Словно у бурундучка. Откажется он от меня или нет, – думала она.
– И что?
– А ничего, Вася. Естественно, я сбежал. Причем очень подло сбежал. Знаешь, как говорят с собакой, которую отдают усыпить? Приторно ласково, ненатуральным голосом – я стал говорить, что мне нужно отлучиться на пять минут и что я тотчас вернусь. Вот только схожу по делам. А у самого стучало в мозгу: «Скорей, скорей… И никогда больше».
…Женщина смотрела на меня, когда я, пятясь задом и чуть ли не кланяясь, уходил в кусты. И опять все отлично понимала.
От этого взгляда – оставленного умирать в змеиной коже бурундучка – я и проснулся.
Весь в слезах.
Точнее – нет: я проснулся рыдая (тоже милое занятие).
Кстати… Я потом тоже очень страдал. Так страдал, что рассказал об этом сне своей женщине. (Сон, между прочим, криво, но сбылся, когда мы уже расстались через четыре года после сна: есть такое заболевание, когда на некоторое время лицо больного как бы покрывается маской. Потом проходит. Если больной не умер.) Бедняжка.
– Она?
– Нет, я… Это же я так страдал, что не мог удержаться и рассказал. Значит, я – бедняжка. Ты же про это спрашивал, когда спросил «но они ведь тоже, наверное, страдали»?..
– То есть ты, получается, тоже не святой?
– Ну какой я святой. Если бы был – то чего бы я жил в этом Городе. …Есть такой поэт Дмитрий Соколов (он сейчас не пишет). Я очень люблю его одно стихотворение:
Ты не слышал ничего, а я все знаю:
у меня хорошие объятья,
и копыта белые с ногами,
и мужское почти не выпирает никуда,
непонятно даже, кто я самый,
белый бык, корова ли корова,
просто ласточка над берегами
или серый ангел. В общем, очень тонкая работа.
Все вокруг твердят, что я святой:
у меня пятно над головой.
Вот и я примерно так же… С пятном.
– Ну и какие же сны тебе теперь снятся в этом твоем (прости господи) Внутреннем Городе?
– Да никакие. Точнее один. О том, как в зимнем поле расцвел, понимаешь, ЦвЭток. Через «э» оборотное. Прямо в снегу.
Кругом был мороз, а он стоял себе там – в чистом поле – сирота сиротой, один-одинешенек. Позванивал своими кудельками на стылом воздухе, потрясывал лепестками среди метели, ярко-красными живыми пестиком и тычинками помахивал… И был он так законченно счастлив, что даже не заметил, как в поле его, ближе к весне, – и продуло.
– И что?
– А ничего… Почихал-почихал, да и помер.
По-моему, все справедливо.
По кругу
Дети, юноши, любовники, мужья, брюзги, дети
Наталья Толстая
Интересно наблюдать, как у мальчиков меняется с возрастом отношение к матери. И ни один не минует эти природой предусмотренные стадии.
Мальчик трех-четырех лет держит мать за юбку, не отпускает от себя, плачет, если ночью проснулся, а ее нет. Стоит рядом, пока она жарит рыбу, смотрит с интересом, как она пылесосит. Не ложится спать, пока она не пообещает почитать на ночь или посидеть рядом. Любит всеми силами души и толстую маму, и костлявую, и добрую, и сердитую. И богатую, и нищенку. В эту пору отец ему не нужен.
Дошкольник висит у мамы на руке, заглядывает в глаза. В метро норовит сесть матери на колени. Часто дергает за рукав, капризничает: привлекает внимание, ревнует к окружающим. Мальчики, попавшие в этом возрасте в детский дом, рвутся к маме – алкоголичке, наркоманке, проститутке. И убегают из казенного дома, если получится.
Но вот мальчик пошел в школу, и мать ему больше не авторитет. Ну, если она стройна, модно одета и прекрасна собой, то еще ничего. А где такую маму найдешь? Большинство – квадратные, пузатые, с двойным подбородком, плохо одетые. Таких стыдятся и просят к школе не приближаться, чтобы товарищи не увидели. Знакомый семиклассник пошел с мамой в магазин – ему же и покупалась куртка. Шел на расстоянии: я не знаю эту женщину. Мать, выходя с покупкой из магазина, споткнулась, упала и сломала ногу. Лежала, растянувшись на грязном полу магазина, и стонала. Сын, застав маму в таком неприглядном виде, убежал домой. Не смог выдержать позора: подумают, что эта жалкая женщина, валяющаяся на земле в некрасивой позе, имеет к нему какое-то отношение.
