— И что же тебе снится? — участливо поинтересовался старый Эрик.
— Какой-то бред. Будто я ранен, умираю и надо мной пролетают какие-то птицы. А я никак не могу их сосчитать… И на этом все кончается… Хотя нет. Теперь снится что-то еще, что-то ускользающее.
— Мне кажется, ты должен вспомнить, — задумчиво сказал старый маринер. — От сна отмахиваться нельзя.
— Твоими бы устами, — отозвался Рене, — но все плывет, я ничего не могу вспомнить…
— А ты подумай. Может быть, в твоем сне кто-то появляется? Враг? Друг? Кто-то тебя добивает? Спасает? Ты что-то слышишь? Видишь? Смех? Слезы? Проклятия? Может быть, ты в конце понимаешь, сколько их, этих птиц?
— Пожалуй… — Рене наморщил лоб, — нет, не помню… Хотя… По-моему… Да, — он почти закричал, — по-моему, я вижу какую-то женщину… И еще что-то, связанное с мечом, — Аррой сосредоточенно уставился в одну точку, пытаясь ухватить ускользающий, расплывчатый образ. Эрик ему не мешал. Ледяной ветер трепал волосы, бросал в лица пригоршни колючих брызг…
Молчание грозило затянуться. Внезапно Рене толкнул Эрика с такой силой, что тот упал и отпрыгнул в сторону, одновременно выхватывая шпагу. Что-то мелькнуло в воздухе и навеки кануло в беснующиеся волны, а Рене уже мчался по берегу длинными легкими прыжками, присущими скорее не моряку, а охотнику-горцу. Добыча далеко не ушла. Низенький кудрявый человечек в неприметной темно-синей одежде собрался, видимо, отсидеться среди скал. Не удалось. Убийца не сопротивлялся — метнуть из укрытия нож он мог, но сойтись в открытой схватке с лучшей шпагой Арции ему было не по силам.
Не стал он и отпираться, охотно признавшись, что принадлежит к почтенному сословию портовых воров Гверганды, где известен своей меткостью. Убить герцога ему поручил некий арцийский купец, проведавший о некоторых его грешках, посуливший много золота и до смерти запугавший. Бедняга, дрожа, рассказывал, как на мгновение потерял способность двигаться, а потом его тело отказалось выполнять приказания обезумевшего мозга и стало непристойно выплясывать под прихлопыванья арцийца. Выбирая между более чем вероятной казнью и этим кошмаром, воришка согласился.
Рене смотрел на беднягу с жалостью. Вот что, значит, должно было произойти с Шани, будь у графа воля послабее. А вдруг за прошедшие месяцы Михай усовершенствовал свое умение? Хотя вряд ли. Будь так, он не искал бы убийц, а заставил бы его самого броситься в море или же выпить яд.
— Как тебя зовут? — Рене спросил просто, чтоб чего-то спросить.
— Ангей, — с готовностью ответил человечек.
— Ты сможешь узнать этого арцийца?
В глазах Ангея заметался животный ужас, и бедняга бухнулся на колени, проявив страстное желание облобызать мокрые герцогские сапоги. Рене брезгливо отпрянул.
— О не!!! Не, ясновельможный принц! Убейте меня, продайте атэвам, но я не сможу его больше видеть! Лучше повесьте!
— Повесить я тебя всегда успею, — отмахнулся герцог, — уведите!
Подбежавшая когда все уже кончилось охрана с излишним усердием подхватила незадачливого убийцу под руки.
— Да не бейте, — вдогонку приказал герцог. — Он не хотел меня убивать… Заприте где-нибудь и пришлите к нему клирика потолковей.
Проводив глазами жалкую фигурку, обмякшую в железных руках дюжих воинов, Рене как ни в чем не бывало обернулся к Эрику:
— Похоже, ты был прав. Магия не всесильна. И тем не менее они добрались до Эланда. Хотя, правду сказать, мы платим им той же монетой. Парочка моих сейчас в Таяне. Надеюсь, им повезет больше, чем этому бедняге.
