— Сереженька? Привет! — Она не могла упустить случая, чтобы не поцеловать его хотя бы в щеку. Как не могла бы, пожалуй, пройти мимо благоухающего прекрасного цветка, чтобы его не понюхать, не потрогать…
— Женя? — Диденко опешил, когда увидел ее в подъезде. Она же не должна была появиться у себя по крайней мере до утра. — Ты куда?
— Да ты не переживай, я ухожу… Но и тебе там тоже делать нечего. К ней брат приехал, понимаешь, она и так задержалась здесь… Вот, приехал, чтобы забрать в Москву, чтобы она вернулась к своей обычной жизни… Тебе нельзя туда, послушайся моего совета…
Она намеренно не сказала, что приехал брат Натана. Пусть потом разбираются. Сейчас самое главное оставить Аллу на всю ночь с Гришей. Они родные люди…
— Ну и что, что приехал брат? Вот и познакомимся. И вообще, Женя, это не твое дело… Я не хочу быть с тобой грубым, но Алла теперь — моя.
— Вот только посмей подняться к ней, — неожиданно преисполнилась ненавистью к этому эгоисту, укравшему у нее несколько месяцев жизни, Евгения. — Ты и мне морочил голову сколько времени… Теперь принялся за мою племянницу? Конечно, я понимаю тебя, она моложе, красивее и все такое… Но я не такая дура, чтобы не понять, что ты положил на нее глаз еще и потому, что надеешься, вероятно, на то, что она увезет тебя в Москву, устроит на работу в прокуратуру… Все правильно, Сереженька, — истерически хихикнула она, — зачем тебе какая-то актриса из захудалого театра, когда ты можешь устроить свою жизнь в столице… Она богата, Сережа, и ты это понимаешь. Она очень богата… Но только вот ты не нужен ей. Она принадлежит другому обществу и там найдет себе мужа. А ты? Ну что ты можешь ей дать?
Они разговаривали на лестнице, и голос Жени становился все громче и громче. Она обличала его, бросала ему в лицо обвинения и подозревала в корысти. И все сказанное ею звучало так убедительно, что Диденко стало не по себе. И вдруг она пустила в ход тяжелую артиллерию:
— Думаешь, я не понимаю, что ты совершенно не занимаешься тем делом, которое она попросила тебя расследовать. Ты просто делаешь вид, что работаешь, с единственной целью — быть рядом с ней… Вы ходите с ней куда-то, навещаете каких-то свидетелей, ты ведешь себя просто по-свински по отношению к ней! А я ее тетя и не позволю, повторяю тебе, морочить девочке голову!
— Женя, остановись… Я все равно поднимусь к ней и познакомлюсь с ее братом… Мне все равно, кто там у нее, она ждет меня… А что касается моего расследования, то ты должна понять, что дело прошлое и свидетелей найти почти невозможно, да и дело очень странное…
Он поймал себя на том, что оправдывается перед Женей. Хотел было уже на нее разозлиться, но какое-то теплое чувство к ней, сильно смахивающее на любовь, шевельнулось в нем. Ему было стыдно признаться себе в том, что он на самом деле любил эту открытую, искреннюю и умеющую любить женщину, что хотел даже жениться на ней, и только мнение окружающих, видевших их вместе и осуждавших его за связь с женщиной намного старше его, да еще к тому же актрисой, удерживало Сергея от решительного шага. И Женя, все это отлично понимавшая и многое прощавшая своему любовнику, не раз высказывала ему все, что думала по этому поводу. Плакала, устраивала сцены, истерики, словом, вела себя, как самая настоящая влюбленная женщина. Но потом как-то поостыла к нему, заставила, вероятно, себя поверить в то, что Диденко не любит ее и что у него нет к ней серьезных намерений. Сергей стал приходить к ней все реже и реже и не потому, что не хотел ее видеть, а потому, что ему было стыдно за нерешительность, слабость и за неумение жить вместе, парой. Он не представлял себе семейной жизни, даже с Женей. Он привык после свиданий с женщиной возвращаться к себе домой, в холостяцкую, с грязными тарелками и переполненными пепельницами квартиру, где он мог отдохнуть, помолчать и не напрягаться ни по какому поводу. Где ему не приходилось заставлять себя разговаривать, заниматься любовью, когда не хочется, ужинать вдвоем, передавая друг другу горчицу, или смотреть приторную мелодраму вместо футбола… Когда же они вообще перестали с Женей видеться, в его жизни образовалась пустота. И хотя он изредка приводил к себе каких-то случайных женщин, он чувствовал, что до Жени им далеко, и что все они чужие, они не знают его, и понимал, что он совершил ошибку, расставшись с женщиной, с которой мог бы начать новую, более размеренную и упорядоченную жизнь, с женщиной, которая могла бы ему родить детей.
