— Да каждый день коллапс и еще эллипс! Так что все в порядке.
— Ты на работе?
— Не-е-ет! Я прожигаю жизнь в каком-то торговом центре. На МКАДе. Как называется, не знаю. Когда домой приеду, не знаю. Обедать, я тоже не обедал. Жениться не собираюсь.
— Ты на интервью?
— Некоторым образом. А ты?
Его драгоценная, обожаемая тетка тоже работала журналистом — писала про знаменитостей в умные, толстые, солидные и красивые журналы «с картинками». Своих знаменитостей тетка любила, как родных, знала все о жизни столичной богемы, всерьез расстраивалась, когда кто-то из кумиров «неправильно» разводился, или плоховато играл в очередном шедеврическом шедевре, или «вел себя недостойно». Зато когда им, знаменитостям, что-то особенно удавалось, тетушка выдавала на-гора такие материалы, что за душу брало даже прожженного и циничного Дэна и его приятелей.
Он им всем тыкал в нос теткиными статьями — гордился.
— Я дома, — сообщила тетка. — Пишу. Мне материал через три дня сдавать, а я все никак не закончу. Что-то не нравится он мне, этот новый, в роли короля Лира!
Фамилию «нового», подкачавшего в роли короля, Дэн пропустил мимо ушей. Девушка свернула в кафетерий. Вытягивая шею, он посмотрел через стекло, как она усаживается за столик, и тут его вдруг осенило.
— Тетя, ты же всех знаешь! Найди мне человека по фамилии… как же его… Шан-Гирей!
— Это какие-то родственники Лермонтова?
— Это какой-то заместитель директора издательства «Алфавит»! Но никто не знает, кто он и откуда взялся! А ты же в таких делах специалист! Проведи журналистское расследование.
— А сам чего? В смысле расследования? Лень?
— Лень, — признался Дэн. — Кроме того, я не знаю, с какой стороны зайти. Это как раз по твоей части, писатели, издатели, балетмейстеры и клипмейкеры! И все прочее. Найдешь?
— Ну-у, — протянула тетка. — Это не так-то просто. А как его зовут?
— Я только фамилию знаю, а имя потом эсэмэской пришлю. Поищи, тетечка, козочка моя!
— Сам ты козочка! Как ты выбираться будешь оттуда? Говорю же, в Москве движение остановилось.
— Значит, выберусь, когда возобновится!
К лунной девушке за столик кто-то подсел, и Дэн вдруг почуял охотничий азарт, перебивший даже восторг по поводу теткиного звонка.
— Так, все. Мне некогда. Эсэмэску пришлю, и ты давай там, выполняй и перевыполняй! Поняла?..
Тетка засмеялась и повесила трубку.
Дэн выключил у телефона звук, на всякий случай сфотографировал галерею с домиком Деда Мороза посередине, из трубы валил ватный пар, проверил, работает ли камера, вошел в кафетерий, где пахло свежими булками, еще раз порадовался своей нынешней сыщицкой жизни и пристроился рядом с девушкой и ее кавалером.
Впрочем, шут его знает, кавалер или не кавалер? Вел он себя довольно странно.
Девушка льнула к нему, приставала с поцелуями, хватала под столом за коленку — Дэн специально столкнул на пол картонку с «новогодним предложением» и полез поднимать. Наманикюренные пальчики лежали чуть выше колена, и поглаживали, и слегка царапали, и продвигались все выше, и тут Дэн из-под стола вылез.
Черт знает что такое. Жарко очень.
…Вот почему меня никогда, никогда не хватали под столом такие девушки?! Не льнули, не заглядывали в глаза?.. Только потому, что у меня нет золотых часов и необыкновенных ботинок из тонкой кожи? Между прочим, в таких ботиночках по нынешнему снегу не очень-то и разбежишься!..
…Или потому, что у меня на лбу написано, что ни «Мерседес», ни квартиру на Чистых Прудах мне взять решительно негде и не добыть никогда?! Даже если я стану начальником отдела в своем журнале — заветная мечта, венец карьеры! — мне светит только смутная ипотека на двухкомнатную квартирку за МКАДом, вон как у Володьки, и корейская машинка, собранная в Калининграде, а таким девушкам это все не годится.
…Любовь и бедность навсегда меня поймали в сети. По мне и бедность — не беда, не будь любви на свете?!
Настроение стремительно портилось, улетучивалось куда-то.
Вместе с настроением из кафетерия улетучился веселый, уверенный в себе, смешливый, очень умный — по крайней мере на взгляд тети Оли! — хорошо пишущий журналист, и остался длинный, нескладный, сутулый парень в давно не стиранном свитере, с космами нечесаных волос.
— Что будете заказывать?
— Большую чашку кофе и булку, — мрачно сказал Дэн. — С кремом.
