— Почему… почему ты так на меня смотришь, сержант? — Олим снова заговорил лебезящим тоном, и Игнац отвернулся, чтобы не натворить бед. Кристобаль был дегенератом, но именно он установил контакт с повстанцами. Как ему это удалось, никто не понимал, однако дезертирство было для Кабесы билетом с острова, и Госпожа Расплата могла ещё немного подождать. В конце концов, до сих пор она не торопилась прибрать дона к рукам.
— Сержант… что-то не так? — неуверенно пробормотал Олим.
— Просто думаю об одной слепой суке, сеньор, — мрачно ответил Игнац и зашагал к храму.
Остальные конкистадоры встретили сержанта и плетущегося за ним Кристобаля у входа. Свечение грибков лишь краем касалось открытой галереи, но сержант не собирался выдавать отряд, зажигая факел. Он помедлил, чувствуя, что остальные испытывают схожее беспокойство. Последнее время немногое могло испугать Игнаца Кабесу, но, видит Бог-Император, он не желал заходить внутрь этой живой и одновременно мертвой оболочки. В свое время сержант обшарил немало развалин и знал, что ждало внутри: бесконечно раздваивающиеся проходы, ответвления, повороты и изгибы которых уходили всё глубже и глубже в оскверненную плоть острова. Немало людей исчезло в недрах подобных штуковин.
— И где повсы? — спросил Игнац.
— Неподалеку, — ответил Олим. — Они говорили, что тут будет маяк, прямо за дверным проходом.
Офицер указал на ощерившийся портик. Никто не сдвинулся с места, и Кристобаль, облизав губы, сам шагнул вперед и опустился на колени у порога. Какое-то время он осторожно шарил руками по растрескавшемуся кораллу под косяком, не находя ничего, кроме пыли.
— Здесь вот… они говорили… должен быть… обещали же мне! — зажатый между тьмой впереди и суровыми взглядами сзади, Олим сначала забеспокоился, а затем, впав в исступление, принялся разрывать обломки, пробираясь всё глубже, пока не…
— Да… Да! Вот он! — облегченно улыбаясь, Кристобаль глянул на бойцов через плечо. В коротких, толстых пальцах офицер держал что-то яркое; пробужденное прикосновением, оно издало тихий, ритмично пульсирующий звук.
И в этот момент Кабеса поднял глаза.
Возможно, его привлек какой-то мимолетный блик, а может, сержант действовал на одних инстинктах. Так или иначе, Игнац углядел нечто, проявляющееся высоко над ними, у притолоки дверного прохода. Оно казалось всего лишь сгустком теней на фоне бледного купола, но при виде его сержант заледенел. Подхлестываемый Славой, верзантец резко отпрыгнул назад, паля очередями из лазвинтовки, и только после этого разум бойца перехватил контроль у подсознания. Как только фиолетовые лучи понеслись ввысь, существо на храме выпрямилось и спрыгнуло с насеста. Стрелы лазерного огня оставляли паровые следы в пелене дождя, пытаясь поразить создание, схожее с огромной летучей мышью; один из выстрелов задел рваное кожистое крыло.
Мгновение спустя чудовище обрушилось на конкистадоров, словно черный вихрь. Двое мгновенно лишились сознания — вбитые в землю силой удара, они смягчили приземление нападавшего. Пошатнувшись, существо вновь атаковало верзантцев, едва не потеряв равновесие. Раздался резкий треск, третий солдат повалился наземь, а враг уже несся к Альваресу, выписывая безумные пируэты. Он оказался слишком близко к капралу, и тот, не имея возможности стрелять, замахнулся прикладом, но его выпад заблокировало нечто твердое и несгибаемое. Ещё раз послышался треск, конкистадор взревел от мучительной боли и выронил оружие из парализованных пальцев. Последовал жестокий удар в горло, который оборвал крик Альвареса и сбил его с ног. Верзантец рухнул, содрогаясь в жутких спазмах, а создание уже бросилось к следующей жертве.
Поспешно отходя назад, сержант пытался навестись на врага, продолжавшего свой неуклюжий, грубый танец, но тот лавировал, всё время оставаясь рядом с конкистадорами. Кабеса понял, на что рассчитывает нападавший — один и без оружия, тот положился на неожиданность и шок… Шок… На мгновение с глаз Игнаца спала наркотическая пелена, и он разглядел дубинку в руке противника… а затем и беспримесный треск электрических разрядов, вслед за которым Эстрада свалился подрагивающей кучей. Шоковая булава! Потом вихрь рванулся к сержанту, и тот, наконец, понял всё.
— Айверсон, — произнес верзантец.