И тут вдруг ее звонок и просьба заняться делом… Нелепым и в то же время удивительным, странным делом с четырьмя погибшими девушками.
Алла действительно была хороша, настолько хороша, что, когда она находилась рядом с Сергеем, он постоянно хотел ее. О чем бы они ни говорили, где бы ни находились, у него было одно-единственное желание — спать с ней. Часами, ночами, сутками не вылезать из постели… Да и сейчас он шел к ней только ради того, чтобы после каких-то дежурных фраз или ничего не значащего разговора о Капустиных и Воробьевых уложить ее в кровать. Он знал и чувствовал, что и Алла не против этих отношений, тем более что она недавно потеряла мужа и ей просто необходим сейчас переполненный жизненными соками мужчина.
— Если тебя действительно заинтересовало это дело, — вдруг заговорила туманно Женя, теребя его за воротник рубашки, нервно, жестом близкого человека, — то позвони Вилли… Думаю, он тебе расскажет много интересного о том, что он узнал, когда ездил сегодня в Алексеевку… И еще он сказал: не понимаю, как это твой Диденко до сих пор не додумался съездить туда и навести справки…
— И что же это он такого узнал?
— Вот встретишься с ним, поговоришь, тогда и узнаешь. А сейчас, Сережа, я тебя очень прошу — оставь в покое мою племянницу. Вы не должны больше встречаться…
— Но ты же говоришь, что к ней приехал всего лишь ее брат…
— Глупый ты, Диденко, — Женя постучала ему пальцем по лбу, — это его, слышишь, его, Натана, ее покойного мужа, брат. И он хочет увезти ее в Москву… Теперь понятно?
— Но она же ждет меня, — сказал он, чувствуя, как постепенно до него доходит смысл сказанных Женей слов. — Или?..
— Или, — утвердительно кивнула она. — Думаю, что он приехал, чтобы сделать ей предложение, и твое присутствие может ей только навредить. Григорий — хороший человек и, как мне думается, любит ее. Переживает за нее… Ну отдохнула девочка, и хватит. Пора возвращаться к нормальной жизни. Ты не знаешь мою племянницу, она не сможет постоянно питаться одним лишь сексом, ей понадобится, как минимум, любовь, на которую ты не способен, а к ней Москва и весь мир, словом, все то, что ей прежде давал Натан. А что можешь ей дать ты?
Женя вдруг спохватилась, что и так много времени потеряла, объясняя Диденко, какой он осел. Ее же ждал Вилли!
— Короче, позвони ей на сотовый, и ты сам все услышишь… Но только при мне и сейчас. Я спешу…
Сергей достал телефон и послушно набрал номер Аллы.
— Это я, — проговорил он, сглотнув. У него в горле пересохло от волнения. Вот уж меньше всего он хотел быть кому-то в тягость.
— Сергей? Привет… Я помню, что вы должны были мне позвонить… Так вот, давайте встретимся завтра ближе к обеду, примерно в двенадцать, вас устроит? — Она говорила тонким, нервным голосом, и Сергей понял, что Женя ему не соврала. — У вас есть какие-нибудь новости?
