239
Совесть: поиск истины
препятствия бюрократизма -- боюсь, главным образом потому, что как иностранец не понимал всех сложностей русского контроля за углем.
И вот я радостно возвращался обратно в Ростов примерно с тонной угля, лежавшей на телеге позади меня. Извозчик заверил меня частным образом, что он положил килограмм на сто больше угля, чем мне причиталось, и попросил моего разрешения взять немного себе. Я не возражал, и он отложил себе два огромных куска. Как только мы отъехали от склада, он остановил телегу перед частным угольным складом, отнес эти куски владельцу и возвратился с приятной вестью, что получил за них 200 рублей. Я подумал, что он делает в маленьком масштабе то же, что чиновники в России в большом.
Я спросил извозчика о том, что он думает о вещах в целом, и узнал, что он был призван в Харькове на военную службу в армию большевиков, осенью был взят Добровольческой армией в плен, и имел выбор либо служить в се рядах, либо пойти работать в тылу. Он не был воином, и с радостью выбрал второе. Я спросил его, что он думает о большевиках по сравнению с Добровольцами, и он ответил, что для него главным было то, что большая часть заводов в большевистской России не работала, тогда как в антибольшевистских районах хотя бы в и какой-то степени, но наоборот. Кроме этого его ничего особенно не интересовало. Я спросил, кто, как он думает, будет победителем. "О, -ответил он, -- конечно, большевики. Вы видите, у них есть теплая одежда".
С триумфом я появился дома вместе с моей 'тонной угля, к большой радости меня самого и моих друзей. На этот раз чистейший апломб прорвался сквозь сети формальных процедур России, и мы сделали за один день то, что с менее агрессивными методами могло бы занять месяц или даже два. На радостях мы позвали того, кто следил за пожаробезопасностыо дома. Это был молчаливый мужчина из Москвы, запачканный угольной пылью. Для него, привыкшего иметь дело с дровами, угольное топливо было тем, что превышало его возможности, и скоро мы имели возможность заметить, что он был более умелым в тушении огня, чем его поддерживании. В сущности, мы начинали бояться всякий раз, когда он ходил его проверить. Несколько стаканов сделанной дома водки -- питья, которое по приказу генерала Деникина, не продавалось больше в магазинах -вскоре смягчили его, и я смог вызвать его на разговор. Но его словам, он пришел на юг, чтобы спастись от большевистской Москвы, потому что "вы не можете там ничего съесть". Многие из рабочих, говорил он, особенно те, кто вернулся из тюремных лагерей Германии, совершали демонстрации против большевиков, но на заводе, где он работал, зачинщиков этого мероприятия арестовали специальные отряды Красной Гвардии, их увели и никогда больше не видели. Все "более-менее здравомыслящие" люди, говорил он, сопротивлялись большевикам, но моло
240
П. Д. Успенский
дые зачинщики были с ними. "Однако, -- добавил он, -- если бы Добровольческая армия подошла к Москве так близко, как к Туле, вся Москва восстала бы и сбросила большевиков". Его раздражала мысль о том, что большевики наступают на Ростов. "Это значит, что у нас снова будет нечего есть".
Огонь имел прекрасное влияние на наше настроение. Существующий, как человек в России, от часа к часу, хороший огонь был тем, о чем постоянно беспокоились. Мы нашли много спирта в одном из шкафов комнаты, и несмотря на протесты Захарова, Успенский начал, добавляя немного апельсиновых корок, делать из него водку. Он сказал Захарову, что настоящий хозяин никогда уже не вернется за ним раньше, чем большевики -- предсказание, оказавшееся правдивым -- и что если его не выпьем мы, то это сделают комиссары. Так что мы начали пить.
-- Люди пьют с сотворения мира, -- неожиданно сказал Успенский, -- но они никогда не находили ничего более лучшего к водке, чем соленый огурец.
