– Товарищ Рыжов… Не путайте, ваши привычки оставьте в прошлом.
Борсина вдруг улыбнулась, и спокойно, словно бы даже не заметила его откровенно командного тона, поднялась в рост и отозвалась:
– Слушаюсь, товарищ Рыжов. Или у вас так тоже не говорят?
– Иногда говорят, особенно старослужащие, кто еще в империалистическую служил. – Он подсел к затихающему огню, подбросил несколько прутиков, которые бойцы нарубили в тощем степном кустарнике. – Вы еще «будет исполнено» вспомните.
– Не такое уж плохое выражение. – Внезапно Борсина тоже подсела к огню, довольно близко к Рыжову, кутаясь в свой платок поверх чрезмерной для нее шинели. – Я вот что должна вам сказать, командир. Я просеивала зимний путь отряда есаула, но… Теперь я знаю, он тоже где-то тут. Неподалеку.
– Я знаю, мне казахи говорили, что он собрал какую-то банду и никуда отсюда с белыми не ушел. Он от них оторвался и вернулся сюда.
– Он ищет то, что оставил тут мессир. Это было что-то важное?
– Никому не говорите, но из того поезда, о которым вы, к сожалению, вспоминаете так мало, находилась часть золотого запаса Российской Федерации.
– Золото? – удивилась Борсина. – Никогда бы не подумала, но я его вообще не ощущаю… Я, знаете ли, привыкла работать с людьми, или с другими живыми объектами. Однажды, году в одиннадцатом, мне пришлось даже подсказывать одному ветеринару, как вылечить пуделя княгини Голицыной… Нет, все, что не живо, мне не доступно. – Она вдруг подняла голову и в упор посмотрела на Рыжова. – Зато с тем, чего достигают мои возможности, я работаю очень хорошо.
А Рыжов думал уже о другом, впрочем, ее взгляд, ее присутствие почему-то не пугали сейчас, а помогали. Это было хорошее ощущение, поддерживающее, почти дружественное, хотя если бы еще день назад кто-нибудь сказал Рыжову, что его будет поддерживать бывший классовый враг, и даже приближенный ко двору императрицы, он бы не стал слушать такой вздор.
– Что ваши слова означают? – спросил он.
– Как вы выразились, банда бывшего есаула Каблукова… Теперь-то его никак нельзя назвать офицером, даже если быть к нему беспристранным… – Она сбилась, снова стала отдаленной и жестковато-критичной. – Они теперь вспомнили обо мне, и думают почти постоянно. Разумеется, думает сам Каблуков, но люди под его началом в него верят. Они ищут меня, они не знают, что я пережила эту зиму, и не уверены, что я могла тут оставаться так долго, но надеются… И Каблуков меня ищет.
– Он вас ищет, – медленно проговорил Рыжов, и вдруг понял, о чем он думает. Это была довольно безумная идея, но… Кто знает, возможно, из этого можно было бы устроить проверку возможностей для самой Борсиной. – Вы давеча сказали, что подзывали нас голосом, который звучал из ниоткуда, из голой степи, где не видно было ни одного человека. Вы и их можете подозвать?
Борсина смотрела на Рыжова такими огромными, такими черными глазами, что ему даже неудобно стало, словно он сморозил что-то невероятное.
– Значит, вы поверили. Я знала, что вы поверите… Да, я могу их подозвать. Это нетрудно, это даже будет легко, раз они думают обо мне. – Она снова попробовала плотнее закутаться в шаль. – Вы хотите… Заманить их в ловушку, чтобы покончить с ними?
– Я думаю, золото тут было, – сказал Рыжов почти с отчаянием от того, что полученный им приказ окажется невыполенным. – Но вернуть его трудно. А мы тут бродим-ходим, целую сотню на это дело отозвали с фронта, а ведь там мы были бы нужнее… Так хоть с бандитами Каблукова расправимся, все какой-то смысл в этом нашем блуждании будет.
