— Я так и думала, что ты сюда придешь, — продолжила она, не обращая внимания на реакцию сына. — Все-таки мы очень давно знакомы…
— Почему ты не спишь, мама? — осведомился Андрей, ощущая знакомую с детства робость. — Что-нибудь не так? Болит что-то?
— У меня ничего и никогда не болит, — отрезала Ада Николаевна. — Во-первых, я поспала в самолете, а во-вторых… Ты считаешь, что все так? По-твоему, именно так должно было произойти мое знакомство с твоей будущей женой? Твой бедный отец наверняка перевернулся в гробу…
— К сожалению, не могу взять с него пример. В смысле, ему не пришлось знакомить тебя со своей матерью. Иначе я бы знал, как это делается в аристократических домах.
— Во всяком случае, не так, как это сделал ты. Твой отец сначала отвел меня в ЗАГС, а потом уже привел в свою спальню. И мы с ним познакомились не на улице. Впрочем, возможно, у твоей девушки это в обычае — так ловить кавалеров…
— Мама! Я — первый мужчина у Жанны…
— И это еще не дает никакой гарантии, что ты будешь последним и единственным. Девица, которая в первый же вечер знакомства ложится с мужчиной в постель… Впрочем, возможно, это твой идеал — уличная потаскушка. Жаль, мы с отцом стремились привить тебе несколько иные вкусы.
— Мама, как только ей исполнится восемнадцать, мы поженимся. Мы можем даже раньше, ее мама готова дать письменное согласие…
— Что за пожар? Она беременна?
— Мама, мы знакомы две недели. О какой беременности может идти речь?! Тем более, она была девушкой, я же тебе говорил…
— Как раз девушки быстрее всего беременеют. Я понесла тебя в первые же дни после замужества.
— Вот видишь…
— Что я должна видеть? Что тебя подцепила смазливая сопливая девчонка, как ты утверждаешь, похожая на меня. Да, согласна, тип тот же и мне даже несколько льстит твой вкус. Но…
— Но — что?
— Но спать вместе — это одно, а стать членом нашей семьи — совершенно другое. Ты подумал о том, как будешь знакомить ее с нашими друзьями? Да у нее манеры — приютского ребенка.
— Манеры — дело наживное, — тихо произнес Андрей, уже понявший, что «малой кровью» дело не обойдется. — Если бы ты взяла на себя труд…
— Стать гувернанткой, — ехидно закончила мать. — И не мечтай, своих дел по горло. Но, возможно, она освоит их сама. Возможно. Продолжит обучение в институте. Тогда можно говорить о браке.
Уже легче! Хоть не поставила перед выбором: или она, или я, чего Андрей больше всего боялся.
— Прошу только, не торопитесь с детьми. Иначе на ее образовании можно будет поставить крест, и ты получишь жену-домохозяйку с куриным интеллектом. Уж поверь моему жизненному опыту. И к гостям я ее пока не выпущу, не взыщи. Не хватало мне еще на старости лет краснеть за выбор моего сына…
— Мама, — рассмеялся Андрей, — о какой старости речь? После отдыха ты стала еще моложе и красивее. Женихи замучают…
Легкая самодовольная улыбка мелькнула на губах Ады Николаевны. Дифирамбы ее красоте и молодости — вот единственная тема, которая ее всегда по-настоящему занимала и на которую она могла беседовать часами. Плюс, конечно, ее творчество, то есть его талантливость и самобытность. Остальное Аду Николаевну практически не интересовало.
По большому счету ей было наплевать, на ком женится Андрей и женится ли он вообще. Она панически боялась последствий этого брака — появления детей. Или даже одного ребенка. Ведь ей предсказали, что она умрет через семь лет после рождения своего первого внука. И приближать эту дату ей ни в коем случае не хотелось.
Более того, знакомя сына с той или иной «подходящей» девушкой, она прежде всего дотошно выясняла, способна ли та выносить и родить ребенка. Если ответ медиков был отрицательным — она приглашала девушку в гости. Конечно, чудеса бывают всякие, риск оставался, но его необходимо было свести к минимуму.
— Спокойной ночи, сын, — величественно, как всегда, произнесла Ада Николаевна. — И помни, что брак — это на всю жизнь. Разводы в нашей семье не приняты.
Жанна никогда не узнала об этом разговоре. Андрею показалось оскорбительным говорить своей любимой девушке, что у нее не те манеры, которые могут понравиться его матери, и что с детьми придется повременить. Возможно, совет был мудрым, но несколько запоздалым: две прошедшие недели они оба меньше всего думали об осторожности. Точнее, Андрей забыл обо всем на свете, а Жанна, в общем-то, понятия ни о чем таком не имела.