С этим замечанием он начал серию воспоминаний о его жизни в Москве в счастливые дни перед войной, которые звучали странно, когда человек контрастировал с ними своими нищетой и лишениями, которые он, как и любой другой, терпеливо переносил. Не было ничего реакционного в похвале Успенским доброго старого времени; его сестра умерла в тюрьме как политическая преступи ица, и он сам не был чужд революционным действиям. Нужно посетить Россию, остаться там на время и провести свое время с русскими, чтобы понять, что значат для них эти последние шесть лет. Однако я прерываю Успенского.
-- Это было в дни моей молодости в Москве, -- говорил он, -- как-то мой двоюродный брат устроил вечеринку. Мы вместе готовили водку. Это был изумительный напиток. И там был один человек, один из тех, которых можно увидеть только в России; молодой человек с длинными волосами, длинной бородой, длинными усами и грустным, отсутствующим выражением глаз. После одного стакана водки он сразу же поднялся со своего кресла и вышел из дома, направившийся к ближайшей парикмахерской. Там он заставил состричь все со своей головы, и побрить себя, и после этого он вышел на улицу, имея столько же волос, как яйцо, и пошел прямо домой спать. Это показывает вам, как много хорошего может сделать водка!
-- Кстати, -- продолжал он, -- слышали ли вы когда-либо историю о шефе полиции Ростова, сразу после начала революции? Один из служащих обнаружил его в управлении, тщательно рассматривающего какие-то документы. Наконец он поднял голову и сказал, почесывая свой затылок: "Да-а, я могу понять, что пролетариат всего
241
Совесть: поиск истины
мира должен объединиться, но вот что я не могу понять, это почему они решили делать это в Ростове-на-Дону".
-- Сегодня ночью, -- сказал серьезно Захаров, -- у нас будет горячая вода. Мы сможем помыть свои лица, почистить свои зубы и позволить себе все подобные непривычные развлечения.
~ Не перебивайте меня, -- сказал Успенский. -- Я заметил, что все полицейские Москвы знали меня по имени, потому что, в отличие от остальных людей, я, когда был пьян, всегда пытался улаживать ссоры, а не начинать их. Кроме того, я, бывало, давал им большие чаевые. И все швейцары ресторанов знали меня, и когда у них начиналась какая-то ссора, они часто звонили мне и просили к ним заглянуть и остановить происходящее. Помню, как-то ночью я пришел домой с левым рукавом моего без вести пропавшего пальто. Как и где я потерял его, я так никогда и не узнал, несмотря на то, что я приложил достаточно много усилий к обдумыванию этого вопроса. В самом деле, я однажды думал, не написать ли мне книгу об этом.
-- Ну, -- сказал я, -- мне бы хотелось знать, где мы будем через месяц?
Они оба повернулись ко мне: -- Совершенно ясно, что вы никогда не жили под большевиками. Если бы вы жили, то не задавали бы подобных вопросов. Вы бы приобрели психологию, которая не позволяла бы таких размышлений.
-- И все-таки, -- сказал Успенский, -- когда я жил под большевиками в прошлом году, я однажды задумался о своем будущем. Я был в Ессентуках, на Северном Кавказе. Большевики реквизировали все книги и сложили их в школе. Я пошел к комиссару и попросил сделать меня библиотекарем. Прежде я был там учителем. Вы не знаете, что я был учителем после революции, не так ли? (Он повернулся ко мне.) Да, я был также и привратником. Итак, комиссар в точности не знал, кто такой библиотекарь, но я объяснил ему. Он был простой человек и начал почти бояться меня, когда услышал, что я сам писал книги. Так что он сделал меня библиотекарем, и я повесил большое объявление на двери: "Советская Библиотека Ессентуков". Моей идей было сохранить книги в безопасности, не перемешивать их, так, чтобы когда большевики уйдут, их можно будет вернуть своим владельцам. Я хорошенько их расклассифицировал, и проводил свое время за их чтением. Затем одной ночью пришли казаки и изгнали большевиков. Не обращая внимания на стрельбу, я побежал к школе и стер слово "советская", в страхе, что придут казаки и все уничтожат, так что оставил просто "Библиотека Ессентуков". На следующий день я начал вручать книги обратно их хозяевам. Ни души не было в библиотеке за все это время, поэтому ей не было причинено никакого вреда".
