Истребитель вскочил на ноги и резко отвернулся от алтаря, совсем не так, как покидал бы святилище своего бога верующий человек, а скорее, как воин, получивший приказ от своего генерала и сразу же отправляющийся его исполнять. Проходя мимо, он бросил взгляд на Феликса. На его лице не выразилось удивление, что он увидел человека здесь, в одном из наиболее священных мест его народа. Глядя на Истребителя, Феликс думал, что гном обладает самым суровым взглядом, который ему доводилось видеть. Лицо гнома с тем же успехом могло быть вырублено из гранита. Черты лица обладали первобытной представительностью, которую иногда можно было видеть на древних статуях. Голова гнома была недавно выбрита, за исключением небольшой полоски волос, которая однажды вырастет в хохол. Борода была укорочена до уровня обычной щетины.
Феликс сделал знак молота и приблизился к алтарю. На нём не было никаких особенных знаков присутствия божества гномов. Алтарь был массивной конструкцией, вырезанной из цельного камня. Молот казался всего лишь мощным боевым молотом, чьё навершие несло на себе такие же руны, как и сам алтарь. Если бы Феликс сам не держал молот и не чувствовал его мощь, он мог бы подумать, что тот всего лишь впечатляющего вида оружие, а не какая–то там священная реликвия.
И снова Феликс спрашивал себя, почему он тут оказался. Что он надеялся обрести, посещая святилище? Может, некое понимание внутренней сути гномов? Беглое знакомство с необычной психологией, что вынуждает многих гномов обривать свои головы и отправляться на поиски гибели? Феликсу было крайне сложно понять подобное поведение, и он совсем не мог представить себя совершающим такой поступок, равно как и любого другого человека.
А возможно, он бы и смог. Люди постоянно совершают самоубийственные поступки. Напиваются до чёртиков и из показной храбрости совершают глупейшие выходки. Приобретают зависимость от ведьминой травы и дурного корня. Присоединяются к культам тёмных богов Хаоса. Бьются на дуэлях по самым незначительным и бессмысленным поводам. Иногда Феликс даже у себя замечал дурные и саморазрушительные устремления. Возможно, гномы всего лишь обладают этим в большей степени и, в своеобразной своей манере, обставляют рядом условностей. Может быть, стоя здесь и наблюдая за их божеством, ему удастся понять, почему гномы так поступают.
Феликс приблизился к передней части алтаря и преклонил колено у ног статуи. Сама статуя воплощала в себе все таланты гномов в обработке камня. Она была выполнена на таком уровне детализации, достичь которого скульпторам–людям не хватило бы ни терпения, ни мастерства. Борек рассказывал ему, что над этой статуей трудились пять поколений искусных мастеров, почти тысячу лет по летоисчислению людей.
Феликс тщательно рассматривал статую, словно в ней содержался ключ к некой великой тайне, и изучая её, он смог бы прийти к пониманию, что побуждает Истребителей к их свершениям. Если статуя и хранила ответы на его вопросы, то упорно их не раскрывала. Феликс печально улыбнулся, думая, что тут нет ничего, кроме древней работы по камню. Даже если эти стены пропитались сущностью проводимых тысячелетиями жертвоприношений, как заявляли гномы, Феликс не ощущал ничего подобного. А чего он ожидал? Он человек, а боги гномов и к своей собственной расе проявляют довольно мало интереса. Так почему они должны обращать внимание на него?
Тем не менее, Феликс находится в святилище, и раз уж он тут, не будет ничего дурного в том, чтобы отважиться на молитву. Феликс не мог придумать, о чём ему просить, помимо того, чтобы древний бог даровал Готреку доблестную смерть, которой тот ищет, и сохранил Феликса, чтобы тот смог о ней поведать. В тот момент, когда его руки инстинктивно сделали знак молота, Феликсу показалось, что он ощутил нечто. Сгустившуюся в помещении тишину, обострение собственных чувств, ощущение присутствия чего–то древнего, огромного и могущественного. Феликс снова пристально вгляделся в бесстрастные черты лица Гримнира, но те не изменились. Суровые, но пустые глазницы под шлемом по–прежнему смотрели на мир без жалости и понимания.
Феликс покачал головой. Возможно, всё это игра его воображения. Лучше не рассказывать об этом никому. Он поднялся на ноги и уже почти дотянулся, чтобы напоследок коснуться молота, но лишь только он это сделал, его пальцы начало покалывать, и Феликс чрезвычайно живо вспомнил боль от удерживания сего оружия. «Возможно, это и есть то знамение, которого я ждал, — кисло подумал Феликс. — Или просто напоминание человеку, вроде меня, что поднять подобное оружие тот может лишь раз в жизни и только ради величайшей цели». Феликсу сие было неведомо.