К окончанию школы многие мальчики внезапно хорошеют, но сами этого не осознают. Они еще свежи, стройны и белозубы, еще не прокурены и не проспиртованы. Это их цветущий возраст, он больше не вернется. Посмотрите их выпускные фотографии и сравните со снимками через десять лет: цветение заканчивается. Зато наступает сбор урожая. Перед молодым мужчиной открыт весь женский мир. Вокруг – море девушек, и все хотят замуж: пускай гражданский брак, но чтоб крепкий. Каждая женщина хочет свить гнездо и вывести птенцов, и рано или поздно, но мужчина пойдет под венец.
Маленький ребенок может сплотить семью, но может и разрушить. Сколько браков распалось из-за быта. То, с чем раньше молодая жена мирилась, теперь доводит до белого каления: увиливание от домашней работы, требование трехразового питания. И еще, сволочь, делает замечания: в доме беспорядок, белье третьи сутки не стирано, жена целый день ходит нечесаная, в стоптанных тапках. Известны случаи, когда муж, посланный в булочную, домой уже не возвращался, жил у приятелей. Через год-другой некоторые скреблись под дверью, просились обратно. Поразительно, но женщины их прощали и пускали в дом.
Но много и других примеров. Муж молод, пригож, талантлив, хорошо зарабатывает. Кажется, что все в семье замечательно: бытовая техника куплена, дача достраивается, ребенку нашли няню. Жена ухожена, водит машину, учит английский. Но все тщетно. Гормоны заиграли, трубы затрубили – муж нашел новую любовь на стороне. Жена об этом узнает и, в смятении, кидается за советом к подруге, маме, психотерапевту. Ей советуют начать жить его интересами, может быть, в этом все дело. Какие у него увлечения? Альпинизм? Лыжи? Вот и катайтесь вместе.
Она купила слаломные лыжи и поехала за ним в альплагерь, хотела сделать сюрприз. Но там, в горах, у него была другая, загорелая и спортивная, которую, впрочем, он тоже бросил через полгода. Потом он увлекся водными лыжами и влюбился в новую спортсменку, которая родила ему девочку, но и с ней он жить не захотел. Он не пил, не курил, любовные похождения не помешали ему защитить докторскую диссертацию. Он был любящим сыном и таким же отцом, заботился обо всех рожденных от него детях, был добродушным и щедрым. Но над гормонами он был не властен. И каждая новая подруга была уверена: уж от меня-то он не уйдет. Привяжу его молодостью, общим ребенком, своей модельной внешностью. Увы. Он успокоился, когда ему стукнуло семьдесят. Но из своего «Вольво» он снова заглядывается на юных и длинноногих, и пассажиру, сидящему рядом, становится неудобно.
Смотришь на маленького ангелочка и думаешь: вырастешь, покроешься шерстью, станешь таким же козлом, как остальные. Понять это легко, принять – нет.
По супермаркетам бродят особые, смиренные мужчины, которых жены отправили одних за покупками. Идут, надев очки и сверяясь со списком. Без списка их из дома не отпустят. Берут самый простой товар: хлеб, свеклу, кефир. Но овощи я бы им не доверяла, выбирают корнеплоды гигантских размеров, кормовые. И при этом то и дело звонят по мобильнику домой: «Нина, может взять тортик? Нет? А бананы? Тоже нет?»
В Пенсионном фонде всегда полно народу, ждать долго, от нечего делать рассматриваешь публику. Интеллигентных нет. На продавленном диване сидит нелюбезный, неопрятный пенсионер. Со всеми на «ты». Ругает богатых, Грузию, приезжих. Считает, что все блокадники – жулики, а их удостоверения куплены. Уверен, что половина инвалидов – липовые, получили льготы по знакомству. Думаешь: кто же с таким злым, противным дядькой может ужиться? Он ведь и дома брюзжит целый день. Нет, наверное, это вдовец, уж больно неухоженный.
Есть в Питере парк, где встречаются одинокие старики, которые хотят сойтись и жить вместе. По выходным там даже устраивают танцы под гармонь. Собирается человек пятьдесят, мужчин – единицы, они очень ценятся. Ветераны танцуют с орденами на груди. В ушах – слуховые аппараты. Больше всего ценятся военные пенсионеры, инвалиды войны. Но самые желанные – женихи с отдельными квартирами, без родственников. Тогда свою комнату в коммуналке можно оставить дочке, а самой съехаться с женихом. Старики с собственным жильем разборчивы: подавай им крепкую тетку, огневушку-поскакушку. Тут есть одна опасность. Старик может искать подругу с корыстной целью: ему нужна помощница, чтоб мыть его в ванной, стричь, выносить за ним судно, протирать пищу. Ведь никто правду не скажет, все прикидываются бравыми молодцами. Так что сто раз подумаешь, прежде чем съезжаться.