-- Тем не менее, -- сказал Захаров, -- вопрос Бечхофера име
242
П. Д. Успенский!
ет некоторый теоретический интерес. Мне тоже интересно, где мы
будем спустя месяц.
- Вы можете интересоваться столько, сколько вам нравится,
ответил Успенский, - но вы никогда не найдете водки лучше, эта. Месяц спустя я написал следующее в своем дневнике:
"Теперь я могу ответить на свой вопрос. Я в Новосибирске, пишу это. Успенский, полагаю, в Екатеринодарс, пытается увезти свою жену на сравнительно безопасный морской берег. Я не знаю, увижу ли я его когда-нибудь снова. Захаров умер три дня назад от оспы, подхваченной в Ростове в то самое время, когда мы жили с ним. И большевики сейчас в Ростове".
Совесть: поиск истины
П. Д. УСПЕНСКИЙ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
Успенский умер почти полвека назад, а его книги по-прежнему покупаются и читаются. Шесть книг на английском языке - "Странная жизнь Ивана Осокина", "ТегНит Огдапит", "Новая Модель Вселенной", "Психология Возможной Эволюции Человека", "В Поисках Чудесного" и "Четвертый Путь" продаются в год в количестве около сорока тысяч экземпляров. Они были переведены на французский, немецкий, испанский и другие языки, В то же время его учение, которое ученики Успенского называют "Работой" или "Системой", как и сама фигура учителя, фактически остаются неизвестными. По словам самого Успенского, Система не может изучаться по книгам; если бы это было возможно, не было бы необходимости в Школах. На свой счет Успенский был убежден, что прожил свою жизнь "ранее" - в ограниченном смысле человеческого понимания. В краткой автобиографии он написал: "В 1905, в месяцы забастовок и беспорядков, закончившихся вооруженным бунтом в Москве, я написал роман, построенный на идее вечного возвращения. Через шесть лет в книге Новая Модель Вселенной он соединил три измерения пространства стремя измерениями времени: "Трехмерность - функция наших органов чувств. Время - то, что ограничивает органы чувств. Шестимерное пространство - реальность, мир как он есть". Мы одномерны в отношении Времени: Прежде - Сейчас -Потом, и мы называем время нашим четвертым измерением, по-настоящему не сознавая, что должна быть линия пятого измерения, перпендикулярная линии времени, Линия вечности... Вечность можно представить бесконечным числом конечных времен".
-- Ну, -- сказал я, -- мне бы хотелось знать, где мы будем через месяц?
Они оба повернулись ко мне: -- Совершенно ясно, что вы никогда не жили под большевиками. Если бы вы жили, то не задавали бы подобных вопросов. Вы бы приобрели психологию, которая не позволяла бы таких размышлений.
-- И все-таки, -- сказал Успенский, -- когда я жил под большевиками в прошлом году, я однажды задумался о своем будущем. Я был в Ессентуках, на Северном Кавказе. Большевики реквизировали все книги и сложили их в школе. Я пошел к комиссару и попросил сделать меня библиотекарем. Прежде я был там учителем. Вы не знаете, что я был учителем после революции, не так ли? (Он повернулся ко мне.) Да, я был также и привратником. Итак, комиссар в точности не знал, кто такой библиотекарь, но я объяснил ему. Он был простой человек и начал почти бояться меня, когда услышал, что я сам писал книги. Так что он сделал меня библиотекарем, и я повесил большое объявление на двери: "Советская Библиотека Ессентуков". Моей идей было сохранить книги в безопасности, не перемешивать их, так, чтобы когда большевики уйдут, их можно будет вернуть своим владельцам. Я хорошенько их расклассифицировал, и проводил свое время за их чтением. Затем одной ночью пришли казаки и изгнали большевиков. Не обращая внимания на стрельбу, я побежал к школе и стер слово "советская", в страхе, что придут казаки и все уничтожат, так что оставил просто "Библиотека Ессентуков". На следующий день я начал вручать книги обратно их хозяевам. Ни души не было в библиотеке за все это время, поэтому ей не было причинено никакого вреда".