— Рене, — Эрик глянул герцогу в глаза, — как ты смог его услышать? Конечно, я стар, но и в молодые годы я ничего бы не заметил и не успел. Я тебя никогда не спрашивал, где ты пропадал четыре года и кто тебя научил драться, как не умеет никто — ни атэвы, ни таянцы, ни мы — я уж не говорю про этих протухших имперцев. А теперь, когда аквэро[29] у самой кормы, я спрашиваю тебя, Рене Аррой. Кто ты?
— Кто? — Рене задумался. — Я — это я. Это единственное, за что я ручаюсь. Да, я угадываю чужое движение еще до того, как оно сделано, я ощущаю присутствие того, кто думает обо мне. Откуда у меня это — не знаю, догадки есть, но это только догадки. Ну а приемам боя меня научили те, с кем я провел годы, про которые ты говоришь. У них такое в порядке вещей. Именно там я и узнал, что могу то, что другим людям, видимо, не дано. Я пытался обучить тому же Стефана, Шандера, маленького Рене. Они не смогли, ну так что же! Я все равно рад, что знаю и могу! Если тебе в руки попала хорошая шпага, стоит ли думать, как и где ее ковали? Особенно когда враги на пороге.
— Я предполагал что-то в этом роде, — вздохнул Эрик, — что-то проснулось у тебя в крови, что-то мне не понятное. Но ты прав, это не так уж и важно. Эланд пойдет за тобой, но ты должен победить. Знаешь, — маринер озадаченно поскреб подбородок, — я всегда терпеть не мог дурацкую байку, которую так любят повторять клирики. Ну, про то, как их добренький бог на всех рассердился и решил утопить. И только один человек додумался построить корабль и взял на него своих родичей и кучу всякой твари, от которого мы все и пошли, потому как другие утонули… Глупо это, никогда столько народу от одной семьи не разведется, люди ведь не кошки.
А сейчас вот думаю, есть в этом какой-то смысл — если, конечно, тот корабль не был настоящим кораблем. Вот если за него считать всю Тарру, тогда да. Бог там или еще кто сильный решил род людской погубить, а мы хотим выплыть. Похоже, сейчас так и есть. И ты — наш капитан, больше некому, должен суметь, иначе никак не выходит.
— Ну, если так, — Рене внезапно улыбнулся удивительно молодо и ярко. — Если так, я сделаю все как надо. Ведь я все еще Первый Паладин Зеленого Храма.[30]
Глава 2
2228 год от В.И. Полдень 28-го дня месяца Зеркала. Пантана. Убежище— Кто-то прошел в сад, — удивленно обронил Эмзар. — Странно, я вроде бы никого сегодня не жду.
Астен понимающе улыбнулся. Эмзар предпочитал одинокую жизнь, но он был хорош собой, а под ледяной оболочкой скрывался огонь. Астен давно догадался, что у брата случаются подруги, которые, видимо, приходят к нему через сад. Но не в полдень же!!!
Эльф с любопытством ждал, когда Эмзар получит ответ на посланное заклятие-встречу, и это не заставило себя ждать.
— К нам решила зайти подруга твоего сына. Разве Рамиэрль не объяснил ей, что это опасно?
— Она обещала не покидать моего дома, но, видимо, Красота имеет обыкновение успокаивать. Разве человеку может прийти в голову, что здесь может быть опасно? Да и то, что я о ней знаю, заставляет думать о неожиданностях. Она не из тех женщин, что умеют и любят слушаться. Геро не терпит, когда за нее решают.
— А ты ее неплохо узнал за эти несколько дней.
— У тебя есть шанс проверить мои наблюдения. На нашем попечении Эстель Оскора, и чем быстрее мы поймем, чего от нее ждать, тем лучше.