Комиссар потерял фуражку, а в плаще виднелась дымящаяся прореха там, где лазвыстрел Кабесы задел плечо. На белом, как мел, лице Айверсона ярко пылали следы от паучьей лозы, он пошатывался и тяжело дышал. Глаза офицера горели лихорадочным блеском… и не только им. Разглядев в зрачках противника индиговые отблески, Игнац сплюнул.
— Да что ты, на хрен, за комиссар вообще?! — крикнул он.
— Неправильный, — ответил Хольт с невеселой улыбкой, от которой его шрамы приняли новые, странные очертания.
И тут конкистадор вскинул лазвинтовку к плечу, а комиссар бросился к нему, волоча вывихнутую ногу — должно быть, повредил в момент приземления. И палец Кабесы коснулся спускового крючка… а Айверсон замахнулся шоковой булавой…
Время снова пошло с привычной скоростью, и мир сержанта взорвался резкой болью. Ударом булавы комиссар выбил винтовку из рук Игнаца, а мгновение спустя двинул его плечом в грудь и сбил с ног. Верзантец тяжело рухнул на спину, Айверсон повалился прямо на него и вдавил в острый коралл. Глядя на Кабесу безумными глазами, офицер принялся молотить его кулаками.
— Она… не получит… твою душу… — шипел комиссар в промежутках между судорожными вдохами. — Я… не позволю… тебе… пасть!
После того, как дезертир наконец-то затих, Айверсон кое-как поднялся на ноги, и, пошатываясь, подобрал шоковую булаву. Желудок Хольта содрогался от принятой грибковой погани, но иного способа побороть приступ лихорадки не существовало. Всего лишь очередная маленькая ересь в дополнение к растущему списку. Наверное, Старик Бирс уже извертелся в могиле, если вообще не выбрался наружу, чтобы явиться за своим протеже.
Но я исполнил долг. Оттащил их от обрыва… Теперь я…
— Возвращайтесь… все вы… — пробормотал Айверсон, пересчитывая разбросанные кругом полубессознательные тела. Он пока не представлял, как справится с последней частью плана и перенесет семь избитых людей обратно в лагерь…
Семь?
А где же восьмой? Повернувшись к храму, комиссар увидел Олима, который скорчился у порога. Глаза аристократа расширились от ужаса, и Айверсон почувствовал, как желчь вскипает в груди при виде верзантца. Да, это и был восьмой перебежчик, червь, посеявший семена разложения среди остальных. Для него не будет второго шанса. Вытащив лазпистолет, Хольт навел его на съежившегося конкистадора.
«Ты станешь Номером 28, — подумал он. — Возможно, твоя смерть изгонит Номер 27».
Номер 27? Айверсон увидел её перед собой, стоящую в укутанном тенями портике позади жирного аристократа. Девушка пристально смотрела на Хольта тремя мертвыми глазами, ожидая, когда он убьет снова.
— За Императора, — объяснил ей комиссар, пытаясь скрыть напряжение в голосе.
Нечто вынырнуло из-за деревьев позади него, жужжа, словно разозленное насекомое. Резко развернувшись, Айверсон открыл огонь навскидку, но обтекаемое белое блюдце, передвигаясь зигзагами, уклонилось от выстрелов. Оно быстро приближалось к Хольту, скользя высоко над землей на антигравитационном поле. Диск был не больше метра в диаметре, но комиссар знал, что этим механизмом управляет бездушный разум. Искусственный мозг этого обычного дрона был не сложнее, чем у джунглевого хищника, но само существование подобной вещи сочилось богохульством.
Технологии синекожих — ересь на лике Галактики!
Впрочем, в первую очередь стоило побеспокоиться о сдвоенных импульсных карабинах, установленных под фюзеляжем дрона. Пока диск петлял, уворачиваясь от огня Айверсона, его оружие вращалось на независимой подвеске и наводилось на человека. Карабины выплюнули очередь плазменных сгустков, но комиссар успел броситься в сторону. Рывок превратился в падение, и это спасло Хольта от второго залпа, выпущенного просвистевшей мимо машиной. Перекатившись, имперец выстрелил ей вслед и задел парой зарядов в момент разворота, но только обжег панцирь. Сердито стрекоча, дрон понесся обратно к Айверсону.
Очередь лазвыстрелов вонзилась в бок диска, заставив его накрениться и обнажить уязвимое подбрюшье. Двигаясь с безумным наклоном, дрон взрыхлил землю потоками плазмы, изрешетив двух бессознательных конкистадоров. Кто-то взревел от ярости, и новые лазерные лучи вонзились в донышко «блюдца», взорвав один из импульсных карабинов. Вслед за ним детонировал второй, и устройство завращалось, потеряв управление. Изрыгая дым и напуганное механическое бормотание, покачивающаяся машина направилась в сторону леса, но Хольт уже вскочил на ноги и атаковал её. Подпрыгнув, комиссар взмахнул шоковой булавой сверху вниз, сбив диск на землю. Творение тау попыталось взлететь, и Айверсон, охваченный ненавистью, начал бездумно наносить ему один удар за другим.
