Танки, кроме пехоты, должна сопровождать и артиллерия (лучше всего — самоходная). Немцы такую артиллерию начали выпускать и насыщать ею войска еще до войны. Если танков T-IV, T-V («Пантера») и T-VI («Тигр») Германия произвела за все годы около 17 тыс., то самоходно-артиллерийских установок — более 23 тыс. Мы такие установки начали производить в 1943 году, бронетранспортеры — только после войны.
Какова была маневренность танковых корпусов «имени Тухачевского», давайте рассмотрим на примере 9-го механизированного корпуса (по штату 1031 танк, 35 тыс. человек), которым на начало войны командовал К.К. Рокоссовский. Согласно плану с началом войны он должен был из района Новоград-Волынска передвинуться в район Луцка на расстояние около 200 км. Вот как это было:
«День 22 июня выдался очень солнечный, жаркий, и основная масса войск корпуса, по сути дела, пехота, должна была, кроме личного снаряжения, нести на себе ручные и станковые пулеметы, 50-и 82-миллиметровые минометы и боеприпасы к ним. Тем не менее в этот день пехотные полки танковых дивизий прошли 50 километров, но в конце этого марша солдаты валились с ног от усталости, и командир корпуса приказал в следующие дни ограничиться 30-35-километровыми переходами.
…Следует сказать, что 24–25 июня бой вели передовые части дивизий, так как основные силы все еще были на подходе».
Итак, за 4 дня «танковые» дивизии корпуса без боев, летом, по дорогам все еще не прошли и 200 км. А в 1929 году, во время конфликта на КВЖД, кавалерийская бригада К. К. Рокоссовского по таежному зимнему бездорожью, выйдя 11 ноября, к утру 16 ноября прошла 400 км.
Читатель может оценить, что означали собой те фикции, которые Тухачевский именовал «танковыми» корпусами, с точки зрения их подвижности — того, для чего они и создаются.
Как происходило вредительство в промышленности в 30-е годы? Допустим, нужно построить завод, состоящий из электростанции в 3 энергоблока, цеха переработки сырья и 3 цехов готовой продукции. Честный хозяйственник будет строить так: сначала одну треть электростанции, цеха сырья и один цех готовой продукции. Оборудование закупит только для этих частей завода. Запустит их в эксплуатацию и постарается максимально быстро дать готовую продукцию, чтобы хотя бы частично компенсировать дальнейшее строительство.
Вредитель начнет строить всю электростанцию сразу, оборудование закупит для всего завода, а затем построит один цех и якобы из благих побуждений предложит получать готовую продукцию прямо из непереработанного сырья. Продукции будет мизер, оборудование цеха будет выходить из строя. Он начнет строить второй цех, но тут выяснится, что оборудование для него на складах испортилось или фирма-поставщик продала бракованное, а сроки гарантии уже истекли и т. д. Вариантов навредить у специалиста тысячи, причем так, что он всегда будет иметь оправдание: «хотел как лучше». Страна будет из последних сил напрягать свои усилия для строительства завода, а продукции все не будет и не будет.
Положение с вооружением Красной Армии в предвоенное десятилетие напоминает именно такое вредительство. Тут одни вопросы.
Танк гремит, из него мало что видно — как можно управлять им без радиостанции? «Управление танковыми войсками невозможно без радио», — писал Гудериан — это и тогда было очевидно.
Уже к концу 20-х противотанковое оружие пробивало без труда 20–30 мм брони. По этой причине все страны отказывались от танкеток и наращивали броню. Зачем нужно было СССР 23 тыс. легких танков, пригодных только для разведки?
Зачем нужны были скоростные танки, если к ним не строились никакие скоростные машины обеспечения? А ведь уже в 1934 году были созданы образцы самоходно-артиллерийских установок с 76-мм пушкой, с 122-мм гаубицей и со 152-мм мортирой. На базе танка Т-26 был в 1935 году сконструирован и бронетранспортер ТР-4. Но все было отвергнуто — только легкие танки и многобашенные мастодонты!
Тухачевский требовал от конструкторов создать оружие, которое было бы одновременно и противотанковым, и зенитным, и гаубицей. Он всерьез намеревался заменить всю артиллерию безоткатными пушками. Но не было создано ни одной машины для ремонта танков. А немцы, испытывая жесточайший дефицит в танках, тем не менее переделывали в ремонтно-эвакуационные машины и «пантеры», и «тигры». И 75 % своих подбитых танков вводили в строй в течение суток и часто — прямо на поле боя. У них даже если такое маленькое подразделение, как танковая рота, командировалось из дивизии, то за ним обязательно ехали машины ремонтного полувзвода.