– Я вам нужна, чтобы они выехали на приготовленную вами позицию? – Борсина опустила лицо. – Кажется, так говорят военные?
– Да, так. И именно так я подумал, когда вспомнил вашу уверенность, что вы нас вызвали к юртам Кумульчи.
А может, все это чушь, подумал Рыжов, все же у них был казах-пастух, они его разговорили, он признался, что поблизости есть какая-то русская женщина, не казачка… Если подумать, ничего особенного не произошло, не было ничего такого, что подтверждало бы странные слова Борсиной. Вот только… Только ее уверенность, и какое-то чувство, что это может быть правдой, как оказался… почти настоящим тот голос в степи, что звал его.
– Хорошо, я сделаю… Только скажите мне, что вы отдали Кумульче, чтобы он отпустил меня с вами?
– Как он мог не отдать? – удивился Рыжов. – У нас почти полный эскадрон, ребята обстрелянные, при желании я мог бы силой заставить его.
– Но вы не стали… силой.
– Я подумал, будет лучше, если мы не станем с ними воевать. А торговаться, особенно за женщину, пусть и не казашку, они привыкли.
– Так вы скажете, чем заплатили за меня?
Рыжов честно ответил. Борсина зашлась беззвучным смехом. Рыжов ожидал от нее чего угодно, но только не смеха.
– Хорошо, – отсмеялась Борсина и посерьезнела, вспомнив, что ей предстоит. – Договор есть договор. Я сделаю, о чем вы просите… То есть, приказываете, госпо… Товарищ командир. Я сделаю. Но будет лучше, если я начну свои… пассы не на походе, а с того места, куда они должны будут явиться.
Вот тогда Рыжов и понял, как он, заодно уж, если пустился во все тяжкие, в той ситуации, в какой оказался, может проверить и Раздвигина. Он поднял голос, позвал Шепотинника. Тот проснулся почти мгновенно, хотя крепко до этого спал, подложив под голову седло, подстелив на жесткую, прошлогоднюю траву лошадиный потник, и Рыжов был уверен, ни слова не слышал из их тихого и неторопливого разговора.
Через миг он уже был на ногах, озирался. Потом выслушал Рыжова и ушел в темноту. А сам Рыжов почему-то думал о том, что вот, связался с этой магичкой и теперь у него появились явно барские замашки. Которые почему-то Шепотинника не удивляют, но очень удивляют его самого. Но он все сделал правильно, он чувствовал. Нужно обсудить все, что можно, в присутствии этой женщины, чтобы она знала, на что идет.
К тому же, и то хрупкое равновесие, которое было вызвано ее согласием помочь уничтожить банду Каблукова, нуждалось в том, чтобы он не уходил. Борсина могла передумать, ведь она не была включена в эту борьбу, в эту войну. Да, он сделал правильно, что вызвал Раздвигина через Шепотинника.
Инженер появился не слишком скоро, но все же быстрее, чем Рыжов надеялся. Шепотинник, кстати, за ним не шел, видимо, инженер по его мнению уже не нуждался в конвое.
– Доброе утро, – отозвался инженер и тут же окинул глазами тьму, висящую вокруг, как непроницаемый занавес. – Если это можно считать утром. Зачем я нужен, командир?
– Присаживайся к огню, инженер. Разговор у нас будет не простым, а ответ следует найти определенный. Скажите, есть тут поблизости место, откуда мы могли бы ударить на банду Каблукова из засады?
Брови Раздвигина взлетели вверх. Но он присел у огня, погрел руки.
– Тут же все гладкое, как ладонь… А впрочем, да, знаю одно место. Те самые карьеры, в которых я не нашел уголь. Там, знаете ли, все перерыто, есть перепады высоты и отвалы. Впрочем, вы сами должны посмотреть, я в тактике не силен, особенно, в тактике вашей войны.
– Посмотрю, – согласился Рыжов. – А как туда поскорее добраться?
8.