-- Тем не менее, -- сказал Захаров, -- вопрос Бечхофера име
242
П. Д. Успенский!
ет некоторый теоретический интерес. Мне тоже интересно, где мы
будем спустя месяц.
- Вы можете интересоваться столько, сколько вам нравится,
ответил Успенский, - но вы никогда не найдете водки лучше, эта. Месяц спустя я написал следующее в своем дневнике:
"Теперь я могу ответить на свой вопрос. Я в Новосибирске, пишу это. Успенский, полагаю, в Екатеринодарс, пытается увезти свою жену на сравнительно безопасный морской берег. Я не знаю, увижу ли я его когда-нибудь снова. Захаров умер три дня назад от оспы, подхваченной в Ростове в то самое время, когда мы жили с ним. И большевики сейчас в Ростове".
Совесть: поиск истины
П. Д. УСПЕНСКИЙ
БИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК
Успенский умер почти полвека назад, а его книги по-прежнему покупаются и читаются. Шесть книг на английском языке - "Странная жизнь Ивана Осокина", "ТегНит Огдапит", "Новая Модель Вселенной", "Психология Возможной Эволюции Человека", "В Поисках Чудесного" и "Четвертый Путь" продаются в год в количестве около сорока тысяч экземпляров. Они были переведены на французский, немецкий, испанский и другие языки, В то же время его учение, которое ученики Успенского называют "Работой" или "Системой", как и сама фигура учителя, фактически остаются неизвестными. По словам самого Успенского, Система не может изучаться по книгам; если бы это было возможно, не было бы необходимости в Школах. На свой счет Успенский был убежден, что прожил свою жизнь "ранее" - в ограниченном смысле человеческого понимания. В краткой автобиографии он написал: "В 1905, в месяцы забастовок и беспорядков, закончившихся вооруженным бунтом в Москве, я написал роман, построенный на идее вечного возвращения. Через шесть лет в книге Новая Модель Вселенной он соединил три измерения пространства стремя измерениями времени: "Трехмерность - функция наших органов чувств. Время - то, что ограничивает органы чувств. Шестимерное пространство - реальность, мир как он есть". Мы одномерны в отношении Времени: Прежде - Сейчас -Потом, и мы называем время нашим четвертым измерением, по-настоящему не сознавая, что должна быть линия пятого измерения, перпендикулярная линии времени, Линия вечности... Вечность можно представить бесконечным числом конечных времен".
Роман 1905 года, написанный Успенским в 27 лет, был опубликован на русском через 10 лет под заголовком "Кинемадрама". Несмотря на то, что английский перевод был сделан в 1920-х, он оставался в рукописи до последнего года жизни Успенского, когда он издал его под названием "Странная Жизнь Ивана Осокина". Время публикования представляется важным, поскольку роман утверждает, что знание о прежней жизни - великая тайна, которая раскрывается человеку только один раз. Для человека, знающего тайну, вечное возвращение не является более вечным; ему только остается прожить еще несколько жизней, возможно только одну или две, "чтобы избежать этой ловушки под названием жизнь". Волшебник- полностью вымышленный персонаж в романе говорит Ивану Осокину:
"Человеку может быть дано только то, что он может использо
244
П. Д. Успенский
вать; и он может использовать только то, ради чего он что-то пожертвовал... Поэтому если человек хочет приобрести знание или новые способности, он должен пожертвовать другим, важным для него на этот момент. Более того, он способен получить ровно столько, сколько отдал... У вас не может быть результатов без причин. Своими отказами от чего-либо вы создаете причины... Теперь вопрос что жертвовать и как жертвовать. Вы говорите, у вас ничего нет. Не совсем верно. У вас есть ваша жизнь. И вы можете пожертвовать ее. Это очень небольшая плата, поскольку вы в любом случае хотели бросить ее. Вместо этого отдайте ее мне и я посмотрю, что с вами можно сделать... Я не потребую всю вашу жизнь. Хватит двадцати или даже пятнадцати лет... Когда они пройдут вы сможете использовать ваше знание для самого себя".