А потом… Андрею предложили на три месяца уехать в Америку, читать лекции в престижном университете. Отказаться он не мог, как не мог и взять с собой Жанну — она не была его законной женой, а в Америке взгляды на некоторые вещи были весьма пуританскими. В принципе, он не мог и оставить ее с матерью, потому что одному Богу было известно, чем все это может закончится. Но Жанна проявила неожиданные смелость и упрямство и пылко заверила своего жениха, что к его приезду все образуется и Ада Николаевна, наконец, смирится с фактом ее существования.
Андрей уехал с тяжелым сердцем, но он слишком любил свою работу, чтобы отказаться от столь заманчивого предложения. А через две недели после его отъезда Ада Николаевна решилась на самую настоящую авантюру, чтобы избавиться от «подкидыша». Она хранила все письма, полученные от сына на протяжении всей его сознательной жизни, и были в этой «коллекции» весьма интересные экземпляры, один из которых мог сейчас оказаться очень кстати.
Риск был велик, но в случае удачи победа была бы стопроцентной. На помощь был призван верный Иван Иванович, которого поставили перед недвусмысленным выбором: либо он помогает в задуманном деле, либо на продолжении дружбы с Адой может не рассчитывать. Фактически, выбора у него и не было…
Когда Андрей вернулся в Москву, Жанны он там не застал, а мать ледяным тоном сказала, что девушка, по-видимому, вошла во вкус вольной жизни, поскольку даже ночевать не всегда являлась, а недавно и вовсе исчезла, прихватив вместе со своими вещами кое-что «на память». Ерунда, три тысячи долларов. Но осадок, естественно остался.
Уязвленный и оскорбленный, Андрей еще пару месяцев пытался забыть Жанну, даже старался как можно реже появляться в здании института архитектуры. Но потом не выдержал, позвонил. Ему хотелось ясности, и он ее получил. Незнакомый женский голос ответил ему:
— Она давно здесь не живет.
Жанна исчезла из жизни Андрея так же внезапно и стремительно, как ворвалась в нее. И это, пожалуй, было самым болезненным.
Глава пятая. Кукольница
Зачем она вернулась? Ностальгия замучила? Вряд ли. Для своих неполных тридцати лет Жанна была на новой родине заметной фигурой. Любовь к Андрею? Первая любовь редко бывает единственной и последней, и от отсутствия мужского внимания Жанна не страдала. Но и не слишком им увлекалась. Так — легкий флирт, приятное времяпрепровождение.
Хотела показать, кем стала бывшая замарашка? Пожалуй…
Только вот главный зритель не дождался последнего акта — ушел из зала и из жизни. Черт побери, но ведь она была еще если не слишком молода, то еще очень не старой. Время, казалось, вообще не имело власти над Аделаидой Николаевной. И вот уже год, как ее нет…
Кому и что теперь доказывать?
Правда, оставалось выяснить, почему Андрей тогда так трусливо и не по-мужски поступил с ней. Почему предпочел объясняться через посредника, не дождался, когда сам вернется из Америки. И почему потом не искал ее? Слишком долго она ломала себе голову над этими вопросами, чтобы отказаться от единственного, скорее всего, шанса получить на них ответ.
Накануне, увидев ошеломленно счастливое лицо Андрея, поняв, что он ее не забыл и по-прежнему любит, она подалась первому порыву и буквально упала в его объятия. Все окружающие точно исчезли, во всяком случае, их присутствие или отсутствие не имело ни малейшего значения. Даже Иван Иванович, к которому у нее тоже были кое-какие вопросы, отошел на задний план.
Она видела перед собой синие глаза Андрея, она снова наслаждалась его близостью и ей снова было почти восемнадцать. Но эта волшебная ночь закончилась, нужно возвращаться к будням. И чем скорее они все разъяснят, тем легче и спокойнее ей будет жить дальше… Пора просыпаться.
Андрей смотрел, как дрогнули ресницы, приподнялись, потом глаза распахнулись во всю ширь. Жанна… Вот теперь он обязательно спросит ее, почему она так внезапно и даже подло оставила его, что значили мамины намеки на какие-то прихваченные сувениры и вообще решит эту многолетнюю загадку. В свое время она то ли околдовала его, то ли опоила волшебным зельем, он так и не понял. Но пришло время расколдовываться и избавиться от этого прекрасного наваждения. Иначе он не избавится от него никогда.
— А кофе в этом доме дают? — с легкой насмешкой спросила Жанна.
— А кофе в этом доме дают? — с легкой насмешкой спросила Жанна.
— Сейчас я принесу нам завтрак. И… Жанна…
— Что?
— Нет, ничего. Я мигом.
