— Соня!
— Не нужно. Подожди. Сядь, — мягко и грустно остановила его Соня. — Сядь. Слушай.
Он сел, но слушать не стал.
— Почему ты не писала? — сказал он.
Она смотрела на него, как смотрят взрослые женщины на что-то далекое и грустно-прекрасное. Потом сказала:
— Послушай. Ты молодой. Ты ведь еще совсем молодой. Тебе еще рано…
— Не рано! — перебил он. — Мне уже восемнадцать лет. Через четыре месяца. Отец сказал, если ты приедешь…
— Подожди, подожди! — попросила Соня с какой-то мукой в голосе. — Глупый… — Она вздохнула: — Я замужем, Мурат, я тут вышла замуж.
Он смотрел на нее молча, одеревенев. Потом встал. И на деревянных ногах пошел из беседки.
— Мурат! — позвала она. — Мурат…
Он не оглянулся.
А она не стала звать его больше — что она могла сказать ему? Она сидела в беседке и плакала, сама не зная почему…
Где-то вдали, за поселком, прогудел поезд, а по зеленой деревенской улице, где купались в пыли куры и гуси пили воду, вытягивая к небу длинные шеи, от Сони уходила молодость — ее южная беззаботная молодость…
Поздним вечером пришел с работы муж. Ему было 28 лет, он работал хирургом в местной больнице. На столе его ждал остывший ужин, а Соня сидела по другую сторону стола, проверяя нотные тетради — диктанты по сольфеджио. В стороне от тетрадей лежал вскрытый почтовый конверт.
— От брата? — спросил у Сони муж, подойдя к умывальнику и принимаясь по профессиональной привычке долго и тщательно мыть руки.
— Да, — сказала Соня.
— Ну, можно поздравить?
— Нет, — сказала Соня.
Он удивленно повернулся к ней.
— Наверно, он провалился на экзаменах, — сказала Соня.
— Но он же прошел творческий конкурс…
— А потом — экзамены, — грустно сказала Соня. — Пишет, что его взяли на работу в газету, стажером. Уже напечатал одну статью…
— Н-да… — неопределенно сказал муж. — Где же он живет?
— Пока у какого-то приятеля. Я поеду к нему на каникулы.
— Ну-ну… — Он вымыл наконец руки, сел к столу, вздохнул: — Устал. Даже есть не хочется…
Она вопросительно глянула на него.
— Парня одного привезли, — сказал он. — Я уже домой уходил, и так две операции было сегодня, и вдруг привезли. То ли с поезда упал, то ли сам бросился — трезвый совершенно. Между прочим, земляк твой. Расулов фамилия.
Соня в ужасе посмотрела на него.
— Как ты сказал? — медленно произнесла она.
— Я говорю, земляк твой. Расулов фамилия. — Он принялся есть.
— Что с ним?
— Ребро сломал и вообще — побился. Но ничего, жив, я его заштопал. Ты чего? — Он удивленно перестал есть, глядя, как Соня вскочила с места, заметалась было по комнате, собираясь то ли переодеться, то ли набросить что-то на себя, а потом — как была в домашнем халате — бросилась из комнаты.
— Соня!
Но она уже выбежала из дома.
Она прибежала в больницу запыхавшаяся, с растрепанными от бега волосами. С трудом переведя дыхание, спросила у дежурной медсестры:
— Где он?
— Домой ушел, час как ушел, что с вами? — удивилась та.
— Кто ушел?
— Ну, муж ваш, Олег Павлович…
— Расулов где? Расулов, мальчик!
— А, мальчик! В боксе он, спит.
— Проводи меня…
Медсестра, недоумевая, провела ее в бокс — маленькую палату. На ходу говорила:
— Олег Павлович ему операцию сделал и швы наложил, спит он теперь… Чернявый такой, грузин, наверно… Вот он тут.
— Сама ты грузинка, — сказала Соня и открыла дверь палаты.
На койке — перебинтованный, с пластырями на лице и с запекшимися губами — спал Мурат.
Соня вошла, села рядом с койкой на стул.
Молча смотрела на спящего Мурата.
Медсестра мялась в двери, потом кашлянула.
— Иди, Зоя, я посижу… — сказала Соня.
Медсестра ушла, а Соня продолжала сидеть. Во сне Мурат чуть поморщился от боли — видно, у него еще горело от ушибов лицо.
Соня наклонилась к нему и тихо, почти неслышно поцеловала сначала рассеченную бровь, потом — пластырь на лбу, расцарапанную щеку…
Он вздохнул во сне и словно улыбнулся. Она отстранилась. Потом медленно встала, вышла из палаты и тихо закрыла за собой дверь.
По коридору больницы навстречу ей шел озабоченный муж, его сопровождала медсестра.
— Что случилось? — спросил он у Сони. — Ты знаешь этого парня?