— Будут, — сухо ответил он, и тут Женя выхватила из его рук трубку:
— Вилли обещал рассказать Сереже кое-что интересное, это, возможно, прольет свет на все дело… Так что мы с Диденко желаем тебе спокойной ночи… Целую… Пойдем. — Она сунула ему телефон в карман. — И не кисни… Ты не дурак, в конце-то концов, и должен был с самого начала понять, что ты ей не пара… Вот только если ты откажешься помочь ей с этим дурацким делом, то будешь подлецом…
— Где твой Вилли? — зарычал он. — Заговорила меня… Ты не человек, а танк, раздавишь, кого хочешь…
— Тсс, он ждет меня в машине. Сейчас нам некогда, а вот завтра встретитесь и поговорите…
Она чмокнула его в щеку и бросилась вон из подъезда. Диденко швырнул букет под лестницу и вышел следом за ней.
— Это был следователь… Я сейчас, Гриша, тебе все расскажу… Что это ты пьешь один чай? Хочешь, я разогрею тебе суп?
Алла хотела пошевелиться, но руки Григория крепко держали ее. Она сидела у него на коленях, и он дышал ей в затылок.
— Натан… Ты слышишь меня? — И вдруг, поняв свою ошибку, покраснела: — Извини… Гриша…
— Ничего. — Он привлек ее к себе и поцеловал. — Я был готов к этому… Все-таки у меня был хороший брат…
Глава 25
Саратов, ноябрь 1997 г
На оставшиеся деньги купили старенькое разбитое пианино и пригласили настройщика. Холеный розовый еврей не соглашался уступать ни рубля. Марина отдала ему последнюю сотню и, проводив его, со слезами на глазах вернулась в комнату. Она знала, что Вика расстроится, когда узнает, что все деньги вышли. Но уже сегодня вечером должна была прийти первая ученица, девочка шести лет, живущая в их подъезде, и принести деньги за урок.
Саратов, ноябрь 1997 г
На оставшиеся деньги купили старенькое разбитое пианино и пригласили настройщика. Холеный розовый еврей не соглашался уступать ни рубля. Марина отдала ему последнюю сотню и, проводив его, со слезами на глазах вернулась в комнату. Она знала, что Вика расстроится, когда узнает, что все деньги вышли. Но уже сегодня вечером должна была прийти первая ученица, девочка шести лет, живущая в их подъезде, и принести деньги за урок.
Марина варила пустой борщ из капусты и свеклы и понимала, что если эта девочка, ее потенциальная ученица, сегодня не придет, то у них не будет денег даже на хлеб. Вика, которая подрабатывала в медицинском университете не то лаборанткой, не то уборщицей (Марина так и не поняла, а переспрашивать не стала), тоже не знала, когда ей заплатят. В холодильнике оставалось еще полкурицы, под столом в ведре — несколько картофелин. Это все.
Она пообедала, так и не дождавшись Вику, и, устроившись перед телевизором в ожидании ученицы, уснула. Проснулась от звонка в дверь и на цыпочках, стараясь, чтобы за дверью ее не услышали (они с Викой постоянно думали об аресте, суде и тюрьме и вздрагивали всякий раз, когда в дверь звонили или стучали), подошла и заглянула в глазок. Увидела верх черно-белой, из цигейки, с замшевым цветком сбоку шапочки Кати.
— Проходи…
Она впустила робкую девочку, помогла ей раздеться, провела в комнату и посадила за инструмент. От Кати пахло чужим домом, чужим теплом и чужой едой. Абсолютно домашний маленький человечек.