Он действительно обернулся очень быстро, но Жанна за это время успела умыться, подобрать волосы и снова устроиться в постели, прикрыв колени и грудь одеялом.
Кофе, горячие тосты с сыром… будто и не было всех этих лет. Как будто сейчас Жанна начнет собираться на очередной экзамен, а Андрей — в мастерскую.
— Где ты была все это время? — внезапно нарушил молчание Андрей.
— Во Франции, — последовал безмятежный ответ. —
В Версале.
— Что ты там делала?
— Сначала училась. Потом стажировалась. Теперь у меня маленькое свое дело. Магазин игрушек «Ретро». Перерываю блошиные рынки, езжу по провинциям, скупаю старые игры и игрушки, реставрирую их. А эксклюзивных кукол делаю сама.
— Эксклюзивных?
— Ну да, из особого фарфора, с гибким туловищем и настоящими нарядами. В основном, конечно, придворных и военных разных эпох. Туристы в восторге.
— Процветаешь?
— Можно сказать и так. Не бедствую. Решила вот посмотреть, нельзя ли договориться о сотрудничестве с какой-нибудь фирмой в Москве.
— Замужем?
— А ты женат?
— Нет.
— Мне показалось, что сегодня я заняла место какой-то сногсшибательной красавицы…
— Тебе показалось, — сухо сказал Андрей. — Довольно смазливая девица, не более того. И своего места у нее в этом доме нет.
— Извини.
— Жанна? Почему ты меня бросила? Я до сих пор не могу понять, чем оказался виноват перед тобой.
Вот так — головой в омут. Иначе они будут вести светскую беседу до бесконечности.
— Я? Это ты вынудил меня уйти. Специально уехал в Америку…
— Что значит — специально?
— Через месяц после твоего отъезда этот самый, как его, Иван Иванович, сказал, что Аделаида Николаевна просила его со мной поговорить. Сама она не решилась. Она тогда получила от тебя письмо… В общем, ходила сама не своя. И попросила…
— Какое письмо?
— То, в котором ты просил ее избавить тебя от моего присутствия в доме. И сообщал, что не вернешься, пока «эта девица» в нем находится. Что ты совершил ошибку, глупость, у тебя не хватило воли оборвать все сразу, а теперь ты не желаешь сам влезать в объяснения, потому что ненавидишь их…
— Я ничего не понимаю! Я не писал матери такого письма! Я вообще ей тогда не писал — только звонил.
— Но я видела письмо своими глазами! Когда я его прочитала, Иван Иванович сказал, что теперь я все должна решить сама, выбор за мной, и если я решу уйти, то получу три тысячи долларов и смогу взять все, что захочу. Но я взяла только свои вещи и в тот же вечер ушла к маме. Даже с Алевтиной не попрощалась. Андрей, что с тобой?
— Тебя обманули, Жанна. Это письмо было написано лет за пять до встречи с тобой. Мать подыскала мне какую-то девицу и решила, что мы должны обязательно зарегистрировать брак. А я ее просто возненавидел с первого взгляда. Но мама поселила ее у нас в доме, и тогда я… сбежал. К друзьям в Питер. Оттуда и прислал это письмо.
— Но почему ты даже не попытался меня вернуть?
— Потому что мне сказали, что ты тайком сбежала, прихватив три тысячи долларов и кое-что по мелочи.
— И ты поверил?!
— Поверила же ты, что я мог написать то клятое письмо. Разве там не было даты?
— Не было. Только твой росчерк.
— Мать все предусмотрела, — пробормотал Андрей. — Она дергала нас с тобой за ниточки, как марионеток, а мы подчинялись. О, она хорошо знала, как управлять людьми! Держу пари, что дяде Ване она пригрозила отлучением от дома, если он не поможет. А он всю жизнь был в нее по уши влюблен, по пять раз в год руку и сердце предлагал.
— О боже! — прошептала Жанна. — Как же твоя мать меня ненавидела! Что плохого я ей сделала?
— Ничего. Она испугалась молодой, красивой соперницы в доме. Не она тебя выбирала. И…
— И панически боялась стать бабушкой, — завершила Жанна. — Ну, в чем-то она была права, царствие ей небесное.
— Я когда вернулся и узнал… В общем, несколько месяцев была страшная обида. А потом понял, что все равно не могу без тебя, что должен хотя бы знать, почему ты так поступила. Но ты как в воду канула…
— Видишь ли, когда я примчалась домой, мама была не одна. Накануне в Россию приехал мой отец…
— Твой — кто?
— Мой отец. Он француз, приезжал девятнадцать лет тому назад в Москву на какой-то международный семинар. А мама работала горничной в гостинице, убирала его номер. Ей было чуть больше восемнадцати…
— И он не знал, что у него в Москве ребенок?