Успенский проводил различие между обычным знанием и "важным знанием" даже когда учился в гимназии, а с восемнадцати лет обретение "важного знания" стало главной целью его жизни. Поэтому он начал писать и много путешествовал - в России, на Востоке, в Европе. В 1907 он "открыл теософскую литературу..." "Она произвела на меня сильное впечатление, хотя я сразу же увидел ее слабую сторону.. у нее не было продолжения. Но она открыла для меня двери в новый и более широкий мир. Я открыл идею эзотеризма... и получил новый толчок к изучению "высших измерений". В 1909 Успенский перебрался из Москвы в Петербург, где продолжил изучение оккультной литературы и прочитал лекции о картах Таро, Йоге и Сверхчеловеке. Сборник статей на эти темы и книга "Символизм Таро" были изданы в 1913, но главным трудом того времени стала другая книга - "Тег1Ют Огдапит ". которая увидела свет в 1912.
"ТегИит Огдапит" сразу же признали произведением тадпит ориз. Клод Брэгдон во введении к английскому изданию писал: "Назвав книгу "Тег1шт Огдапит", Успенский в одном штрихе продемонстрировал нам ту поразительную смелость, которой характеризуется его мысль... В сущности такой заголовок говорит: "Вот книга, которая заново перестроит существующее знание. Огдапоп Аристотеля сформулировал законы, под которыми происходит мышление субъекта; Моуит Огдапит Бэкона - законы, под которыми может происходить постижение объекта; однако же Третье Правило Мысли существовало до первых двух, и незнание его законов не оправдывает нарушения этих законов. С этого времени ТегГшт Огдапит будет направлять человеческую мысль и руководить ею".
К тому времени цель Успенского стала более ясной - найти эзотерическую школу, которой он мог бы следовать, найти путь, который можно было бы пройти шаг за шагом - не ту школу, которую предложил Волшебник Ивану Осокину, где человек должен был пожертвовать всем, прежде чем мог начать, прежде чем мог узнать, на самом ли деле
245
Совесть: поиск истины
обладает школа тем "важным знанием", которое он ищет. Он снова отправился на Восток и в Индии и на Цейлоне обнаружил школы, которые очень заинтересовали его, но тем не менее были не тем, что он искал. Он решил продолжить свой поиск на мусульманском Востоке, в основном в русской Центральной Азии и в Иране, но не успел, потому что его остановила Первая мировая война, разразившаяся в августе 1914. Его возвращение в Россию в условиях войны превратилось в долгий окольный путь через Лондон, Норвегию и Финляндию. Он достиг Петербурга в ноябре 1914, где в начале 1915 прочитал лекции, основанные на материале путешествий по Индии и Цейлону. На лекциях "Проблемы смерти" и "В поисках чудесного" в аудитории было более тысячи человек. Впоследствии многие слушатели его лекций встречались с ним или писали ему. (Он, вероятно, мог основать собственную "школу", если бы сумел найти компромисс с честностью и нравственной чистотой, которые отличали его на протяжении всей жизни.) После Пасхи он отправился в Москву, где снова читал лекции;
двое из числа слушателей сообщили ему о существовании местной группы, занимающейся оккультными исследованиями. Через них Успенский встретил Гурджиева. В первой главе книги "В Поисках Чудесного" Успенский передал некоторые из своих разговоров с Гурджиевым, происходивших в первую неделю знакомства. Из этих бесед видно, что их общение не походило на взаимоотношения учителя и ученика. Видно и то, что Успенский был принят Гурджиевым как мыслитель и писатель далеко не средней величины.