— Вот, посиди спокойно, посмотри на клавиши, погладь их… А потом я сыграю тебе что-нибудь, а ты послушаешь и поймешь, какие волшебные звуки можно извлечь из этого инструмента…
Сказала и чуть не разрыдалась, вспомнив, как мечтала стать преподавателем музыки и работать в музыкальной школе. Но разве могла она когда-нибудь предположить, что, проучившись в музыкальном училище всего ничего, она примет участие в убийстве, отравит молодого красивого парня, талантливого художника, а потом и закопает его в мерзлом песке на берегу озера… Что теперь делать с этой никому не нужной и страшной жизнью убийцы? Выпить самой крысиного яду? Это она всегда успеет сделать. Надо бы еще пожить, протянуть время, хотя бы несколько лет, чтобы эта история с Романом забылась. Но кем забылась? Его матерью? Она никогда не забудет своего сына и станет искать его всю жизнь, а когда найдет… Об этом не хотелось думать.
Марина немного поиграла Кате. Девочка слушала, приоткрыв рот, сидела как завороженная и смотрела на бегающие по клавишам пальцы Марины.
— Ну как, будем заниматься? — Марина встала и ласково погладила девочку по голове.
— Будем, — кивнула Катя. — Я нотную тетрадь принесла…
Она подняла с пола пластиковый пакет, достала нотную тетрадь, из которой выпали деньги.
— А это деньги, вам мама передала… — сказала она равнодушным тоном и положила несколько смятых бумажек на стол. — Еще я ручку и карандаш принесла.
— Вот и хорошо, — с облегчением вздохнула Марина, понимая, что ученица состоялась. — Передай маме спасибо.
— Таня, моя подружка, тоже хочет учиться музыке, — услышала она еще одну благостную весть.
— Вот и отлично. Давай садись, я покажу тебе, как следует держать руку, как извлекать звуки… Держи спинку прямо…
Вечером позвонила Вика и сказала, что не придет ночевать. Голос у нее был тихий, грустный. Видимо, ночное дежурство. Марина рассказала ей об ученице, о деньгах. Сказала, что ждет ее, что соскучилась и волнуется.
— Я тебе потом все расскажу, — услышала она и почувствовала боль, как если бы Вике было больно, и эта боль передалась ей на расстоянии.
Бальзамировали двух девчонок, их с Мариной ровесниц. Они лежали, напитываясь бальзамирующей жидкостью, голые, неподвижные, освещенные яркими, подвешенными к потолку лампами, и их влажные волосы поблескивали, как смазанные жиром… Студент-медик Валентин, у которого Вика была на подхвате, закончив работу, перекусывал в подсобке бутербродами с колбасой. Пригласил и Вику.
— Чего кислая такая? Никогда трупов не видела? — спросил он, усмехаясь. Это был некрасивый белобрысый парень, довольно разговорчивый, даже болтливый, травил анекдоты и рассказывал о своей беременной жене, которая постоянно звонила ему и мешала работать.
— Нет, почему же, видела… У меня бабушка умерла… — Вика ела, давясь, преодолевая тошноту. — А что с ними случилось?
— Автокатастрофа. Дурочки, сели в машину, не умея водить… Врезались в сосну, так говорили родители… на полной скорости… Мало того что дорога идет под гору, это как раз между Алексеевкой и Базарным, так еще и подморозило… Завтра будут их гримировать.
— Гримировать?
— А ты как думала? Чтобы в гробу смотрелись как куклы. Распишут их под Хохлому… — И он как-то нехорошо хихикнул.
— Ты так спокойно об этом говоришь… — Вика сделала несколько глотков сладкого кофе. — Привык уже?
— Человек ко всему привыкает, — заметил Валентин, пожимая своими худыми острыми плечами. — Хочешь, телевизор посмотрим…
Он включил маленький черно-белый телевизор. На экране появился портрет мужчины, голос за кадром рассказывал о том, как в Москве по одному и тому же адресу было прописано почти сорок человек, мертвых душ…
— Поняла? Гоголь отдыхает…
— А как же паспорта, документы этих умерших? — осторожно спросила Вика.
— Да сейчас за деньги можно купить хоть черта лысого! — хохотнул Валентин. — Курить хочешь?