— Нет. Он вообще был женат, но у его жены детей не было. А когда он овдовел, его мать заставила его выяснить, что случилось с той русской девушкой, горничной из отеля. Бабушка Марина утверждала, что сердцем чувствует — это обязательно нужно сделать.
— Марина? Это не французское имя.
— А она русская, то есть украинка. Попала в начале войны с новорожденным сыном сначала в Румынию, а потом каким-то чудом во Францию. Сначала бедствовала, но потом встретила одного адвоката, он помог ей получить деньги, которые держали в одном из банков родственники ее мужа, уже покойные. Муж остался в Москве.
— То есть твой отец — тоже русский?
— Можно сказать и так. Но гражданство у него французское, образование он получил в Сорбонне, первая жена была француженка. По-русски он, конечно, говорит, но с очень смешным акцентом. И, знаешь, когда я его увидела — у меня сердце зашлось. Вы с ним очень похожи, только он пожилой уже и не такой красивый. И зовут его Андре.
— Он тебя удочерил?
— Конечно! Он женился на маме и удочерил меня. Получилась нормальная семья с ребенком. Правда, интересно?
— Необычайно, — не без иронии отозвался Андрей. — И как же тебя теперь зовут?
— Жанна Дарси.
— Красиво.
— Нормально, — пожала плечами Жанна. — Но во Франции — это уже что-то. На моих кукол уже делают предварительные заказы.
— Что ты изучала?
— Историю искусств, в основном. И немецкий язык. Немцы написали о фарфоре столько — уму непостижимо.
— Насколько мне известно, во Франции есть свой, севрский.
— Да, есть, и глину я беру такую же, какая нужна для него. Но технология у меня своя. Я ночами не спала, пока, наконец, не нашла единственный подходящий способ. А потом еще пришлось изучать анатомию, потому что мои модели — «движущиеся». Они могут принимать любую позу, а не просто сидеть или стоять.
— Я смотрю, ты настоящим академиком стала. Кукольных дел мастерица. А одежки откуда берешь?
— Сначала мы с мамой и бабушкой Мариной шили. Ездили на блошиный рынок, покупали там лоскуты старинные, чуть ли не лохмотья. Или старые платья из панбархата или гипюра. Теперь у меня две помощницы, все делаем сами: и чулочки, и туфельки, и шляпки, и перчатки. Только парички отдельно заказываем, иначе слишком хлопотно получается, и цена оказывается непомерной.
— И что, кукла целиком фарфоровая?
— Нет, туловище из папье-маше, руки и ноги сгибаются на шарнирах… Господи, да что я тебе на пальцах объясняю! Кукла, которая сидит в спальне у твоей мамы, наверняка именно так и сделана.
— Вижу, что она произвела на тебя неизгладимое впечатление, — усмехнулся Андрей. — Ты даже фасон платья в деталях запомнила.
— У бабушки Марины есть точно такая же, — негромко сказала Жанна. — Только без ожерелья из стразов, оно потерялось…
— Где?!
— Бог его знает! Бабушка не слишком охотно рассказывает об отце своего сына. К тому же он давно умер. Кстати, мой отец пошел в него — тоже архитектор и довольно известный. Он мне и помогает доставать ингредиенты для фарфора. И мастерскую помог организовать. В общем, я ему всем обязана.
Андрей молча отвернулся к окну и замолчал, причем надолго. Что-то будоражило его в рассказе Жанны, вызывало какие-то странные ассоциации, но он не мог понять — какие именно. Он вспоминал, как часто перелистывал в отсутствии матери отчего-то запретную для всех старинную книгу о фарфоре на французском языке, которую Аделаида Николаевна хранила в особом тайнике. Только теперь он сопоставил прочитанное урывками с самими произведениями матери: именно оттуда шли ее «оригинальность» и «самобытность».
Особое предпочтение в определенный исторический период отдавалось цветным глазурям, образующим на изделии оригинальные по цвету и рисунку декоративные сочетания. Вначале стремились получить глазури одного цвета, равномерно покрывающие поверхность. Наибольшей известностью среди них пользовались изделия, покрытые темно-красной глазурью, получаемой из меди и известной в Европе под названием «sang de boeuf» («бычья кровь»).
Наряду со сплошной заливкой фона, художники, следуя образцам японского декоративного искусства, стали увлеченно обыгрывать «эстетику непроизвольного» — несимметричные формы, случайные потеки и пятна глазури. Кроме того, добавляя в состав глазури в незначительном количестве кобальт, керамисты получали изделия светлых, чуть голубоватых оттенков, — их называли «clair de lune» («лунно-белые»). Кристаллические образования проступали в блестящей глазури неповторимым узором.