— Булок с кремом нет.
— Тогда с изюмом.
— …Ну, что же мне делать? Ну, ты пойми! — говорила девушка плачущим голосом. — Он же меня не просто так спросил про этот самый компьютер! Значит, он что-то знает!
— Да что он может знать!
— А вдруг ему бабка все рассказала?!
— А бабка-то откуда знает? Она в компьютерах ни бельмеса! Ты же сама сто раз говорила, что ей, кроме почты, ничего не надо!
— Так ведь на почту все и приходило!
— Дура. — Мужчина дернул шеей. — Ты же не со своего адреса отправляла! Ты профи, Олечка! Ты в Интернете, как рыба в воде, а она что?.. Она просто бабка, ей сто лет в обед!..
— Но на работу она его вернула!
— Вот ты бы лучше у него выспросила, как именно она его вернула! Что говорила, может, чего объясняла! — сказал мужчина с досадой. — А ты сразу в истерику кидаешься! С вами, с бабами, ей-богу!..
— Тебе хорошо говорить, а я-то подставилась!
— Да куда ты там подставилась! Нашлась, тоже мне, подстава! Все нормально. Даже если он что-то пронюхал, доказать все равно ничего нельзя! Это же Интернет, а там сам черт голову сломит!
— Береговой-то не сломит! Он же во всем разбирается! Господи, как хорошо я все придумала, чтобы его уволить! И, главное, ведь получилось! А потом вдруг — раз!.. И все из-за этой бабки!
— Не только из-за бабки, — задумчиво пробормотал мужчина. — Есть еще человечек, который воду мутит.
— Кто?!
— Да что ты вскидываешься, не вскидывайся ты!.. Все будет нормально, говорю тебе!
Девушка взялась рукой за лоб.
— Мне страшно. Я спать не могу! Мне все этот труп мерещится. А когда я ему эту руку на фотографии показала и манжету, он тоже сразу поверил! Нет, ну почему, почему его на работу вернули?!
— Какая у вас елочка красивая, — довольно громко сказал Дэн Столетов и улыбнулся официантке. — Можно мне сфотографировать? Я фотку маме в Югорск пошлю!
Официантка пожала плечами — Дэн Столетов ее решительно не интересовал.
Он выбрался из-за стола, достал телефон, хорошенько прицелился в елочку и стал фотографировать. Со всех сторон.
— Ты только не истери, — продолжал мужчина, хмуро поглядывая на Дэна, который со своим мобильным ходил кругами и все фотографировал. — Ты вот что. Ты, наоборот, его приласкай. Он тебе все выложит, как на духу! Он же болван? Болван! И он тебе поверит! А мы потом решим, что с ним делать. Поняла?..
— Да не хочу я его ласкать!.. Я не знаю, как от него отвязаться! Ты что, не понимаешь, что мне противно?!
— Потерпишь.
— Господи, но я же тебя люблю, только тебя, а это знаешь как трудно!
— Любовь — это всегда мучительно трудно, — ни с того ни с сего заявил мужчина и целомудренно поцеловал в лоб безутешную красавицу. — Слушай, надо ехать. Пробки жуткие, а мне еще по магазинам.
— Ты меня любишь? — спросила девушка, и губы у нее дрогнули. — Ну, скажи. Скажи, а?
— Я тебя люблю, — глядя ей в глаза, солгал мужчина и еще раз поцеловал, так же целомудренно.
Дэн не мог на это смотреть. У него даже ладони вспотели.
Он спрятал телефон в карман, морщась, несколько раз глотнул горячего кофе, а булку завернул в салфетку, чтоб отнести Володьке, который небось совсем продрог в своей машине.
Мужчина бросил на стол какие-то деньги, довольно много, облачился в длинную, уютную дубленку, напоследок провел пальцами по лунным девушкиным волосам — приласкал — и пошел к выходу, уверенно переставляя ноги в дорогих ботинках.
Дэн посмотрел — он ушел через другую галерею, видимо, его «Мерседес» остался с той стороны торгового центра.
Жаль. Интересно было бы убедиться в том, что там именно «Мерседес»!..
Дэн, горбясь, побрел к эскалатору, слушая ликующий голос, призывавший покупать елочные игрушки со скидкой, и думая о том, что жизнь чертовски несправедлива.
Володькина машина в самом деле вся запотела изнутри, стекла покрылись морозными узорами. Он сидел с выключенным двигателем — из экономии. И не вылезал — из соображений конспирации.
Дэн дернул дверь.
— Заводи аппарат, поедем!
— Ну?!
Дэн достал из кармана булку и сунул Береговому. Тот немедленно откусил половину и стал жадно жевать.
— С кем она встречалась?
— Все в телефоне.
— Ты слышал, о чем они говорили?