— Да, можно…
Она курила и думала о своем. О том, что им с Мариной еще долго нельзя будет жить и работать по своим паспортам, что их, скорее всего, ищут. И что паспорта этих двух несчастных девчонок, которым они уже никогда не понадобятся, могли бы выручить их, помочь им устроиться на приличную работу и вообще изменить свою жизнь.
— Проблемы? — вдруг спросил Валентин, заставив ее вздрогнуть.
— С чего это ты взял? — Она испугалась, что он прочел ее мысли.
— Не дурак. — Он снял очки и внимательно посмотрел на нее. — Думаешь, не вижу, что ходишь как в воду опущенная? Что работаешь без документов и готова выполнять любую работу за смешные деньги, а ведь не дура, да и внешность у тебя, как у Мэрилин Монро.
— Проблемы не только у меня, но и у моей подруги. Нам паспорта нужны, — выдохнула она, понимая, что рано или поздно ей все равно пришлось бы обращаться к кому-нибудь за помощью. — Но только денег нет…
— Они, — Валентин кивнул в сторону столов, на которых лежали тела покойниц, — с восьмидесятого года.
— Самое то, — не дыша, проговорила Вика. — Ровесницы наши…
— Одну зовут Ольга, другую Ирина. Я могу поговорить с одним человечком насчет их паспортов… Но он задаром ничего не делает.
— У нас денег нет… Мы бы могли постепенно отдавать деньги. С паспортами легче устроиться на работу.
Говоря это, она представила себе паспорт в человеческий рост, который распахивается, как дверь, и они туда вместе с Мариной, держась за руки, входят, а выходят уже нарядно одетыми, с улыбками на лицах…
— Я поговорю с ним…
А на следующий день она уже пила водку с маленьким толстым и дурно пахнувшим мужичонкой в его доме в Затоне, стоявшем прямо на берегу замерзшей, белой ото льда и снега Волги, и выполняла все его желания под шум проезжающих машин да визг детей, катающихся с горы на санках… Уткнувшись лицом в серые простыни и чувствуя, как жизнь ее тонкой песчаной струйкой уходит из измученного оскверненного тела, она видела перед собой лишь два еще вполне новеньких красных паспорта…
Она не знала ни его имени, ни фамилии, про себя звала его Паспортистом и ненавидела, как могут ненавидеть своего убийцу. Когда он пожелал увидеть «вторую девочку», Вике пришлось сказать, что у нее тяжелая форма венерического заболевания — так она спасла подружку, зарабатывающую для них деньги уроками музыки, от насилия.
Документы Ирины Капустиной и Ольги Воробьевой были уже давно у них, но Вика все еще продолжала приезжать на автобусе в Затон и проводить несколько часов, а то и всю ночь в лапах Паспортиста. Она боялась его и не представляла, сколько еще времени ей придется отрабатывать паспорта.
Марина, понимавшая, что происходит, и порывающаяся поехать в Затон вместе с подругой, ловила себя на мысли, что готова лишить жизни и этого мерзавца, и в который уже раз приходила к выводу, что все зло — от мужчин.
План созрел за один вечер. Вика, с отекшим от слез лицом, вышла из ванны и заявила, что не может больше встречаться с Паспортистом, что она уже вся больная, что такие люди, как он, не имеют права жить. Марина принесла и положила на стол большой кухонный нож и тонкие перчатки из латекса.
Вечером того же дня в заснеженном, покосившемся домике на берегу Волги долго горел свет… Две девушки и перезрелый сладострастник пили водку, пиво и закусывали все это розовым салатом из крабов. Паспортист пил больше всех, был весел и смеялся, радуясь тому, что его окружают такие юные и доступные красотки. А потом вдруг рухнул на кровать и захрипел, в горле у него забулькало, кровь хлынула из горла и залила постель… Девушки по очереди всаживали ему в бока и шею нож, забыв про перчатки…