Это вынудило его задуматься о своём необычном опыте с мечом и драконом. Феликс хотел поговорить об этом с Максом, но отношения между ним и магом стали щекотливыми. Он подозревал, что каждый из них ревнует другого к Ульрике. Феликс решил, что как только представится возможность, он должен это обсудить. Не оглядываясь, он покинул святилище и вышел на улицу. Пришла пора возвращаться во дворец. Феликс сознавал, что вскоре им предстоит оставить этот город.
8. В горах
Феликс устало шагал по горной тропе. Теперь, когда он впервые за долгое время снова надел кольчужную рубашку, та ощущалась тяжёлой и непривычной. Хотя он и был рад ей. В этих горах обитали орки, и ему хотелось защитить себя насколько возможно.
Перед ним шли Олег и Станда. Они располагались по обе стороны от Ульрики, которая нарочито не обращала внимания на Феликса. Она приняла извинения за его поведение в пьяном виде, но теперь снова дулась. Ладно, по крайней мере, до поворота на Урской она решила идти вместе с ним. Все кислевиты надели доспехи из кожи и вооружились луками. Они пристально осматривали склоны гор, несмотря на то, что окрестности перевала Пиков предположительно были безопасны. Феликс полагал, что нервничать их заставляло само пребывание в горах. Помимо прочего, их домом были плоские равнины Кислева, и кислевиты привыкли гораздо чаще передвигаться верхом на лошади, чем на своих двоих.
Прямо позади них шагал Макс Шрейбер, опираясь на тяжёлый дубовый посох. Макс элегантно смотрелся в новых одеждах из золотой и жёлтой парчи, которые ему на заказ пошили в городе. Тут он держался, как на иголках, продолжая рассматривать тропу так, словно каждую минуту ожидал обнаружить засаду. Феликсу слишком хорошо были понятны его опасения. В Карак Кадрине ходили слухи, что в горах не только дракон, но орки и гоблины. Феликс прежде сражался с зеленокожими, и его не привлекала перспектива очередного столкновения с ними.
Для успокоения он бросил быстрый взгляд за плечо. Он был удивлён, заметив, что по дороге из города они собрали попутчиков. К их отряду присоединилось четверо новых Истребителей. Как и заявлял в «Железной двери», Стег присоединился к ним. Когда они уходили, он околачивался у главных ворот Карак Кадрина. Через несколько сотен шагов по дороге за ними увязался хвастливый молодой Истребитель Улли. Омерзительно безобразный гном, зовущийся Бьорни Бьорниссон, поприветствовал Ульрику хитрым многозначительным взглядом и попросил разрешения присоединиться к ним. Похоже, что когда никто ему не ответил, он посчитал это знаком согласия и потащился за ними. Через пол-лиги они нагнали гнома с молотом, которого Феликс видел в храме Гримнира. Похоже, тот знал, кто они такие, и прибавил шаг, что держаться рядом.
Готрек шагал впереди, сурово глядя по сторонам. Его топор висел за плечом, казалось, он изо всех сил старается не обращать внимания на попутчиков. Снорри посмеивался, пока Бьорни Бьорниссон во всю глотку распевал девяносто седьмой куплет какой–то непристойной песенки об Истребителе, тролле и, помимо прочего, монастыре с толпой монахинь Шаллии. Феликс был изумлён воображением, которое проявил гном. Он сомневался, что даже половина тех вещей, о которых пел Истребитель, вообще физически возможна.
Позади них ехал Малакай. Он управлял повозкой, заполненной таинственным оборудованием, которое отказывался кому–либо показывать. Когда повозка подскакивала на изрытой колеями дороге, Феликс слышал лязг металла. За время работы в кузне инженер что–то сконструировал, понял Феликс, хотя даже не догадывался, что именно. Время от времени гном дёргал поводьями, и два небольших пони чуть резвее принимались тащить тяжёлую повозку.
Феликс кисло усмехнулся. На этот раз в немилость к Ульрике он попал из–за своего предложения, что кислевитам следует попробовать ехать на пони — единственных лошадях, имеющихся в городе короля Истребителей. Она не захотела принять это за шутку. Феликс предположил, что Ульрика всё–таки уже была достаточно раздражена тем, что сопровождает Истребителей, и его замечания оказалось достаточно, чтобы привести её в ярость. Эта догадка осенила его слишком поздно, чтобы хоть чем–то помочь.
