— Прикажете спросить у Стражей? — в голосе Михая чувствовались раздражение и сарказм. — Не сомневаюсь, они с радостью вам ответят!
— Прекратите, — холодный пришепетывающий голос Улло стал еще холоднее, — если бы вы оказались более разумным и оставили в покое эту кухонную девку, Он уже был бы среди нас. Так что не вам нас укорять в том, что псы Горды одолели Отражение Великого и укрыли проклятого эльфа и вашу дочь.
— Но след потеряли вы, — Годой не скрывал злости, — хотя кто-то заверял меня, что от глаз Ройгу даже кошка не укроется, не то что существо, отмеченное Печатью.
— Мы не приняли в расчет Всадников. Не представляю, что их разбудило. Но, раз уж это случилось, они должны были не помогать беглецам, а уничтожить эльфа.
— Но не уничтожили, — зло хохотнул Михай, — если и другие ваши обещания будут столь же правдивы, я, пожалуй, обойдусь без вашей помощи. По крайней мере, с Эландом я управлюсь к осени в любом случае…
— Ой ли? — господин Улло также зашелся неприятным кудахтающим смехом. — Нужно нечто большее, чем толпа гоблинов и горные стрелки, чтобы совладать с Рене Арроем. Один раз вы уже попробовали это сделать.
— Вы тоже, — отпарировал Михай.
— Отнюдь нет — мы не ожидали, что он объявится в Идаконе после встречи с ВАШИМИ людьми. Но нет худа без добра. Теперь ясно, что за эландцем стоит магия. Я не знаю, как он заставил себе помогать эльфов, но без них вряд ли обошлось. Впрочем, Аррой рано или поздно свое получит. Сейчас главное воплощение Его, а для этого нужна ваша дочь. Живая или мертвая.
— И где вы собираетесь ее искать?
— Везде. Она может оставаться с Всадниками или прятаться в Кантиске, но всего вернее, ее дружок-эльф потащил ее в их проклятое гнездо.
— Вам, я полагаю, хода туда нет?
— Нет, — скрипнул зубами бледный. И добавил: — Пока…
Ноги Ланки затекли, но она продолжала слушать…
Эстель ОскораТина зашла за мной, и мы, недолго думая, отправились на прогулку к некогда зачарованному матерью Эмзара и Астена пруду, у которого жили Преступившие. Я давно хотела взглянуть на это место, и, кроме того, стоило проверить, не даст ли там знать о себе сила, каковой, если верить Пророчеству, я должна была обладать. Сила упрямо молчала, а я не могла сказать, рада этому или наоборот. Лужа же, порожденная эльфийской магией и долгое время связанная с магией Преступивших, могла (теоретически) эту Силу расшевелить. Не расшевелила, а застывший на месте водного зеркала уродливый каменный горб мне ужасно не понравился. Даже не знай я, как и почему Примеро все это устроил, один вид этого бугра вызвал бы у меня неприязнь к магу, учудившему подобное. На мой взгляд это колдовство криком кричало о мелочности и пошлой злобе его сотворившего.
Пакости, как я заметила, вечно ходят по следам друг друга. На обратном пути мы налетели на Эанке, стоявшую на изящном мостике через никогда не замерзающий, довольно глубокий ручей, берега которого заросли густым можжевельником. Нам было нужно перейти на ту сторону, сестрица Романа это прекрасно понимала, но оставалась у нас на дороге с довольно неприятным выражением на прекрасном лице.
Это было досадно, но не более того. Можно было спокойно спуститься вниз по течению до следующего мостика или же перейти его вброд, благо здешние сапоги не скользили и не промокали. Мы с Тиной переглянулись и молча пошли по береговой тропинке. Следующий мостик был довольно близко, но на нем в той же позе и с тем же нехорошим лицом стояла Эанке. Она явно искала ссоры, и именно поэтому я бы предпочла с ней не связываться — никогда не следует идти на поводу у того, кто тебя ненавидит. А она ненавидела нас обеих. Меня потому, что я была презренной смертной, Тину, как я поняла из отрывочных реплик Астена, за любовь Клэра. И, видимо, ненависть эта была взаимна. Обычно тихая и ласковая Незабудка внезапно переменилась, даже словно бы стала выше ростом. Я не успела ничего сказать, как Тина взяла меня под руку и решительно повела к мосту. Даже я своим слабым человечьим восприятием почувствовала напряжение, повисшее в звонком предзимнем воздухе. Впрочем, это было не только напряжение. Откуда-то взялись какие-то роящиеся светлые искры, окружившие меня и мою приятельницу облаком, как это делают летом лесные мошки. Приглядевшись, я заметила, что искры разные. Одни, их было больше во внешней сфере, были ясного, изумительно красивого синего цвета, но у меня почему-то вызывали непреодолимое отвращение. Другие, окружившие нас плотным роем, светились нежно-желтым. Я заметила, что синие пытались прорваться к нам сквозь завесу желтых, но это им не удавалось. Пламенных мошек становилось все больше, и скоро я уже не могла рассмотреть того, что было в двух шагах. Откуда-то я знала, что если синие доберутся до нас с Тиной, нам не поздоровится, но ничего поделать не могла и только тупо смотрела то на светящийся рой, то на подругу. Ее тонкое лицо было напряжено, губка закушена, на висках выступили бисеринки пота. Видимо, защита (а я уже поняла, что желтые искры — это наша защита), выставленная Тиной, давалась ей нелегко. Я вспомнила, что, по словам Клэра, его жена была необыкновенно одаренной колдуньей, но очень слабенькой. Поддерживать долго заклятие, требующее большой отдачи энергии, Тине было трудно, а именно это ей и приходилось делать сейчас.