— О тебе говорили. Что ты идиот, но она должна тебя приласкать, чтобы что-то такое выведать. Я не понял. Она говорила, что подставилась, а он говорил, что это никакая не подстава и доказать ничего нельзя.
Вздохнув, Дэн открыл фотографию.
— Вот этот. Ты его знаешь?
Береговой с трудом проглотил кусок булки, взял у Дэна телефон и поднес к глазам, как будто плохо видел.
— Ничего себе, — пробормотал он. — Ничего себе…
То ли от того, что говорить было решительно не о чем, то ли от того, что слишком многое хотелось сказать, Маня чувствовала себя дурой.
Она сто лет ни с кем не гуляла просто так!.. И «не просто так» тоже сто лет не гуляла! Иногда на завывания Мани о том, что никто, никто не везет ее в Архангельское или ЦПКиО и не развлекает там всевозможными развлечениями, отзывалась Викуся и предлагала свои услуги в качестве компаньонки. Маня соглашалась, но все получалось наоборот — она развлекала Викусю последними новостями, сплетнями и историями «из жизни замечательных людей», а потом обедом в каком-нибудь шикарном месте, но это было не то, не то!..
Впрочем, кажется, ее нынешнего спутника молчание ничуть не смущало — не то что Маню!
— А вы знаете, сколько колонн у этого собора? — ни с того ни с сего вопросила она, решив, что должна вести интеллектуальные разговоры.
— Нет, — ответил он, помедлив. — Что-то много.
— Давайте считать?
— Нет, — отказался он. — Не будем.
Вот вам и весь сказ. Считать не будем.
На нет и суда нет.
— А я вас потеряла там, в магазине, — призналась Маня. Остановилась и стала шарить в кармане пальто. Сигареты никак не находились. — Думала, вы ушли.
— Я хотел попросить у вас автограф, а потом решил, что лучше воспользуюсь служебным положением и попрошу в более… спокойной обстановке.
Она покосилась на него.
Он был ниже ростом, и косилась она немного сверху вниз. Ветер трепал ему волосы, раздувал пальто, и он придерживал ворот рукой в перчатке.
Ей давно казалось, что он из другого мира, с той стороны Луны, которую никогда не видно даже в самый мощный телескоп, ибо нет такого телескопа, который мог бы повернуть Луну обратной стороной, и теперь, вспомнив все, Маня понимала, почему ей так казалось.
— Я рад вас видеть, Маня, — вдруг сказал он и улыбнулся, глядя в сторону собора. — Не рассматривайте меня так… перепуганно.
— Я знаю, кто вы.
Алекс остановился. Ветер приналег, дунул в лицо, и он зажмурился.
Его змеи, старый душный удав и молодая стремительная кобра, шевельнулись, подняли головы и насторожились.
— Что вы хотите сказать?
— Я вспомнила, Алекс. У меня превосходная память.
— Так, — сказал он, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Так.
…Самое плохое, что только могло случиться, — случилось. Изменить ничего нельзя. Все, что было припрятано глубоко и надежно, теперь вновь окажется на виду у всех — на виду у этой женщины, которая смотрит сейчас так серьезно!.. Все, что казалось забытым — или ему хотелось, чтобы было забыто! — всплывет, как из глубин зловонного водоема всплывает раздувшийся обезображенный утопленник. Придется объясняться, каяться, клясться.
Все сначала. Не хочу. Не хочу!..
— Извините меня, — сказал он, помолчав, и быстро пошел в сторону темной взъерошенной реки, от которой несло сырым морозным ветром.
Но Маня Поливанова не дала ему уйти.
Она догнала его у самого парапета и взяла за руку.
Он вздрогнул и посмотрел почему-то не на нее, а на их сцепленные руки в перчатках.
— Я не поняла, — чуть задыхаясь от ветра и от волнения, сказала Маня, — что это вы бросились прочь, как Подколесин! Вы же не должны сию секунду на мне жениться!
Он молчал.
— Или вы собрались топиться? — осведомилась писательница Поливанова и посмотрела на злую, клубящуюся, исходящую неровным, рваным льдом воду. — Здесь топиться неуютно, Алекс! Холодно, противно. Грязно наверняка! И потом, мне же придется броситься за вами, как Петрыкину за Нестором Петровичем из фильма «Большая перемена»! Совершить благородный поступок, чтобы доказать всем окружающим, что и мы, писатели, вполне способны…
— Что вы несете?
Маня еще крепче сжала его руку, как будто он и впрямь собирался топиться, а она должна была его удержать.
Некоторое время они просто стояли у гранитного парапета, взявшись за руки и глядя в Неву.
— А что? — спросила после долгих раздумий писательница Поливанова. — Так тяжело?..
— Я не хочу об этом говорить.
Но от нее трудно было отвязаться.