А смотрите, что было у нас. Танк KB немцы с трудом подбивали. Но… В 41-й танковой дивизии из 31 танка KB на 6 июля 1941 года осталось 9. Немцы подбили 5, 5 отправлено в тыл на ремонт, а 12 были брошены экипажами из-за неисправностей, которые некому было устранить. В 10-й танковой дивизии в августовских боях потеряно 56 из имевшихся 63 танков КВ. Из них 11 потеряно в бою, 11 пропало без вести, а 34 брошены экипажами из-за технических неисправностей. Не немцы нас били, мы сами себя били «гением» своих танковых стратегов.
Тухачевский напрягал страну в колоссальном усилии военного строительства (он ведь требовал 50 тыс. танков для своих «танковых» корпусов), но все его «творчество» не дало стране ничего. Немцы строили не танки, а танковые корпуса, а мы — дорогостоящие трофеи для них.
Смотрите. Если бы мы танки Т-26 и плавающие танки строили не с темпом 15 тыс. к 1939 году, а всего 7 тыс., то на сэкономленных площадях, металле и двигателях смогли бы построить более 8 тыс. самоходно-артиллерийских орудий, тягачей, вездеходов, ремонтных машин.
При этом даже по формальному числу танков в 7 тыс. мы бы превосходили всех своих соседей, вместе взятых.
Самым дешевым танком у немцев был танк 38(t), его ведь чехи строили — рабы (холуи?). Он стоил 50 тыс. марок. А бронетранспортер Sd Kfz 251, который кроме двух человек экипажа брал и 10 человек десанта, или установку 320-мм реактивных снарядов, или миномет и 66 мин, или на нем была установлена 75-мм пушка, или много еще чего другого, стоил всего 22 500 марок, т. е. дешевле более чем вдвое. Поэтому если бы мы вместо танков БТ (очень дорогих) строили бронетранспортеры, то на высвобожденных мощностях смогли бы построить их минимум 20 тыс. единиц.
Вот в этом случае мы действительно имели бы 50 танковых (или механизированных) дивизий, способных оказать равноценное и даже более сильное сопротивление немецким. И если бы Тухачевский требовал такую структуру своих корпусов, то тогда да — тогда он в танковых войсках что-то понимал бы.
Эту главу уместно закончить словами Сталина, который высказался авиаконструктору А.Н. Яковлеву о «старых специалистах», которые в области боевой техники «завели страну в болото». Он предложил ему быть откровенным, говорить прямо, после чего с тоской сказал: «Мы не знаем, кому верить».
Полезный выводВоенные теоретики и генералы оказались неспособными вооружить перед войной Красную Армию необходимым оружием. Это нам полезно знать?
ВОЕННАЯ МЫСЛЬ
Думаю, что уместно будет поговорить о тех, кто готовит армию к войне, — о генералах. По отношению к ним у историков и в обществе сложились совершенно искаженные представления: по описаниям историков невозможно понять, кто является хорошим генералом, а кто лишь создает о себе такое впечатление, являясь на самом деле пустым местом.
Давайте, к примеру, зададим себе чапаевский вопрос: где должен находиться командир — настоящий генерал-профессионал? Уверен, что подавляющее большинство историков определит ему место там, где обычно наших генералов и снимали фотокорреспонденты — в штабе у топографических карт. У нас сложился стереотип, что если умный и грамотный генерал, то работает с картами, а если вроде Чапаева, безграмотный, — то тогда впереди, на лихом коне.
Во многом это идет от политработников, начиная от Фурманова. Они всегда у нас этакие интеллектуалы. Кроме того, они непосредственно не командуют войсками и уже в силу этого безделья чаще сидят во время боя в штабе, что правильно — никому не мешают. А когда они в штабе, а командир где-то впереди, то выглядит это не совсем красиво, думаю, что и поэтому тоже у нас в обществе властвует мысль, что грамотный генерал сидит за столом, окруженный телефонами, смотрит на карту и отдает распоряжения.
Вот, к примеру, историк Зенькович описывает начальный период войны: с ее началом на Западный фронт были посланы маршалы Г.И. Кулик и Б.М. Шапошников:
«Военачальники засели за карты и документы. Кулику такой род деятельности был в тягость, то ли дело живая организаторская работа в войсках. Узнав о готовящемся контрударе на Белостокском направлении, где находился заместитель Павлова генерал-лейтенант Болдин, маршал решил лично побывать там».
«Военачальники засели за карты и документы. Кулику такой род деятельности был в тягость, то ли дело живая организаторская работа в войсках. Узнав о готовящемся контрударе на Белостокском направлении, где находился заместитель Павлова генерал-лейтенант Болдин, маршал решил лично побывать там».