Подготовка к этому бою была странной. Неизвестно же было, откуда появится Каблуков, но Борсина в длинной темно-синей юбке в дурацкий горошек и зеленые стручки, говорила, что они прийдут с юга. С той стороны был проход, узкий, темноватый. Склоны его поросли тяжелым кустарником, который будет мешать целиться. И вообще, Рыжов не был уверен, что эта женщина не обманщица.
Но люди ей почему-то верили, комвзвода Гуляев отвел коней на другую сторонку холма, в низинку. При нем Рыжов оставил еще полдесятка старослужащих, чтобы следили во все стороны и не дали коням разбежаться от выстрелов, хотя и думал, что из этой низины ни хрена вдаль не видно, и можно ничего не заметить, если банда Каблукова пойдет стороной. Но зато и их не было видно, откуда ни посмотри.
Почему-то у Рыжова сапог стал натирать кость, с чего бы? Неужно он боится? Да нет, вроде… Но лодыжка чесалась так, что ее хоть через сапог шашкой дерябай – и то не помогало. Супрун как всегда перед боем стал сварливым, шипел на Мякилева:
– Ты, дурень, вперед землю не сваливай. Мы же в засаде.
– Тут, куда ни плюнь, везде земля, и не видно, где сидим.
– Я и говорю, дурень. Свежую землю только вблизи не видно, а если они поедут, издаля им нарисуется, как на картинке.
Гостюжный раздавал патроны. Проходя мимо него Рыжов приказал:
– Ты раздавай с умом, чтобы на другой бой хватило.
– Знаю, – отозвался Гостюжный и послал Шепотинника отнимать у кого-то лишние обоймы.
Это будет получше, чем говорить перед людьми любую речь, подумал Рыжов. Когда я думаю о следующем бое, они сразу начинают верить. А с верой в этот второй бой они не сломаются.
Только вот Борсина… Ходила, странно смотрела на мужиков, одному мальцу, невесть как затесавшемуся в эскадрон, в целом, обстрелянный, опытный, посоветовала:
– Ты не крепись, парень. Чуть что – ложись, пусть мужики воюют.
Табунов на нее сразу набросился:
– Прекратить пораженческую пропаганду.
– Это вы во всем пропаганду видите, – спокойно отозвалась Борсина. – А я просто разговариваю.
К пулемету Рыжов поставил Николу Рязанцева, у него руки не дрожали, когда он за рукояти пулемет держал. На этой вот взрыхленной земле это было важно.
В целом все получалось неплохо, Рыжов даже отошел шагов на триста, посмотрел, людей было почти не видно, но им зато видно было все. Они это тоже поняли, сообразили, что командир бой выстраивает. Половина из них даже прицелилась в него, ладно, подумал Рыжов, пусть планку выставят, триста шагов – это все же два деления, хотя я буду ждать до нуля.
Вернулся, постоял, еще разок снизу оценил – нет, быстро, даже если Каблуков своих в атаку бросит, им на этот склон не забраться. Хорошо бы они действительно с юга пришли, тогда у них шансов нет. Хотя, если банда через верх холмов дернет, тогда эскадрон его сомнут, и уже у них шансов не будет. До коней отсюда не добежишь, шашками возьмут – и все.
А Гуляев, хоть и должен сообразить, как младший командир, когда коней к своим гнать, может опоздать… Нет, надо на что-то решаться, и пусть все будет, как он с самого начала задумал. А теперь нужно речь говорить.
– Красные бойцы, – заорал Рыжов, – слушай сюда! – Уже спокойней. Совершенно спокойно. – Ночью не курить, костров не палить. Стрелять только после меня. Повторяю, первый выстрел мой. Если у кого терпежа не хватит – самолично рожу начищу.
Гогот, мужики оценили. Но кто-то смеяется нервно, визгливо. Это плохо.
– Затаиться так, чтобы на вас тушканы запрыгивали. Молчать, как в дозоре. Тут мы сидим не просто, а со смыслом.