Все кончилось так же неожиданно, как и началось. Синяя пакость взяла и исчезла. Тут же угасли и желтые пылинки, а Тинка прямо-таки осела на мои руки. Я подхватила подругу. Удерживать ее было довольно трудно, но взявшийся невесть откуда Астен легко подхватил эльфийку на руки.
— На этот раз она доигралась! — раньше я ни разу не видела Астена разгневанным, но, надо отдать ему полную справедливость, это ему шло. Обычное мягкое рассеянное выражение исчезло. Идеальные черты обрели завершенность, силу, которой им обычно недоставало. Это был уже не томный красавец, а боец, настоящий мужчина, и я невольно им залюбовалась. Он же был занят лишь Тиной. И это было хорошо и правильно, потому что заглядываться на эльфийских принцев с моей стороны было редкостной глупостью.
2228 год от В.И. Вечер 20-го дня месяца Волка. Таяна. ГеланьС колокольни Гелены Снежной пробили седьмую ору пополудни, но ненастный осенний вечер вполне мог сойти за глубокую ночь. Дождь мерно барабанил по крышам, стучал в окна, словно требуя, чтоб его впустили, ветер с воем носился по притихшим улицам, стуча и громыхая всем, что не было надежно закреплено. Ненастье тянулось с первых дней месяца, и не похоже было, чтобы собиралось прекращаться. В такую погоду даже самые ретивые стражники старались закончить привычный обход побыстрее, чтоб подольше просидеть в теплых караулках. Там, вопреки строжайшему наказу старших по званию, их ждало горячее вино с пряностями, заботливо приготовленное товарищами, которые в свою очередь твердо рассчитывали на ответную услугу, когда придет их черед впустую таскаться по продуваемым проклятым ветром улицам. И в самом деле, кому могла прийти в голову мысль по доброй воле выйти наружу эдаким вечером?
Лупе мысленно еще раз перебрала содержимое небольшого коврового мешка, в который она сложила лучшие Симоновы зелья и кое-какую одежду. Все имеющиеся в доме деньги она разделила на две части — одну спрятала в известное только им с Симоном место, другую разделила пополам, часть убрала в нательный пояс, часть положила в общую шкатулку для дурака-мужа, когда тот вернется. Подумала и туда же сунула короткую записку, сообщающую, что уезжает к родным. Симон поймет, а супругу не обязательно. Больше делать было нечего — в доме чисто прибрано, вещи разложены по местам, сундуки и буфеты тщательно заперты. Женщина одобрительно окинула взглядом опрятную залку и подивилась про себя, до какой же степени она равнодушна к единственному дому, который у нее был.
Подбитый стриженым мехом кожаный плащ должен был на какое-то время защитить от дождя и ветра. Если ее затея увенчается успехом, ей придется идти всю ночь, прежде чем можно будет позволить себе передышку. Ее ставка была на неожиданность и непогоду, потому что выйти из города без разрешения не мог никто. Впрочем, Лупе вполне могла отвести глаза стражникам, если их мысли будут заняты чем-то более приятным, чем выискивание безумцев, собирающихся на ночь глядя выйти из-под защиты городских стен. Вместе с тем до девятой оры ворота держат открытыми — Михай почему-то свято придерживался этого обычая. Следовательно, Лупе предстояло пробраться к воротам и, воспользовавшись магией, пройти через них на глазах восьмерых опытных воинов. Теперь там дежурили еще и недавно заведшиеся в Таяне фискалы, что на первый взгляд делало попытку отвести глаза охране бесполезной. Толстяк в сероватом балахоне торчал там и сегодня — Лупе проверила, но ей показалось, что на самом деле он за Запрещенной волшбой не следит. Во всяком случае, на простенький фокус, сделанный ею для проверки, он никак не прореагировал.