— Знаю, — сказала Соня. — Он приезжал ко мне.
— К тебе? — удивился он. — Зачем?
Она посмотрела на него, потом сказала медсестре:
— Зоюшка, когда он проснется, ты не говори ему, что я была. Он будет спрашивать — ты не говори, ладно? А утром я ему с Олегом Павловичем завтрак пришлю. Но ты скажешь ему, что это такой… ну, больничный завтрак, ладно? — Соня посмотрела на мужа и сказала ему: — Пока он будет лежать, я буду ему готовить. Только не говори ему, что ты мой муж…
— Ну хорошо… — пожал плечами муж. — А кто он тебе?
— Теперь это уже не имеет значения, Олик, — грустно сказала она. — Сколько он будет лежать?
— Перелом ребра. Месяц, — сказал муж. — Ты же собиралась ехать в Москву, к брату.
— Значит, не поеду.
Осенью, когда тутовые деревья осыпают на тротуары нашего города спелые мохнатые ягоды и на улицах не встретишь ни одного незагорелого человека, перед зданием университета собирается огромная толпа бледнолицых юношей и девушек. Это — абитуриенты, сдавшие последний экзамен и теперь лихорадочно отыскивающие свои фамилии в списках зачисленных в институт.
В этой клокочущей всеми страстями — от буйной радости до безутешных девичьих слез — толпе прорваться к спискам так же нелегко, как к кассам кинотеатра во время очередной недели арабского фильма.
Мурат, Гога Махарадзе и Серый все же протиснулись к спискам принятых на физико-математический факультет.
Список был невелик — фамилий тридцать, столбиком, и фамилии были в нем не в алфавитном порядке, а по числу баллов, которые набрали абитуриенты, — сначала шли фамилии тех, кто набрал 25 баллов, потом — 24 (и среди них фамилия Сашки Серого), а в самом конце списка стояли две фамилии — какой-то Аверидзе и Расулов М., то есть Мурат.
— Приняли! — радостно бросился в объятия Серого Мурат и тут же оглянулся на опечаленного Гогу Махарадзе. — Слушай, а где твоя фамилия?
Вдвоем с Сашкой Серым они опять провели пальцем по списку, но фамилии Махарадзе в нем не было.
— У тебя ведь тоже 23 балла! — сказал Мурат с недоумением.
Гога в ответ пожал плечами.
— Это ошибка, — решительно сказал Мурат. — У меня 23 балла — меня приняли, у тебя 23 балла — тебя не приняли. Нет, это ошибка. Пошли к декану! — И, схватив Гогу за руку, Мурат потянул его сквозь толпу.
Декан сидел в своем кабинете, возвышаясь над письменным столом, как усталый монарх после изнурительной, но победоносной битвы с вандалами. На столе перед ним лежали гроздья спелого винограда «шаны», в открытое окно тянулась тутовая ветка, полная, как сказал бы Юрий Олеша, плодов и листьев.
Монарх, то бишь декан, чем-то похожий на киноартиста Этуша, блаженствовал от разом наступившего после экзаменов затишья. Впереди была, конечно, полоса дипломатических переговоров, то есть скандалов, с родителями абитуриентов, не принятых в институт, слезы, угрозы, истерики, но все это начнется через несколько часов, когда только что вывешенные списки станут известны этим родителям. А сейчас можно было передохнуть. Поэтому декан говорил, растягивая каждое слово, словно разжевывая отдельно каждую ягоду винограда «шаны».
— Расулов… Расулов… — сказал он Мурату, стоявшему вместе с Гогой и Серым в двери его кабинета. — Слушай, Расулов, а сколько у тебя по математике?
— Пять, — ответил Мурат.
— А почему 23 балла набрал?
— По английскому тройка…
— Теперь ты, Махарадзе, скажи — у тебя сколько по математике?
— Тройка, — понуро сказал Гога Махарадзе.
— Но у него по всем другим отлично, — сказал Серый.
— Совершенно правильно, — доброжелательно сказал декан. — Значит, если бы я был деканом факультета иностранных языков, я бы из них двоих кого принял в первую очередь? Тебя, Махарадзе. Но ты, дорогой, поступал на физико-математический факультет. Таким образом, если для тех, кто набрал 23 балла, оставалось только два места, кого я должен был принять в первую очередь? Того, у кого пятерка по математике. То есть Расулова. Логично я рассуждаю?
— Логично… — понуро согласился Махарадзе.
— Ну вот видишь, дорогой. Значит, на следующий год выучишь математику — приходи.
— Его на следующий год в армию призовут, — сказал Мурат.
— Очень хорошо, — сказал декан. — Наша армия — это большая жизненная школа, дорогой. Захочет — после армии придет к нам учиться. Мы после армии с большим удовольствием в первую очередь принимаем. Еще есть вопросы?