По тону этой цитаты легко понять, кого из маршалов Зенькович считает профессионалом, а кого — нет. Как видите, по его оценке, Шапошников — грамотный профессионал, а Кулик — глуповатый солдафон, который в картах не разбирается, поэтому и поехал в войска. (Попал вместе с ними в окружение и вышел из него пешком.)
Между тем топографическая карта — это лист бумаги с обозначенной условными знаками местностью. Генералу на нее имеет смысл смотреть только тогда, когда работники штаба на карту нанесли расположение своих войск и войск противника. Но Западный фронт с самого начала войны потерял всякую связь со своими войсками, и его штаб ничего не знал ни о них, ни о противнике. Работникам штаба фронта нечего было нанести на карту, они не знали обстановки. И что же на этой карте рассматривал маршал Шапошников?
А Кулик, поскольку в штабе обстановка была неизвестна, уехал изучать ее на месте, так как настоящий военный профессионал изучает не карту, а местность, не донесения об обстановке, а непосредственно обстановку.
Судя по дневникам Гальдера, он и Гитлер в начале войны с наибольшим уважением относились к маршалам С.М. Буденному и С.К. Тимошенко. Кстати, и предавший Родину генерал Власов, давая немцам показания о качестве советского командования, также отметил Тимошенко как наиболее сильного полководца.
Генерал И.И. Федюнинский пишет в своих мемуарах, что маршал Тимошенко изучал обстановку не так, как «профессионал» Шапошников: «С.К. Тимошенко очень детально изучал местность перед нашим передним краем. Целую неделю мы с ним провели в полках первого эшелона. Ему хотелось все осмотреть самому. При этом он проявлял исключительное спокойствие и полное презрение к опасности.
Однажды гитлеровцы заметили наши автомашины, остановившиеся у опушки леса, и произвели артиллерийский налет. Я предложил маршалу Тимошенко спуститься в блиндаж, так как снаряды стали рваться довольно близко.
— Чего там по блиндажам лазить, — недовольно сказал °н. — Ни черта оттуда не видно. Давайте останемся на опушке.
И он невозмутимо продолжал рассматривать в бинокль передний край обороны противника. Это не было рисовкой, желанием похвалиться храбростью. Нет, просто С. К. Тимошенко считал, что опасность не должна мешать работе.
— Стреляют? Что ж, на то и война, — говорил он, пожимая широкими плечами».
А маршал Г.К. Жуков даже после войны пояснял, что 33-ю армию, выполнявшую главную задачу фронта Жукова, под Вязьмой немцы окружили потому, что ему, Жукову, из штаба фронта не было видно — оставил генерал Ефремов силы для прикрытия своего прорыва к Вязьме или нет. (Генерал Ефремов оставил для прикрытия прорыва 9-ю гвардейскую дивизию, но Жуков ее забрал и отдал 43-й армии, так как ему из штаба фронта не было видно, зачем эта дивизия в данном месте без дела стоит. Немцы по этому пустому месту и ударили, причем сначала всего лишь силами батальона, отрезав 33-ю армию от фронта.)
Но наши историки Жукова считают военным гением, а Тимошенко чуть ли не таким же глупым, как и Кулика.
Кстати, и у немцев с этим были не все согласны. Гудериан в «Воспоминаниях солдата» писал:
«Значительно тяжелее было работать с новым начальником генерального штаба генералом Беком… С Беком мне преимущественно и приходилось вести борьбу по вопросам формирования танковых дивизий и создания уставов для боевой подготовки бронетанковых войск…
Особенно был недоволен Бек уставными требованиями, что командиры всех степеней обязаны находиться впереди своих войск.
«Как же они будут руководить боем, — говорил он, — не имея ни стола с картами, ни телефона? Разве вы не читали Шлиффена?» То, что командир дивизии может выдвинуться вперед настолько, что будет находиться там, где его войска вступили в соприкосновение с противником, было свыше его понимания».
Чему тогда удивляться, что это было свыше понимания наших «начитавшихся Шлиффена» партийных идеологов и полководцев типа Жукова, свыше понимания большинства историков?
Тут есть еще один момент.
Есть наука стратегия — как выиграть войну. И есть тактика — как выиграть бой. У меня сложилось впечатление, что у нас в среднем, как только генерал получает стол с картой и телефон, то он сразу становится стратегом и тактика ему уже не нужна. Это удел всяких там капитанов и майоров. Генерал уже не думает над тем, как выиграть бой, каким оружием это сделать, как подготовить и экипировать для боя солдат. Зачем ему это, раз он уже генерал?
Но, сидя в Москве, он пишет уставы и наставления, как вести бой, он заказывает оружие и экипировку для солдат. А потом получается, что вроде и оружие есть, и солдаты есть, а толку — нет.