— Что ж, пойдем, поприветствуем гостью, — Эмзар мельком глянул в овальное зеркало в светлой резной раме, небрежным жестом поправив серебряную цепь на груди, и вышел в сад первым. Астен пошел следом, гадая, что ищет здесь Герика.
Эстель ОскораЯ сама не очень понимала, что мне было нужно от правителя эльфов. Однажды мы с ним разговаривали, но тогда я слишком была поглощена новыми впечатлениями и попытками осмыслить происшедшее со мной, чтобы обращать внимание на кого бы то ни было, хотя бы и на эльфийского владыку. От нашей первой встречи у меня осталось лишь удивительно неприятное чувство, что я когда-то видела кого-то очень похожего, но не могу вспомнить где и когда. Это был абсурд. Роман, единственный знакомый мне эльф, конечно же, походил на брата своего отца, но это было совсем иное. То же, что тревожило меня, заключалось не в схожести утонченных черт, не в очертании головы, не в изяществе фигуры. Это был какой-то смутный намек, который тем не менее меня беспокоил несколько дней кряду. И еще мне хотелось откровенности. Я должна была понять, кем или чем меня здесь считают и чего они от меня ждут.
Проще всего было поговорить об этом с Астеном, который мне очень понравился с первого взгляда, но отец Романа (эти эльфы хоть кого могут свести с ума, ведь на человеческий взгляд Астен казался не отцом, а братом своего сына, и притом младшим!) мог из лучших побуждений не сказать всей правды. Эмзар же, похоже, был пожестче. Впрочем, король, даже если он предпочитает называться иначе, таковым и должен являться.
Вход в Лебединый Чертог я отыскала сразу же. Дворец правителя главным фасадом выходил на замощенную белыми восьмиугольными плитами площадку со стройным обелиском посредине, увенчанным расправляющим крылья лебедем, сзади же к Чертогу примыкал сад, окаймленный изгородью из серебристого можжевельника, в проход в которой я и вошла. Видимо, у хозяина Убежища тоже было ко мне определенного рода любопытство — так как меня пропустили, я лишь почувствовала легкое прикосновение к щеке… Так могла бы коснуться в начале осени летучая паутинка, но это были какие-то охранные заклятья. Что ж, раз мне разрешили войти, я не преминула этим воспользоваться.
Не знаю, как выглядят райские кущи, про которые вечно разоряются клирики, но не думаю, что парадиз, в котором блаженствуют после смерти праведники, прекраснее Лебединого сада. Может быть, больше, роскошнее, ярче, но не прекраснее.
Вся моя решимость немедленно прояснить свое положение отступила, когда я выбралась на берег небольшого озера, обсаженного серебряными ивами. Длинные гибкие ветви полоскались в черной и вместе с тем абсолютно прозрачной воде, на поверхности которой кружили в медленном танце узкие листочки, — со дна озера били ключи, заставляя воду медленно вращаться. Там, где ветви сплетались всего гуще, белела статуя, представлявшая собой выходящую из воды девушку, поправлявшую заколотые на затылке волосы. Я невольно залюбовалась изяществом и благородством позы, гордым и вместе с тем удивительно просветленным, сияющим от радости лицом. Мне почему-то показалось, что мраморная красавица, выходя из озера, встретила восхищенный взгляд единственного дорогого ей создания…
— Что хочет найти госпожа у Темного Пруда? — голос, вырвавший меня из грез о чем-то несбыточном, был приятным и дружелюбным. Я оглянулась. Сероглазый эльф с очень серьезным лицом возник словно из ниоткуда. Наверное, я его уже видела в Зале Первых Фиалок, куда собрались все значительные лица клана, дабы выслушать Рамиэрля (рассказавшего соотечественникам намного меньше, чем отцу и дяде) и посмотреть на чужеземную диковину, каковой являлась я. Больше я с эльфами до сегодняшнего дня дела не имела. Разумеется, за исключением самого Романа и его отца, но незнакомец сразу же вызвал у меня симпатию, бывшую, похоже, взаимной.