То, что все, кто имел хоть малейшее отношение к магии, были согнаны в Высокий Замок, заставляло Лупе думать, что Михай и его присные творят нечто, о чем никто не должен знать, поэтому рядовые фискалы скорее всего Кристаллов Поиска не имеют. Конечно, у Михая имеются колдуны, но она очень рассчитывала, что этим вечером у ворот им делать нечего. И все равно, время, когда она будет прикрыта заклятием, надо свести до минимума. Женщина еще раз припомнила тщательно выверенный маршрут — подальше от караулок и широких улиц, на которых, несмотря на погоду, трудились фонарщики. Вроде бы все правильно, она придет к воротам за десятинку до закрытия, а там будь что будет…
Глава 3
2228 год от В.И. Утро 21-го дня месяца Волка. Пантана. УбежищеАстен вряд ли мог внятно объяснить, что погнало его из дома в это утро. В последнее время с ним вообще происходило что-то странное — стихи не просто не сочинялись, они перестали его занимать. Остров казался тесным и скучным, а лица эльфов — масками, лишенными жизни. Брат правителя Лебедей с трудом заставлял себя жить прежней жизнью хотя бы внешне, разговаривать с соседями и родственниками, по ночам ложиться в кровать, утром проводить несколько ор за письменным столом.
Появление в его доме пресловутой Эстель Оскоры к тревогам Астена прибавило не слишком много. Тарскийка ему нравилась, хотя никакой магической силы он в ней не ощущал. Зато Астену казалось, что он знал эту женщину очень давно, но это, видимо, потому, что он некогда долго жил со смертной. Странное предчувствие, что его жизнь и смерть теперь связаны с Герикой, Астена не пугало, скорее уж наоборот. Он бесконечно устал от ожидания и воспоминаний, а понесшиеся горным потоком события давали возможность вздохнуть полной грудью. Лебединый принц знал, что скоро покинет Убежище, и, видимо, навсегда, и поэтому любые сумерки возбуждали его так же, как гнездящихся в лесу черных птиц, что с криком взмывали в пламенеющее небо и метались там, пока в свои права не вступал день либо ночь. Астен каждый рассвет встречал немым вопросом, не сегодня ли произойдет то, что определит его судьбу…
Этот день начинался немного не так, как остальные. Под утро ему приснился сын, вестей о котором (как, впрочем, и о Преступивших[35]) в Убежище не имели, и потому сны обретали особую ценность. Астен ясно видел, как Рамиэрль верхом на Топазе едет по узкой горной долине, а Перла налегке идет рядом, время от времени кокетливо потряхивая гривой. Ни Примеро со товарищи, ни Уанна рядом не было.
Роман выглядел целым и невредимым и даже не очень уставшим. Казалось, он знал, что делает, так как ехал вперед, не оглядываясь по сторонам. Впрочем, похоже, там была всего одна дорога. Склоны гор поросли темным хвойным лесом, внизу весело бежала небольшая речушка. Снега еще не было, облетевшие кусты густо облепили странные белые ягоды. Прямо перед лицом Рамиэрля пролетела большая пестрая птица, чем-то напомнившая фазана. На другой берег речки выбежала лисица и с интересом воззрилась на всадника, похоже, в этих краях охотников не водилось, зверье казалось совершенно непуганым.
Рамиэрль улыбнулся, глядя на рыжехвостую остроносую красотку, и чуть придержал коня. Порыв ветра пошевелил ветки белоягодника, принес откуда-то несколько запоздалых темно-красных листьев, один из которых Роман поймал на лету…
Астен проснулся с непривычным ощущением покоя. Он сам себе не признавался, до какой степени ему не нравилась затея сына пройти по следу Проклятого, но, по крайней мере, сейчас никакой опасности не было. Уж в этом-то Кленовая Ветвь был уверен. Жаль, конечно, что Рамиэрль еще не догнал Уанна, но то, что он расстался с коротышкой Примеро, радовало. Кому-кому, а ему Астен никогда не доверял. Эльф взглянул в окно, за которым зеленело предрассветное небо. Зачем-то встал, оделся. Герика еще спала, и Астен решил рассказать ей про Романа попозже, а сам вышел на улицу и долго смотрел на бледнеющие звезды. Там его и застал посыльный Эмзара.
2228 год от В.И. 21-й день месяца Волка. Третья ора пополудни. Эланд. Идакона— И вы еще говорите, что не любите эрмет?![36] — вскричал Его Высокопреосвященство, комично разводя руками. — Вы разбили меня, как жалкого послушника, — а как все хорошо сначала складывалось!
— Но я действительно не люблю эту игру. Да, пожалуй, и остальные игры тоже, — герцог Рене встал из-за массивного черного стола и, наслаждаясь каждым движением, не спеша прошел к окну, — но нигде не сказано, что то, чего ты не любишь, можно делать плохо. Скорее наоборот, ведь тогда ты быстрее закончишь. Великий Дракон! — герцог отдернул темно-серую бархатную портьеру и глянул на улицу. — Я не помню такого снега, тем более что Волк еще не ушел.