Замечено, что у мужчин в старости появляется какая-то новая, биологическая привязанность к женам. У женщин этого нет и в помине. А старики ходят за женами по квартире, ждут у входной двери, когда жена вернется с улицы, караулят у ванной и туалета. Жизнь идет к концу, страсти давным-давно улеглись, и им уютно не с друзьями, не с детьми, а с той, которая все вытерпела, простила, на многое закрыла глаза и превратилась в их маму. У нее теперь просят разрешения съесть котлету или погулять в саду. И она, великодушная, разрешает.
Почему русские танки не вошли в Киев
Федор Шелов-Коведяев и тайны козыревского МИДа
Олег Кашин
I.
– Весной 1992 года, когда начались споры с Украиной из-за бывшего союзного имущества, Павел Грачев предлагал ввести на Украину войска, взять Киев и присоединить Украину к России. Говорил, что надо вести себя как большевики – отпустить, а потом сразу же забрать обратно. Андрей (Козырев, министр иностранных дел России. – О. К.) сам с Грачевым спорить не хотел и на совещание к Ельцину отправил меня.
В российском МИДе в первый постсоветский год Федор Шелов-Коведяев курировал отношения с бывшими советскими республиками. В первые заместители министра Андрей Козырев позвал его из парламента, где старший научный сотрудник Института истории АН СССР Шелов-Коведяев возглавлял подкомитет по межреспубликанским связям. «Тогда был страшный кадровый дефицит во всех сферах, – объясняет он, – а я в свое время по археологической линии весь Союз пешком обошел и, по крайней мере, имел представление о том, чем жизнь в республиках отличается от жизни в России, поэтому мне и поручили республики».
«Козыревский МИД» – это сегодня не меньшая страшилка, чем «лихие девяностые» и «крупнейшая геополитическая катастрофа». Андрея Козырева, после прихода к власти Бориса Ельцина возглавившего внешнеполитическое ведомство вначале РСФСР, а потом постсоветской Российской Федерации, в современной России принято считать если не буквально вредителем и диверсантом, то уж точно – агентом влияния, вольно или невольно действовавшим вопреки интересам России.
– Я бы не стал демонизировать Андрея, – говорит Шелов-Коведяев. – Он неплохой дипломат, потомственный дипломат, даже родился за границей, работать умел, тут ничего не скажешь. Но чего ему не хватало, так это характера, причем даже не столько в отношениях с американцами, сколько в отношениях внутри страны. В отношениях с армией, с Руцким, с более опытными аппаратчиками.
Шелов-Коведяев не говорит об этом прямо, но, очевидно, если бы на то совещание к Ельцину по украинскому вопросу отправился Козырев, история постсоветской России могла бы пойти совсем иначе. Шелов-Коведяев говорит, что идея военной операции против Украины принципиального протеста у руководителей страны не вызвала – кто-то был за, кто-то против. Когда закончился обмен мнениями, в кабинете остались трое – Ельцин, Грачев и Шелов-Коведяев.
– Никакого решения принято не было, Борис Николаевич колебался. Тогда я спросил у Грачева: «Скажи, как ты себе представляешь, чтобы русские стали стрелять в русских?» Грачев ответить не успел, вмешался Ельцин – все, мол, вопрос снят.
II.
«Борис Николаевич был широкой натурой», – эти слова о первом президенте России хотя бы раз произносил каждый, кто работал с Ельциным. Разумеется, широкую натуру Бориса Ельцина в равной мере можно считать и достоинством, и недостатком. Федор Шелов-Коведяев вспоминает, какой неожиданностью для всех в российском МИДе стали указы президента о признании независимости Латвии, Эстонии и Литвы в первые же дни после ареста членов ГКЧП.
– В Верховном Совете уже полгода как были готовы проекты двухсторонних договоров с республиками Прибалтики с условиями и по статусу русского населения, и по русскому языку. Все было одобрено соответствующими комитетами прибалтийских парламентов. За свою независимость они были готовы заплатить. Были готовы как угодно дорого купить независимость у Москвы. А Россия признала их указами президента – вообще без условий. Вот вам одно из проявлений широкой натуры Бориса Николаевича. Но чаще широкая натура играла спасительную роль. Когда на Украине прошел референдум о независимости и стало понятно, что кроме войны никаких способов удержать Союз уже нет, а воевать никто не хочет, решение о признании границ республик в том виде, в каком они были внутри Союза, тоже было непростым. Но вопрос стоял так: либо мы признаем границы, либо получаем Югославию.