– Смысл, командир, будет, когда потом их сапоги подтибрим.
– Это кто такой веселый? Ага, Тулубеев, тебе сапоги достанутся, тебя над похоронной командой назначу, чтобы их зарыть, тогда и подтибришь.
– Договорено, – согласился Толубеев.
Все же струсоват он, но зато по нему настрой эскадрона можно мерять, другие-то покрепче.
– Раздвигин, кто тебе винтовку отдал?
– Это не винтовка, командир, а карабин. Я для него две обоймы выпросил.
Шепотинник, подумал Рыжов, только он мог вытащить карабин из обозной телеги, а ему никто и возразить не сумел. Все же ногу перемотать придется, лодыжка болит уже адски, не хватало, чтобы он хромать начал.
– Теперь, главное. Там будут разные, сначала стреляем в головных, потом по казакам. Если их сразу не взять, они уйдут. И лишь потом по остальным, понятно?
– Это все знают, командир, – отозвался Мятлев. – Ты лучше скажи, у них обоз хороший?
– В обозных коней не стрелять, мать вашу. Чапыгин, тебя касается. Прошлый раз пришлось своих запрягать… Если телеги и разбегутся, в степи отловим.
– Я – что? Я как лучше думал, чтобы пожрать чего было…
Чапыгин, матрос, не верил, что казакам эти телеги собрать – как хорошую самокруточку сварганить. Не верил, потому что плохо на коне сидел. Зато пререкаться горазд, привык, должно быть, к флотским офицерам. Из черноморской вольницы, до сих пор когда бьет – ленточки закусывает.
– Башка, ты будешь в первом дозоре.
Башубаев, тихий, очень послушный, но ночное зрение у него – как у филина. Немного даже до мистики доходит, но мистики теперь в эскадроне и без того – не в проворот. Одна Борсина чего стоит.
– Банников и Жмур, во втором и третьем дозоре. Берите с собой только проверенных, понятно?.. А вы, женщина, спрятались бы. И пока палить не станут – не высовываться. В бою, если страшно станет, раненных вытаскивайте, это помогает.
И тут же понял, зря он так. По этому склону, если она начнет кого-то тащить, мишенью сделается. Подстрелят ее.
– Нет, не нужно никого тащить. Бой будет короткий, до конца дотерпите.
– Командир, а в кусты можно?
– Пробку поставь, Талихов. – Снова гогот, и потом сразу тихо. – Ну, все. Потом посчитаемся. – Он помолчал, подумал, что этим мужикам воевать, что землю пахать. Надежный у него все же эскадрон, проверенных людей больше. В империалистическую, почитай, треть воевала. – И пленных не добивайте, Карамурза, твой штык и приклад после боя проверю.
– Я того голубя разок и шмякнул только, он сам откопытился.
– Проверю сказал. – Рыжов еще разок окинул позицию. – Комиссар, поговорим.
Табунов выскочил из какой-то норки, даже окопчиком это назвать было нельзя.
– Вы бы с ними посерьезней, – сказал он, спускаясь с сыпучего склона. – А то маскарад получается. Нужно что-нибудь про врагов, про Антанту…
– Это ты серьезничаешь, – отозвался Рыжов. – Но дело вот в чем. Мне кажется, вам лучше с конями посидеть.
И тут же стало ясно, что он неудачно сказал. Приравнял, как-то так вот, комиссара с лошадью. Но в нем Рыжов все-равно сомневался больше, чем в остальных. Табунов это тоже понял, вскинул голову.
– Молод ты, командир, мне советовать.
И полез снова в свою нору. Ладно, подумал Рыжов, если все получится, потом разберемся. Кстати, после боя придется ту баклагу спирта раздать. Если ее до сих пор трогали, чтобы раны промывать, теперь придется выпить. Нервный какой-то бой получится. Недаром говорят – хуже нет, чем ждать и догонять… А в засаде ждать вдвойне приходится.