— Я еще плохо знаю здешние края, — Максимилиан тоже встал и поставил в специальный бронзовый сосуд, заполненный горячими угольями, низкий и толстый кувшинчик, — сейчас я угощу вас вином по-кантисски. Одного взгляда за окно довольно, чтобы забыть о любом посте. Эта буря меня просто угнетает…
— Меня, признаться, тоже, — откликнулся Рене, — третий день невозможно выбраться из города, а до соседней улицы добраться — все равно что в Варху съездить. Но больше всего мне не нравится, что такого не упомнит даже Эрик.
— Ну, я благодарен непогоде хотя бы за то, что смог заполучить вас на целый день, — Максимилиан с блаженной улыбкой гурмана, предвкушающего праздник вкуса, разлил дымящийся напиток по высоким агатовым кубкам, — смотрите, сейчас, когда в них налито красное вино, они светятся, как костер в тумане…
— Действительно. Великолепное зрелище и великолепный запах, — герцог отошел от окна, — но я всегда ненавидел туман. Потому что он лжет, скрывает, сбивает с пути…
— Да, мои поэтические изыски не для моряка, — Максимилиан улыбнулся, — но я действительно рад вашему обществу, Рене и, кажется, начинаю любить ваши немыслимые края. Здесь холодно, но нигде так не оценишь горячее вино, горящий огонь и беседу с другом — мы ведь друзья, мой герцог, не правда ли?
— Я надеюсь, — Рене отхлебнул из кубка, — восхитительно. Но для того чтобы сказать: «Да, это так!», дружба должна быть испытана…
— Ну, за этим, я полагаю, дело не станет, на войне такие вещи происходят быстро, — вздохнул клирик, — гораздо быстрее, чем хотелось бы.
Они пили вино молча, но в этой тишине не было неловкости или отчуждения, просто каждый думал о своем. Трещали в камине еловые поленья, а за стенами резиденции Его Высокопреосвященства, под которую Рене, вынужденно перебравшийся в герцогский замок, отдал свой особняк, безумствовал ветер. Казалось, в окно бьется чудовищная птица. Внезапно Рене вздрогнул и чуть не выронил свой кубок; кардинал взглянул на своего гостя с удивлением — тот отличался почти сверхъестественной ловкостью, и подобная неосторожность выглядела несколько необычно. Дальнейшее поведение Рене удивило клирика еще больше. Тот зачем-то отошел в самый дальний угол комнаты и замер, поднеся к лицу украшенную золотым браслетом руку, словно бы к чему-то прислушиваясь, а затем твердыми шагами подошел к окну.
— Мне очень жаль нарушать ваш уют, Ваше Высокопреосвященство, но надо немедленно открыть окно и погасить огонь.
— Можете делать все, что считаете нужным, — хоть необычная просьба и вызывала недоумение, Максимилиан не изменил присущей церковникам невозмутимости. Кардинал сам засыпал огонь в камине песком из стоящего рядом обтянутого тисненой кожей ящика и даже задул свою жаровню, после чего посмотрел на Рене.
— Вынужден вас предупредить, что у нас сейчас будут весьма необычные гости, так что есть смысл закутаться потеплее, — обронил Рене, распахивая тяжелые створки, через которые немедленно ворвалась буря. Даже больше чем буря.
Легкая сверкающая фигура влетела в комнату, более всего она напоминала гигантского лебедя, если б только бывали хищные лебеди. Белоснежная, с гибкой длинной шеей и широкими величественными крыльями снежная птица облетела по кругу комнату, от чего мебель тотчас же покрылась сверкающим инеем, а остатки тепла исчезли, словно бы никто не разводил здесь огня с самого лета, и вылетела вон. Пытаясь унять невольную дрожь, Максимилиан смотрел в разверзшуюся пасть окна, за которой в бешеной майерке[37] неслись снежные хлопья.
Ждать пришлось недолго. Птица вернулась, но не одна. В обледеневшую комнату ворвалось шесть или семь снежных лебедей, которые тащили в клювах странный белый сверток! Птицы небрежно сбросили его на пол у остывшего камина и со звенящим пронзительным кличем растворились в буране.
Рене рывком захлопнул окно. Кардинал стоял, не рискуя приблизиться к приношению, безжизненно валявшемуся на ковре. Рене же предпочел прежде всего разжечь камин. Дрова и даже сухие просмоленные шишки вспыхнули не сразу, но тепло вернулось в комнату так же быстро, как и ушло. На массивной дубовой мебели заблестели капли. Белая бесформенная фигура постепенно начинала обретать облик, схожий с чьим-то телом, окутывавшая ее снежная сеть таяла, заливая несчастный атэвский ковер…