— Неужели правда так тяжело?
И он вдруг, ни с того ни с сего, сказал правду:
— Очень. И я никому не смогу ничего объяснить. Никогда.
Маня шумно вздохнула. Ее била мелкая дрожь, должно быть, от ветра, пробиравшего до костей, только руке, которой она крепко его держала, было горячо.
— Объяснить, — повторила она немного странным голосом. Губы у нее совсем застыли. — Вся фишка в том, что мне ничего объяснять не нужно. Я все понимаю.
— Нет. Не понимаете.
Рукой, свободной от него, она кое-как подняла воротник своего пальто.
— Вы написали тот роман, да?.. Как он назывался?.. «Запах времени»? Или «Вечности»?..
— Маня!
— У вас был совершенно идиотский псевдоним. Алекс Лорер, как-то так. Вашу книгу представляли на книжной выставке во Франкфурте, а потом в Париже. Вы сразу писали по-французски или потом переводили? То есть я хочу знать, вы окончательный Набоков или все же не совсем?
Она говорила очень быстро, глаза у нее горели ведьминским окаянным огнем. Алекс попытался выдернуть руку, но она не отпустила.
— Впрочем, неважно! О-о, что это был за роман! Куда там всем нам с нашими доморощенными потугами!.. Он стал лидером продаж в Европе и возглавил список бестселлеров «Нью-Йорк таймс».
— Прекратите, Маня! Хватит!
— Дэн Браун, по слухам, плакал, как дитя, когда читал вашу книгу, рвал на себе волосы и восклицал: «На его месте должен быть я!» — а Бегбедер, тоже по слухам, поклялся никогда больше не писать и заняться продажей подержанных автомобилей. Все московская богема рванула в Париж, когда там была ваша презентация. Никто не верил, что вы из России, ни один человек! Знаете, считалось даже оскорбительным — подозревать вас в том, что вы русский! Никто из современников и соотечественников ведь так толком и не взял иностранные рынки, и все переходы Суворовых через Альпы с треском проваливались и проваливаются до сих пор! «Он не может быть русским, этот выскочка!» Но все шептались и обсуждали, обсуждали!.. И это было только начало! Потом к делу подключился Голливуд, и оттуда закричали, что сейчас они снимут по «Запаху вечности» фильм всех времен и народов! Но ваша слава продолжалась недолго. Впрочем, ваша личная слава началась как раз после всей этой триумфальной… вакханалии!
Алекс, сжав зубы, смотрел на нее.
Она вдруг отпустила руку, пошарила в кармане, достала пачку сигарет и попыталась прикурить. Ветер был такой, что сигарета улетела в Неву — куда там прикуривать! Но Маня достала вторую. Пальцы у нее тряслись.
— Распахните пальто! — приказала она.
— Что сделать?!
Она сунула сигарету в рот, сама распахнула на нем пальто, залезла почти в подмышку и там прикурила.
Вылезла и спросила с невыносимым высокомерием:
— Вы что? Не знаете, как на ветру прикуривают?..
Затянулась и выдохнула — ураган унес дым.
— А потом вдруг выяснилось, что романчик-то не ваш! Что вы его украли! У какого-то безвестного, но оч-чень талантливого литератора! Что вы самый обыкновенный жулик, а вовсе не гений русской, или… какой там… французской прозы! Ваши гонорарные миллионы на счетах заморозили. Голливуд примолк, а потом объявил, что со съемками эпопеи погодит до тех пор, пока эти чопорные европейцы не разберутся в авторских правах. Газеты были полны репортажей с судебных заседаний. Здесь это все не очень прогремело, потому что издавали-то вас иностранцы, а на Западе мусолили долго и с удовольствием! Защищались вы вяло и не слишком толково. Никаких стопроцентных доказательств именно вашего авторства так и не нашлось. От какой-то там экспертизы вы отказались, тем самым косвенно признав, что роман не ваш. По крайней мере, французским правосудием это было расценено именно так. Здесь тоже позлорадствовали вволю — ясно же, русский не может так писать, сразу понятно, что жулик, а не гений, по роже видно!.. Вашей репутации пришел конец. Книга продолжает выходить под фамилией того самого талантливого литератора, а вы тихо приползли на родину. Без денег, славы и романа.
Маня докурила, швырнула окурок на мокрую мостовую. Посмотрела, нагнулась, подняла его и сунула в карман.
Алекс молчал. Змеи жалили и душили так, что внутри больше ничего не осталось — ни разумного, ни человеческого. Только клубок змей.
А он-то надеялся, что сможет с этим жить. Уговорит себя. Заставит.
Не сможет. Не уговорит. А заставлять больше нет сил.
— Правда, некоторая накладка все же вышла! С тех пор прошло… сколько лет прошло, Алекс?