Он разлегся сбоку от всех, солнышко садилось в степь, как в море. Скоро трава будет, подумал Рыжов, и понял, что чуть ли не засыпает. А люди его и кони совсем притихли. Кто-то переговаривался едва не шепотом, кто-то винтовку чистил, кто-то ножом ковырял под ногтями – невиданное франтовство…
Молчание спустилось на всех… А ведь они только утром придут, подумал Рыжов. И тогда над ним, со стороны солнышка нависла тень.
– Господин командир, – сказала Борсина. – Комиссару в этом бою участвовать нельзя.
– Почему?
– Не знаю, – она даже слегка растерялась. – Но ему – нельзя.
– Оставьте, – и тут же Рыжов понял, что она разговаривает с ним преувеличенно вежливо. А ему хотелось простоты, особенно с ней. Так получалось, что остальным он приказывать мог, а ей – нет.
– Не отмахивайтесь от меня. Я хочу как лучше.
– Вот и выведите на нас Каблукова с правильной стороны. Большего я от вас не прошу.
– Они выйдут, – убежденно сказала Борсина. – Но комиссара этого…
– Я сказал – оставьте.
Она дернула плечом, поправила свой пуховый платок, который диковато смотрелся поверх шинели, и отошла. Уже издали сказала:
– У вас три мешка моркови в телеге. Половина из них сгнила, я хотела пребрать…
– Хорошо, скажите Гуляеву, что я разрешил. – Он поднялся на локти, посмотрел на нее. – Гнилую не выбрасывайте, просушите больше.
Она опять дернула плечом и ушла перебирать морковку. Потом настала ночь. Рыжов и спал, и не спал. Пару раз поднимался, выходил на холмики, чтобы посмотреть, не видно ли противника. И с тылу посматривал. Нет, никого не увидел.
А утречком они показались, ехали толково, веером. Всех сразу при таком строе не взять. И лишь перед карьерами этими, забодай их вдоль и поперек, стали собираться в колонну. Вползли в проходную лощину, сильные мужики, незнакомые. Лица хмурые, не выспатые, и кони изморенные. Вокруг обоза было больше, чем впереди, а это тоже плохо. Особенно, если Каблуков там окажется, сразу его не подстрелят, и он будет боем командовать.
Да, нужно было увидеть Каблукова, нужно было в него стрелять в первого. Нужно было… Рыжов взвел боек на своем нагане, только бы затвор никто не передернул, этот лязг слышен за версту… А про затворы-то не сказал. И он стал вглядываться в лица подходящей банды, пока их глаза не увидит – не станет целится.
9.
Выстрелил Рыжов со знанием дела, когда выход из этого дурацкого карьера перекрыли телеги. Если бы был уверен, что никто не выстрелит или затвор не передернет, еще бы подождал, но как-то и сам почувствовал, что пора.
Сейчас же ударил пулемет, причем крошил правильно, в дальную часть колонны, где гуще цели для него расположились. Передних-то постреляли почти сразу, а вот дальние… Пулемет бил, и все-равно его очереди как-то сверху ложились, прошивая коней и людей, но людей почему-то меньше, многие из них, грохнувшись с конем на землю, все же вскакивали. Кто бросался сбок, чтобы раскрыться пошире и уже оттуда выискивать цель, а кто просто хотел уйти с общего, почти продольного пересечения чужих и своих выстрелов. Многие из таких, впрочем, не добежали, слишком уж плотный на этой позиции огонь красного эскадрона получался, кто и стрелять не очень-то умел, все-равно попадал, Рыжов это опять чутьем командира хорошо понял…
Но таких было немного, люди поневоле обучились, и воевали долго, и сибиряков хватало в эскадроне, эти-то без правильной стрельбы никого и мужиком не считали. Вот только все очень хаотично получалось, пальбы много и убитых сначала много было у противника, а вот потом… Потом нужно было что-то придумывать.