Феликс кисло усмехнулся. На этот раз в немилость к Ульрике он попал из–за своего предложения, что кислевитам следует попробовать ехать на пони — единственных лошадях, имеющихся в городе короля Истребителей. Она не захотела принять это за шутку. Феликс предположил, что Ульрика всё–таки уже была достаточно раздражена тем, что сопровождает Истребителей, и его замечания оказалось достаточно, чтобы привести её в ярость. Эта догадка осенила его слишком поздно, чтобы хоть чем–то помочь.
Позади шёл Стег, чьи беглые взгляды на повозку Феликс время от времени замечал, когда они останавливались. От попыток заглянуть в повозку Стега удерживало лишь присутствие двух замыкающих Истребителей — Улли и молчаливого незнакомца. Феликс не мог решить, что хуже – пение Бьорни или беспрестанное хвастовство Улли. По крайней мере, последний гном, безымянный, был немногословен. За что Феликс был ему признателен.
Он полагал, что столь же достойно благодарности и кое–что ещё. Стоял прекрасный день. Горный воздух был чист и свеж. Небо было голубым и ясным, без признаков облаков. По бокам тропы расцвели горные цветы. И если бы не конечный пункт назначения, Феликс наверняка насладился бы прогулкой. За время своих странствий с Готреком, ему довелось побывать в куда менее приятных местах.
В этом месте перевал Пиков был широким и легкопроходимым. Он спускался в долины восточной части Империи и пересекался с торговым трактом через провинцию Остермарк. Широкая дорога была вымощена потрескавшимися плитами, которые свидетельствовали о продолжительности использования гномами этого пути. Феликс был бы рад последовать этой дорогой обратно в земли людей, но клятва сопровождать Готрека и желание быть рядом с Ульрикой вынудили его поступить иначе.
Скоро им предстоит свернуть на север, на старый Главный тракт в Карак Унгор, в долины, где обитает дракон и ненавидящие людей орки. Он всячески старался забыть об этом и сосредоточиться на окружающем виде. Остовы сосен чернели на горных склонах. Дым поднимался оттуда, где гномы работали на заготовке древесного угля. Тут и там вдоль расположенных выше троп за стадами коз и овец наблюдали гномы–пастухи. Феликсу было удивительно видеть представителей Старшей Расы, занимающихся столь заурядным ремеслом.
Он всегда думал о них, как об Истребителях, инженерах и прокладчиках туннелей. Для него, как и для большинства людей, гномы были рудокопами, обитателями подгорных туннелей, превосходными оружейниками. Даже сейчас, собственными глазами наблюдая иные свидетельства, сложно было отбросить стереотипы. Однако он, как и все прочие, полагал, что раз уж Старшая Раса потребляет пищу, то, несомненно, среди гномов должны быть пивовары, мясники и пекари. Феликс собственными глазами видел тому подтверждение в Карак Кадрине. Он предположил, что до сего момента его личный опыт общения с гномами ограничивался неординарными представителями горного народа: Истребителями, учёными, инженерами, священниками. Ранее он никогда не бывал в полноценном городе гномов, посетил лишь крошечную колонию, что ютилась среди руин Карака Восьми Вершин, да громадный пустынный лабиринт Караг–Дума. Как он понимал, огромный промышленный комплекс у Одинокой Башни, где создавался „Дух Грунгни“, был далеко нетипичным поселением. Его существование было тайной, сохраняемой даже от большинства представителей Старшей Расы.
Феликс расправил плечи, чтобы более удобно разместить заплечный мешок. Он подумывал попросить Малакая взять мешок на повозку, но затем решил оказаться от этой идеи по двум причинам. В настоящий момент Истребитель–инженер и так был достаточно раздражён, а Феликсу хотелось иметь всё своё добро при себе, на случай, если по какой–то причине отделится от отряда. Он был достаточно научен годами странствий, чтобы готовиться к худшему.
Феликс покачал головой, понимая, что попросту пытается отвлечься от мыслей об Ульрике. Феликс сознавал, что если Ульрика вела себя неразумно, то и он был не лучше, и чёрт его дери, если тому была хоть какая–то причина. Он попросту чрезмерно чувствителен к поведению Ульрики. Словно всё, что та делает, подвергается эффекту увеличения. Почему из всех прочих человеческих существ он был отвергнут за незначительную слабость, каким–то образом превратившуюся для неё в серьёзный порок. Высказывания, которые в устах любого другого были бы просто шуткой, воспринимались, как насмешки и завуалированные оскорбления, над которыми стоило детально и обиженно раздумывать. То обстоятельство, что Макс находился ближе к Ульрике, чем он, начинало беспокоить Феликса и заставляло его необоснованно ревновать. В какой–то мере он осознавал, что повышенная чувствительность является следствием его влюблённости и, возможно, странное поведение Ульрики имеет под собой то же основание. Но в то же время он не шёл на попятный и поступал в соответствии со своими необдуманными побуждениями. Ни о чём подобном сочинители стихов о любви не упоминали, и Феликса это злило. Возможно, это означает, что между ними всё–таки нет истинной любви.