— Клэр Утренний Ветер из Дома Журавля, к услугам госпожи, — гость слегка улыбнулся, отчего его и без того юное и прекрасное лицо стало еще красивее и моложе.
— Меня зовут Мария Герика Ямбора, урожденная Годойя, — но это имя вряд ли вам что-то скажет. Ро… Рамиэрль из Дома Розы называет меня просто Геро.
— Тогда меня можно называть просто Клэр. Госпоже нравится у нас?
— Я еще не знаю. Может ли нравиться сон?
— Да, наш народ все больше становится сном, — серьезно кивнул головой мой собеседник, — что поделать, ведь мы сами в известном смысле спим тысячи ваших лет, и, значит, все меньше и меньше остается от нас в истинной жизни… Хотя это слишком грустная тема для первого разговора. Когда я вас окликнул, вы любовались ивами…
— Не только, — тут я могла позволить себе полную откровенность, — я не видела ничего чудеснее этого озера. Черная вода, черные стволы, серебряные листья и эта статуя… Женщины счастливей и прекраснее, наверное, не может быть…
Мой собеседник вновь улыбнулся радостно и смущенно.
— Эту статую… Это моя работа. Я ее начинал, когда мне было очень грустно, а заканчивал счастливейшим из живущих на этой земле. Я рад, если госпоже она понравилась.
У меня не было слов, чтобы выразить свое восхищение, но мне они и не понадобились, так как наш разговор был прерван. По обсаженной бледно-золотыми кустами тропинке к нам быстро шли двое. Клэр смущенно отступил назад и склонился в изящном поклоне. Я узнала обоих пришедших — золотоволосого Астена и его брата. Вновь мелькнула мысль, что повелитель Лебедей на кого-то похож, но на сей раз думать об этом было некогда.
Клэр собрался нас покинуть, но Эмзар его остановил:
— Клэр Утренний Ветер, ты глава Дома Журавля и ты, смею надеяться, друг.
Скульптор очень серьезно посмотрел в голубые глаза правителя.
— Я друг ваш и вашего брата, но…
— Именно поэтому я и хочу, чтоб ты присутствовал при нашем разговоре. Кто-то, кроме мужчин Дома Розы, должен знать все, и я хочу, чтоб этим «кем-то» стал ты. Я думаю, нам лучше беседовать в Чертоге…
По лицам Клэра и Астена я поняла, что это что-то серьезное. Что ж, Чертог для тех, кто называет себя Лебедями, должен быть священным. Я с готовностью пошла за тремя красавцами, про себя прикидывая, какой переполох вызвали бы у таянских дам подобные кавалеры. Впрочем, чего гадать. Достаточно вспомнить Рамиэрля, слава о победах которого гремела по всей Арции. Что-то мне подсказывало, что даже бессмертный не мог одновременно соблазнить такое количество женщин, к тому же находящихся в самых разных государствах. Видимо, бедные дуры выдавали желаемое за действительное, а ревность, зависть и болтливость их менее предприимчивых подруг на кожистых крыльях разносили вести о похождениях Романа Ясного по всем Благодатным землям. Сами же эльфы, как я поняла, относились к любви очень серьезно и к тому же никуда не спешили. Да и зачем спешить жить бессмертным?
И все равно, смогу ли я устоять перед банальнейшей женской потребностью нравиться и любить, оказавшись среди Дивного Народа? Наверное, смогу, ведь здесь у меня никаких шансов нет и быть не может. Кто, имея белый фарфор из земли Канг-Хаон, обратит внимание на глиняную тарелку… И, странная вещь, мне почему-то стало очень обидно.