— Нету больше. До свидания, — сказали ребята и открыли дверь, чтобы уйти.
— До свидания, — сказал им декан. — Студент Расулов, задержитесь.
Мурат удивленно остановился в дверях. Гога и Серый вышли.
— Проходи, студент Расулов, садись, дорогой, — сказал декан и показал на кресло напротив себя. — Значит, когда свадьбу сыграешь? Бери виноград, угощайся.
— Какую свадьбу? — не понял Мурат, присев напротив декана в кресло.
Декан посмотрел на него пристально.
— Твоя фамилия Расулов?
— Расулов.
Декан достал из кармана блокнот, заглянул в него, спросил:
— Мурат?
— Мурат.
— Все правильно. Напугал ты меня, слушай. Я думал, перепутал. У тебя в Рашкесане есть дядя Иман?
— Есть, — подтвердил Мурат в недоумении.
— У него двоюродный брат начальник треста есть?
— Есть…
— И как его фамилия?
— Не знаю, — сказал Мурат.
— Нехорошо, — сокрушался декан. — Таких родственников не знать фамилию — очень нехорошо, дорогой. Его фамилия Гаджили, понимаешь?
— Понимаю.
— Что ты понимаешь?
— Ну, что его фамилия Гаджили… — сказал Мурат.
— Слушай, у тебя совсем нет логического мышления, дорогой. Я это еще на экзаменах заметил. Моя фамилия тоже Гаджили, теперь понимаешь?
— Нет.
— Ой как нехорошо! Двоюродный брат отца твоей невесты — мой двоюродный брат, понимаешь! Значит, вручая тебе студенческий билет, я тебе, как своему будущему племяннику, делаю скромный свадебный подарок. Когда свадьбу играешь?
Мурат помолчал, потом вскинул глаза, спросил в упор:
— Значит, меня приняли в институт по блату? Только потому, что я женюсь на дочке дяди Имана?
Декан откинулся в кресле, сказал укоризненно:
— Слушай, зачем такие слова говоришь? Мы в институт по блату никого, между прочим, не принимаем. Это я тебе честное слово даю. А что касается помощи — так я тебе на математике задал один наводящий вопрос.
— Два, — сказал Мурат.
— Ну, два наводящих вопроса, — согласился декан. — Я же за тебя не сдавал экзамен. Ты сам за себя сдавал экзамен. Я только на английском экзамене ужасно переживал — там я тебе ничем не мог помочь. Я русский язык знаю, фарси знаю, немножко французский знаю, а английский совсем не знаю. Но, слава Аллаху, ты же не двойку получил. И вообще, слушай, о чем мы говорим? Ты уже студент, через пять лет дядя твоей жены, может быть, совсем большой пост будет занимать, а ты уже будешь инженер, тебе руководящую должность можно будет доверить, логично я рассуждаю?
— Логично, — сумрачно согласился Мурат. — Я могу идти?
— Конечно, можешь, дорогой. Иди готовься к приезду невесты. Хорошо встретить невесту — это, мой дорогой, тоже для мужчины большой экзамен. Там наводящий вопрос никто не задаст…
Мурат хмуро шел по коридору университета. Возле двери с вывеской «Приемная комиссия» стояла очередь ребят и девушек. Среди них был и Гога Махарадзе. Из приемной комиссии бывшие абитуриенты выходили с папками в руках — со своими документами. Мурат подошел к Гоге.
— А где Серый? — спросил Мурат у Гоги.
— Домой пошел, там же волнуются, — хмуро сообщил тот.
— А-а, — протянул Мурат.
Очередь быстро продвигалась — ребята называли свои фамилии, и девушка-секретарша легко находила на полке папки с их документами.
— Карасева, — назвалась стоявшая впереди Гоги девушка.
— Карасева… Карасева… — повторила секретарша, нашла на полке папку с надписью «Карасева» и подала ее девушке. — Аттестат, две справки, три фотокарточки. Распишитесь. Следующий…
Девушка расписалась, а Гога сказал:
— Махарадзе.
— Махарадзе… Махарадзе… — повторила секретарша и нашла папку с его документами. — Аттестат, две справки, три фотокарточки. Распишитесь. Следующий.
— Расулов, — сказал ей Мурат.
— Ты что? — изумился Гога.
— Расулов… Расулов… — автоматически повторила секретарша. — А ваших нет документов. Расулов? Разве вас не приняли?
— Да приняли его, он вас разыгрывает, — сказал Гога.
— Слушай, ты чего — издеваться сюда над нами пришел? — спросил парень, стоявший за Муратом.
Но Мурат не ответил ему, спросил у секретарши:
— А если меня приняли, где сейчас мои документы?
— В отделе кадров, — ответила она.
— Ты ишак, ты идиот, сумасшедший! — говорил Гога, торопясь за широко идущим по улице Муратом.