У немцев, похоже, ни один генерал не мыслил себя не тактиком, они все были прежде всего тактиками, специалистами по победе в бою.
Возможно, важнейшей субъективной причиной поражений Красной Армии в начальном периоде Великой Отечественной войны было то, что наши генералы (в сумме) готовились к прошлой войне, а не к той, в которой им пришлось реально воевать.
Но этот вопрос можно поставить еще более определенно и более актуально: а готовились ли они к войне вообще? Делали ли они в мирное время то, что нужно для победы в будущей войне, или только то, что позволяло им делать карьеру? Прочитав довольно много мемуаров наших полководцев, я не могу отделаться от чувства, что они, по сути, были больше профессионалами борьбы за должности и кабинеты и только во вторую очередь — военными профессионалами. Остается чувство, что их военное дело интересовало не как способ самовыражения, способ достижения творческих побед, а как способ заработка на жизнь. Это видно не только по мемуарам, а и по тому, как была подготовлена Красная Армия к войне.
В войне побеждает та армия, которая уничтожит наибольшее количество солдат противника. Их уничтожают не генералы и не офицеры, а солдаты, в чью боевую задачу входит непосредственное действие оружием.
И у профессионалов военного дела, как и у профессионалов любого иного дела, голова болит прежде всего о том, насколько эффективны их солдаты, их работники. Все ли у них есть для работы, удобно ли им работать? Бессмысленно чертить стрелки на картах, если солдаты неспособны достать противника оружием. А глядя на тот период, складывается впечатление, что у нас до войны об этом думали в среднем постольку-поскольку, если вообще думали. Похоже, считалось, что главное — чтобы солдат был идейно подготовлен, а то, что он не умеет или не имеет возможности убить противника, оставалось в стороне.
Немцы исключительное внимание уделяли конечному результату боя и тому, кто его обеспечивает — солдату, у немецких генералов голова об этом болела постоянно, и это не могло не сказываться на результатах сражений начала войны.
Когда читаешь, скажем, о немецкой пехоте, то поражает, насколько еще в мирное время немецкие генералы продумывали каждую, казалось бы, мелочь индивидуального и группового оснащения солдат. И дело даже не в механизации армии, механизация — это только следствие вдумчивого отношения немецких генералов к военному делу.
К примеру, у нас до конца войны на касках солдат не было ни чехлов, ни сеток для маскировки, и они отсвечивали, демаскируя бойцов. А у немцев не то что чехлы или резиновые пояски на касках — по всей полевой одежде были нашиты петельки для крепления веток и травы, они же первые ввели полностью камуфлированную полевую форму, разгрузочные жилеты. В походе немецкий пехотинец нес ранец, а в бою менял его на легкий штурмовой комплект — плащ и котелок с НЗ. Основное оружие — обычная, неавтоматическая винтовка, поскольку только она дает наивысшую точность стрельбы на расстояниях реального боя (400–500 м). У тех, для кого непосредственное уничтожение противника не являлось основным делом, — скажем, у командиров, на вооружении были автоматы (пистолет-пулеметы). Но немецкий автомат по сравнению с нашим имел низкую скорострельность, чтобы обеспечить высокую точность попадания при стрельбе с рук. (У нашего автомата ППШ темп стрельбы — 1000 выстрелов в минуту, а у немецкого МП-40 — всего 350.) А вот у немецкого пулемета, из которого стреляют с сошек или со станка, темп стрельбы был вдвое выше, чем темп стрельбы наших пулеметов: от 800—1000 у немецкого пулемета МГ-34 до 1200–1500 у его модификации МГ-42 против 600 выстрелов в минуту нашего ручного пулемета Дегтярева и станкового пулемета Максима.
В немецком пехотном отделении не было пулеметчика — владеть пулеметом обязан был каждый. Но вручался пулемет самому лучшему стрелку. При постановке на станок на пулемет ставился оптический прицел, с которым дальность стрельбы доходила до 2000 м. Наши пулеметы тоже могли забросить пулю на это расстояние, но кого ты невооруженным глазом на такой дальности увидишь и как прицелишься? Бинокли, кстати, в немецкой армии имели очень многие, он полагался уже командиру немецкого пехотного отделения. Дальномеры были при каждом орудии, начиная с 81-мм миномета. Кто хоть однажды в жаркий день пил воду из горлышка нашей солдатской алюминиевой фляги в брезентовом чехле, тот помнит отвратительный, отдающий алюминием вкус перегретой жидкости. У немцев фляги были в войлочных чехлах со стаканчиком, войлок предохранял воду от перегрева. И так во всем — вроде мелочи, но когда эти мелочи собраны воедино, то возникает совершенно новое качество, которое заставляет с уважением относиться к тем, кто продумывал и создавал армию противников наших отцов и дедов.