2228 год от В.И. 29-й день месяца Зеркала. Таяна. Гелань— С сегодняшнего дня велено тушить огни на две оры раньше, — вздохнув, объявил Симон, распаковывая свою объемистую сумку. Дотошный лекарь не позволял себе, как многие его коллеги, перебирать ее содержимое только тогда, когда запас снадобий кончался. Симон приводил в порядок свой медицинский скарб каждый день и с превеликим тщанием, полагая, что от этого может зависеть жизнь пациентов.
— Нам-то что, — откликнулась, не поднимая головы от шитья, Лупе, — лекарь имеет право жечь огни всю ночь.
— Нам ничего, — согласился Симон, в последнее время говорить с Лупе стало очень трудно. После известий о гибели Шандера женщина так и не пришла в себя. Уж лучше бы кричала, плакала, проклинала Годоя и Ланку… Тогда можно было бы отпаивать ее травами, запирать в погребе, чтоб соседи не слышали крамольных криков, и за этими повседневными тревогами не думать о главном. Лупе же несла горе молча, раз и навсегда дала понять, что имени Шандера Гардани в ее присутствии лучше не произносить. Она ходила на рынок, сушила травы, возилась с Герикой, пока та жила в их доме, подносила вино свалившемуся на ее голову два дня спустя после отъезда Романа и Герики мужу… Все попытки Симона утешить ее терпели поражение. Когда же лекарь предложил покинуть Гелань и уйти во Фронтеру и затем в Эланд или Кантиску, Лупе ответила решительным отказом, так и не объяснив причины.
Маленькая колдунья отложила шитье, задернула аккуратные, пахнущие лавандой занавески, зажгла масляную лампу и повязала вышитый еловыми веточками фартук.
— Сегодня я приготовила бобы с бараниной.
— Спасибо, — Симон даже не пытался скрыть радость — бобы с бараниной были его любимым блюдом, а покушать кругленький медикус любил. Какие бы душевные терзания ни испытывал милейший Симон, они отступали на второй план при виде сдобренной пряностями подливки. Лупе знала это свойство своего деверя и, в меру своих сил, скрашивала ему жизнь.
Лисья улица[31] объясняла их отношения по-своему. Пьяница-поэт ни у кого симпатий не вызывал в отличие от его тихой приветливой жены, помогавшей Симону и по хозяйству, и в лекарском деле. Наиболее дальновидные кумушки пришли к выводу, что между Леопиной и Симоном что-то есть, но отнеслись к этому с пониманием и сочувствием. А старая Прокла, жившая возле самой Гелены Снежной, пошла еще дальше, прилюдно желая пьяному дурню потонуть в луже и не портить жизнь двум хорошим людям. Узнав об этом, Симон и Лупе долго смеялись. Тогда они еще могли смеяться, теперь же их домик походил на кладбищенский иглеций — чисто, грустно и тихо. Но отказать себе в последнем оставшемся ему удовольствии Симон не мог, а Лупе была рада хоть чем-то порадовать хорошего человека, оказавшегося рядом с ней в тяжелую минуту. Они как раз сидели за столом, когда в дверь замолотили сапогами и ввалился тарскийский патруль.
Симон остановился, не донеся ложку до рта, впрочем, лекарь быстро пришел в себя и, профессиональным жестом подтянув к себе сумку, деловито осведомился:
— В чем дело, господа?
— Вы медикус Симон Вайцки?
— Да, это я, — у Лупе оборвалось сердце, но толстенький лекарь не проявлял никакой тревоги, — так в чем же дело?
Ему объяснили. Дело было не в нем. Просто дан регент решили, что отныне все медикусы должны проживать в Высоком Замке, пользуя больных в отведенном для этого помещении в отведенное время. Объяснялось сие нововведение, что в условии Святого Похода все, кто может быть полезен в армии, должны перейти на казарменное положение.
Симон, поняв, что лично к нему у стражников претензий нет, принялся спокойно собираться, словно бы уезжал по каким-то семейным делам. Покончив со сборами, он чмокнул Лупе в щеку, велел ей быть умницей и вышел в сопровождении топающих стражников.