А возможно, поэты упрощают переживания, чтобы получить более совершенные и понятные сюжеты. Возможно, ни он, ни она не совершают ничего необычного. Память играет злую шутку. Феликс с нежностью вспоминал свою первую любовь — Кирстен, в большинстве своём забывая проблемные моменты в их взаимоотношениях, а хорошие преувеличивая. Теперь он сознавал, что у него и с Кирстен бывали непростые дни, когда они ссорились и просто не желали общаться друг с другом. Это было по–человечески. И он заботился о ней, несмотря на размолвки, что иногда случались между ними. Иногда Феликсу казалось, что куда проще и приятнее жить памятью о минувшей любви, чем вовлекать себя в новые любовные отношения. В конце концов, свои воспоминания он может исправлять точно так же, как когда–то исправлял свои поэмы — отбирать хорошие части и полировать их, пока не заблестят. Реальность всегда имеет изъяны. Когда занимаешься любовью, бурчит в животе. Иногда не высказывается то, что следует высказать. Реальные люди полны противоречий, раздражительны и порой эгоистичны. «Как и я сам», — напомнил себе Феликс.
Он понимал, что поступил правильно. Он понимал, что Ульрика ведёт себя неразумно. Он понимал, что ему следует подождать, пока она не подойдёт и не извинится. Этого требовала как его гордость, так и необычное, почти подсознательное негодование. Но почему–то обнаружил, что ноги сами несут его вперёд, к Ульрике, губы шепчут извинения, а рука тянется, чтобы дотронуться до её руки и сжать её пальцы.
А необычнее прочего оказалось, что после этого Феликс стал, если не счастлив, то, по крайней мере, умиротворён.
* * *Горел походный костёр. Феликс угостился очередным ломтиком подорожника и пряной гномьей колбаской. Он сквозь огонь посмотрел на Ульрику и улыбнулся. Та улыбнулась в ответ. Сегодня они помирились, по крайней мере, на какое–то время. Тёмная фигура Макса Шрейбера расположилась подальше от пламени. Скрестив ноги, тот сидел на земле, делая глубокие вдохи и, похоже, выполняя какое–то таинственное упражнение. У Феликса было стойкое ощущение, причин которого он не понимал, что кажущийся спящим Макс прекрасно осознаёт всё происходящее вокруг. Олег и Станда стояли на страже немного дальше, глядя в темноту, чтобы не повредить своему ночному зрению. Чувствуя, что выпитое ранее вино добралось до его мочевого пузыря, Феликс извинился и отошёл отлить.
По возвращении он на некоторое время остановился понаблюдать за гномами. Макайссон сидел, уставившись на огонь, в то время как его пальцы лениво перебирали детали какого–то небольшого заводного механизма. Рядом с инженером расположились Бьорни, Улли и молчаливый гном. Когда Феликс прошёл мимо, Бьорни набрался смелости и сделал то, что Феликс собирался сделать весь день.
— Как звать тебя? — спросил Бьорни незнакомца.
— Гримме, — ответил тот, и его тона и выражения лица было вполне достаточно, чтобы прекратить любые дальнейшие вопросы.
Бьорни решил, что это лишь привлечёт к нему больше зрителей.
— Ладно, Гримме, должно быть, ты слышал рассказы обо мне и трёх эльфийских девушках. Это неправда. Ну, не совсем правда. Их было всего лишь две, а эльфкой была только одна, ну, в действительности полуэльфкой, а я обнаружил это слишком поздно, хотя ту должны были бы выдать остроконечные уши, но, видишь ли, она одевала на голову шарф. И я был пьян, а ночью все кошки серы, ну и…
Если Гримме его и слышал, то не подал вида. Он просто продолжал сердито вглядываться в огонь. Феликс попытался не обращать внимания на Бьорни. Улли и Бьорни, похоже, становились родственными душами. По крайней мере, они выслушивали бесконечные хвастливые россказни друг друга. Бьорни был неиссякаемым источником забавных историй о своей личной жизни. Улли не говорил ни о чём, кроме боёв, в которых побывал, и сражениях, в которых собирается побеждать.