Дрон взорвался.
Ударная волна сбила Хольта с ног. Во время падения, которое продолжалось словно бы целую вечность, он увидел, как взлетает к небу оторванная рука, по-прежнему сжимающая шоковую булаву. Это было ужасное и нелепое зрелище, но комиссар неожиданно расхохотался, и кто-то другой засмеялся вместе с ним. Окинув взглядом поляну, Айверсон увидел Игнаца Кабесу, который стоял на коленях и хихикал сквозь маску из грязи и крови. Лазвинтовка изможденного конкистадора была направлена на обломки дрона.
Сержант верзантцев не понимал, почему встал на сторону комиссара. Он ведь уже отвернулся от Империума, примкнул к врагу в надежде на лучшую судьбу. Игнац не был ни первым, ни последним гвардейцем, поступившим так, но что же заставило его совершить глупость сейчас? Что мог предложить ему Айверсон, кроме новой боли и, возможно, быстрой смерти? Даже для комиссара мужик был полным психом! Вы только посмотрите на него, лежит с рукой, оторванной у локтя, и хохочет так, словно это лучшая шутка в Империуме. Псих! Вот только Кабеса смеялся вместе с ним, так что, может, он тоже свихнулся. Может, в этом и было все дело.
— За хренова Бога-Императора! — профыркал Игнац через остатки сломанных зубов.
Мгновение спустя второй дрон нырнул сержанту за спину, и грудь бойца взорвалась перегретым гейзером плоти и крови. Опустив взгляд на шипящую дыру в торсе, Кабеса нахмурился, прикинув, что через неё может проползти взрослый трясинный змей. Просто чудо, что его туловище и все прочее ещё держались на своих местах.
Но это продлилось недолго.
Пока труп Игнаца складывался наподобие карточного домика, в котором вырезали всю семью, мимо пронесся ещё один дрон, нацелившийся на Айверсона. Превозмогая внезапный прилив мучительной боли в изуродованной руке, комиссар поднялся на колени. Лазпистолет куда-то исчез, потерянный при падении. Выстрелы из него, конечно, не остановили бы машину, но Хольт смог бы бросить ей вызов. Разве Бирс не говорил ему, что только непреклонность имеет значение при последнем подведении итогов?
Но разве он не разуверился в этом давным-давно?
А если перестал верить, то почему до сих пор сражался? Может быть, потому, что старик Натаниэль стоял на краю поляны, сложив руки за спиной в абсолютной парадной неподвижности, наблюдая за своим учеником и оценивая его до самого конца.
Пролетев мимо, дрон принялся описывать круги над комиссаром, щебеча и чирикая. Ещё два диска, спустившись на поляну, присоединились к его танцу. Казалось, что в большем количестве машины становились более внимательными и восприимчивыми, словно части коллективного разума, действующие вместе. Возможно, это было бредом, но Хольту померещилось, что в этом уме живет настоящая злоба. Комиссар уничтожил одну из его составляющих, и единое сознание жаждало отмщения. Поэтому дроны играли с Айверсоном, наслаждались его беспомощностью, попытками подняться, опираясь одной рукой на коралл, и насмехались над решимостью человека умереть стоя.
Хольт почти чувствовал их ненависть. Не поэтому ли Империум отверг подобные технологии? Разве не проповедовала Экклезиархия, что думающие машины ненавидят живых и неизбежно обращаются против своих создателей? Человечество давно уже убедилось в непогрешимости этой истины на собственном горьком опыте, но раса синекожих была молода и безрассудна. Возможно, в конечном итоге беспечность погубит их. Дроны продолжали описывать круги над Айверсоном, но он нашел успокоение в этой мысли.
Щебетание механизмов переросло в визг, и комиссар приготовился к смерти, но диски внезапно умолкли и неторопливо отлетели на несколько шагов. Хольту показалось, что они сделали это нехотя и сердито, словно злобные псы, которых хозяева оттащили за поводок от добычи. И, стоило отступить стае, как появились её повелители.
Низко пригнувшись, они вышли из-за деревьев, оглядывая поляну вдоль стволов коротких карабинов, прижимаясь к кораллу с впитавшимся в кости недоверием к открытой местности. Их было пятеро, все в легкой броне с крапчато-черными нагрудниками и прорезиненных поддоспешниках. Длинные шлемы сводами возвышались над головами солдат, придавая им отдаленную схожесть с какими-то ракообразными. Ещё более странным их облик делали кристаллические сенсоры, встроенные в совершенно гладкие лицевые пластины. Комиссар мгновенно опознал пришельцев: следопыты, разведчики расы тау.