Договор между Россией, Украиной и Белоруссией, который лидеры трех республик подписали 8 декабря 1991 года в Беловежской пуще, российский МИД начал готовить за несколько дней до отъезда Бориса Ельцина в Минск – сразу после референдума о независимости Украины.
– Договор готовил я, – говорит Шелов-Коведяев. – Правда, первоначальная его версия была раза в три-четыре объемнее, чем то, что в итоге было подписано, – многие принципиальные моменты были исключены при согласовании уже на месте, в Вискулях. Но могу сказать, что в нашей большой версии договора были обезврежены все возможные мины, на которых мы могли подорваться в 1992 году. И даже слово «Содружество» применительно к новому образованию придумал я. А на формулировке «независимых государств» настаивали уже президенты. Им было важно называться независимыми.
Первые месяцы после роспуска Советского Союза были удивительным временем. Шелов-Коведяев вспоминает, как на первых саммитах СНГ президенты новых независимых держав словно стеснялись друг друга – большинство новых президентов были знакомы по партийной работе, многие даже были членами последнего Политбюро ЦК КПСС, а теперь каждая их встреча – межгосударственный саммит.
– Самый интересный случай – это Сапармурат Атаевич Ниязов. В отличие от Каримова, который был женат на русской, или от Акаева, который вообще человек европейской культуры с хорошим образованием, или от Назарбаева, у которого полстраны – русские, или от лидеров Таджикистана, которым вообще кроме войны ни до чего не было дела, – у Ниязова не было вообще никаких сдерживающих факторов, и уже к лету девяносто второго года он превратился в того Туркменбаши, которого теперь все знают. Из обычного партийного секретаря – в настоящего монарха.
Остальные лидеры на монархов явно не тянули. Апрельский саммит лидеров СНГ в Киеве закончился скандалом.
– Делили ядерный потенциал СССР. Все договорились, что единственным его наследником станет Россия, а остальные республики отказываются от ядерного статуса в обмен на гарантии безопасности. Но Кравчук и Назарбаев уже после всех согласований, прямо перед началом церемонии подменили в договоре несколько листов. Вложили новые бумаги, из которых должно было следовать, что Казахстан и Украина тоже становятся ядерными державами. Я уже пролистывал договор, чтобы положить его на стол для подписания, и случайно заметил подмену. Борис Николаевич уже рядом стоит, и Кравчук с Назарбаевым тоже рядом. Я упал на стол: Борис Николаевич, не вели казнить. Ельцин посмотрел – да, действительно не то, ошибка какая-то. Напечатали еще один экземпляр, уже правильный, его и подписали. Кравчук и Назарбаев были красные, как раки. С тех пор они и начали меня харчить, работать уже стало невозможно.
III.
О себе Федор Шелов-Коведяев говорит, что, поскольку его предки «800 лет строили империю» и оба деда, с которыми он успел достаточно пообщаться и в сознательном возрасте, воспитали его убежденным монархистом, – он понимал, как устроена мировая политика, и всегда скептически относился к «общечеловеческому» идеализму Андрея Козырева.
– Андрей принадлежал к тем многочисленным в те времена людям, которые искренне и наивно полагали, что Америка будет строго следовать красивым словам о свободе и демократии и в конечном итоге заниматься нами в наших же интересах. На этом же, по большому счету, погорел и Горбачев, который набрал кредитов и наделал политических уступок в обмен на устные обещания, которые сохранились только в протоколах у помощников самого Горбачева – то есть никакой силы не имели. Когда Союз распался, у России не было ничего, хранилища Центробанка стояли пустые. Образно говоря, вместо слитков золота и пачек денег в них обитали хвостатые животные. Из-за этих долгов и из-за отсутствия ресурсов мы очень легко могли тогда оказаться в международной изоляции – никто не стал бы вести никаких дел со страной-банкротом. Мы двигались по очень узкому коридору, и я до сих пор считаю чудом, что значительную часть внешнего долга в начале девяностых России удалось если не отдать, то хотя бы реструктуризировать. Иллюзии по поводу нашего места в мире у нас закончились быстро.
IV.
Глобальной сверхдержавой Россия начала девяностых, конечно, уже (возможно, навсегда) перестала быть, но региональной сверхдержавой оставалась – какими бы независимыми ни были постсоветские государства, ведущего статуса России никто не оспаривал и российских интересов на постсоветском пространстве не отрицал. Шелов-Коведяев говорит, что все дело было в том, что постсоветские лидеры психологически воспринимали Бориса Ельцина как старшего среди них и потому распространяли уважение к нему на всю Россию. Россия же этим уважением воспользоваться не смогла.