Несмотря на сутулость, воины двигались быстро и ловко; рассредоточившись, они окружили Хольта с идеальной координацией охотников, связанных крепкими узами. Снова поскользнувшись на коралле, Айверсон решил забыть о самоуважении и встретил ксеносов на коленях. Боковым зрением он видел мелькавшего поблизости Бирса, который требовал от своего протеже бросить в лицо врагу язвительные последние слова, но комиссару нечего было сказать. Внимательно посмотрев на следопытов, он заметил, что один из солдат довольно сильно отличается от остальных — ниже ростом, более стройный, какая-то странная посадка плеч. И ещё копытца…
Айверсон прищурился, испытав внезапное озарение: странный воин был единственным настоящим тау.
Все остальные под этой омерзительной ксеноброней — люди!
Одинокий чужак выступил вперед и присел на корточки, опустив безразличные кристаллические линзы на один уровень с лицом Хольта. По центру шлема проходила размашистая багровая полоса, знак различия командира отряда, но человека привлекла иная отметина — глубокая трещина от свода до подбородка лицевой пластины. Пробоину залатали, но неровный шрам, вне всяких сомнений, был оставлен цепным мечом Комиссариата.
— Твое лицо, — выдохнул Айверсон. — Покажи мне.
В ответ на этот призыв воин недоуменно наклонил голову.
— Или ты боишься?
— Будьте осторожны, шас’уи, — произнес один из предателей голосом, который удивительно четко звучал из-под закрытого шлема. — Этот из касты комиссаров, он не сдастся, даже будучи раненым.
Заученная церемонность слов изменника показалась Хольту отвратительной, а особенно его возмутило глубокое почтение, с которым солдат произнес звание ксеноса, «шас’уи». Эти предатели были не просто наемниками или трусами, ищущими путь к спасению. Нет, они искренне верили, что поступили правильно.
Шас’уи ещё какое-то время изучал Айверсона, а затем начал целую процедуру снятия шлема. Ловкими четырехпалыми руками чужак отсоединил кабель питания, быстрыми щелчками расстегнул последовательность креплений. Всё это время скопление кристаллических глаз неотрывно следило за комиссаром, не сдвигаясь ни на йоту до тех пор, пока враг не стянул шлем и не открыл лицо.
Даже для ксеноса он оказался уродливым. Плотная серо-синяя кожа приобрела желтый оттенок, её покрывали следы от укусов насекомых и череда фурункулов, которая начиналась на шее, а заканчивалась гроздью нарывов вокруг чуба сальных черных волос. Самой отталкивающей чертой, впрочем, был глубокий след от цепного меча, целое ущелье на правой стороне лица, от скальпа до челюсти, точно повторявшее пробоину в шлеме. Старая рана, но от этого не менее ужасная. Из шероховатого месива, где когда-то находилась глазница, мерцал бионический сенсор, а челюсть целиком была заменена резным протезом. Левый глаз, черный и лишенный блеска, с загадочным выражением изучал Айверсона. И, несмотря на всю свою изуродованную странность, создание определенно принадлежало к женскому полу. Она была первым тау, которого комиссар видел вблизи, и Хольт ожидал встретить кого угодно, но не этого грязного, обезображенного ветерана.
Ты даже уродливее меня.
Это была настолько абсурдная и неуместная мысль, что Айверсон едва не рассмеялся вслух.
— Ко’миз’ар, — существо с трудом произнесло это слово, но оно явно прежде встречалось с кем-то из собратьев Хольта… и получило шрам на память.
— Ко’миз’ар, — это было обвинение, пропитанное ненавистью.
— Раз и навсегда, — ответил Айверсон, отрицая очевидное и отказываясь встречаться взглядами с Бирсом. Старый ворон стоял в рядах предателей, и жажда нести правосудие мешала ему разглядеть иронию происходящего. Высоко над ними прогрохотало небо, в чреве которого зрела буря… и тень Ниманда возникла рядом с Натаниэлем, измученная собственным проклятием. Мгновение спустя сверкнула молния, озарив лесной полог изумрудным огнем, и в руке ксеноса блеснул нож, устремившийся к глазу Хольта… око за око… он сиял… такой яркий и быстрый… Но разве синекожие не отвергают ближний бой? И пришла новая боль, клинок пронзил ладонь, которой Айверсон попытался отвести удар… Не эта чужачка. Она хочет вкусить моих мук… Поделиться своими муками… Колющая мучительная боль от ножа, вышедшего с другой стороны ладони, мерцающее острие замерло на волосок от глаза… Черное око ксеноса, пылающее яростью, столь похожей на мою собственную.