Под мышкой у Мурата была папка с его документами, шел он молча и целеустремленно.
— Клянусь отцом, клянусь матерью, ты — самый большой ишак в моей жизни! — не отставал Гога. — Ты что думаешь — тебе за это памятник поставят? Куда ты?
Мурат резко свернул с тротуара в открытые двери парикмахерской. Клиентов в парикмахерской не было, тут было прохладно и тихо, и три парикмахера в глубине салона неторопливо пили чай из тонких гнутых стаканчиков «армуды». На появление Мурата и Гоги они никак не отреагировали.
Мурат сел в свободное кресло, спросил у вошедшего следом за ним Гоги:
— Мы к экзаменам вместе готовились?
— Ну, вместе, — сказал Гога. — Ну и что?
— Он тебе на математике какие вопросы задавал?
— Ну, какие вопросы? Обыкновенные вопросы.
— Врешь! Он тебе трудные вопросы задавал. Он тебя срезал. А меня вытащил. Из-за кого? Из-за моей невесты. Это честно?
— Слушай, ты дурак, честное слово, — сказал Гога. — Математику мы оба плохо знаем. Так хоть бы ты учился, а так — ни ты, ни я. К тебе невеста приезжает — ты об этом думаешь?
— Думаю. Не нужна мне невеста. Не буду я жениться.
— Как это? — удивился Гога.
— Так. Не буду, и все. Я в армию уйду! Мастер! — позвал он парикмахера.
Но парикмахеры продолжали пить чай, и оторвать их от этого серьезного занятия могло лишь землетрясение или футбольный матч «Нефтяника» с ереванской сборной.
— В какую армию? — сказал Гога. — Нам еще восемнадцати нет!
— Мастер! — снова нервно позвал Мурат.
— Зачем тебе стричься? — сказал Гога. — Мы только стриглись, перед экзаменами.
— Ара! Есть тут мастер или нет? — взорвался Мурат.
Один из парикмахеров допил чай, встал, подошел к креслу с Муратом.
— А, что кричишь? — сказал он. — Пожар?
— Пожар. Полчаса уже ждем.
— Пах-пах-пах! Полчаса! Как стричь будем?
— Наголо!
— Как наголо? — изумился Гога.
— Совсем наголо? — спросил парикмахер.
— Нет, пополам! — сказал Мурат.
— Зачем, Мурат? — сказал Гога.
— Ты хорошо подумал? — спросил парикмахер.
— Да! Подумал! — закричал Мурат в бешенстве. — Стриги, ара! Стриги!
Парикмахер, пожав плечами, включил машинку для стрижки и пропахал ею первую широкую борозду в пышной шевелюре Мурата.
Военкому было не больше сорока. Поскрипывая хромовыми офицерскими сапогами, он прошелся по кабинету, потом неожиданно срезал угол и сел на край своего письменного стола, доверительно сказал Мурату:
— Слушай, Расулов, не морочь мне голову. Раньше срока никто в армию не просится. На каком она месяце?
— Кто? — в недоумении сказал Мурат. Обритый наголо, он сидел на стуле перед письменным столом военкома, в руках комкал отцовскую кепку.
— Ну, кто-кто! Невеста твоя. На которой ты жениться не хочешь. Сколько ей осталось?
— До чего?
— Слушай, ты из себя мальчика не строй! — начал злиться военком. — Тут военкомат! Тебя в институт приняли? Приняли! Другие за это — знаешь? Последние штаны готовы… просидеть в библиотеке. А он — в армию! Ну! Только давай как мужчина с мужчиной. Ну?
— Что «ну»? — спросил Мурат в прежнем недоумении.
Военком встал, обошел вокруг стола и сел в свое кресло. Пристально посмотрел на Мурата.
— Слушай, а может, ты это? — Он покрутил пальцем у виска, потом подвинул к себе папку с документами Мурата, полистал. Но документы были в порядке, и в медицинской справке во всех графах значилось «годен», «годен», «годен». Военком закрыл папку, снова поднял глаза на Мурата. — Значит, ты хочешь сказать, что у тебя с этой невестой ничего не было? Сколько ей лет?
— Шестнадцать.
— Шестнадцать! — заинтересовался военком. — Красивая?
Мурат пожал плечами:
— Ничего, наверно.
— Так в чем дело? — спросил военком.
— Ну… — сказал Мурат через силу. — Не люблю я ее.
— Так. И что?
— Ну и все.
— Как все? — удивился военком. — Ну, не любишь, ну и что? Сейчас не любишь, женишься — будешь любить, да! Красивая же!
— Не буду, — сказал Мурат.
— Откуда знаешь!
— Не буду. Знаю.
— Нет, ты мне не темни, не темни. Раз откровенный разговор — откровенный разговор. Ну, в чем дело?
— Ну, я другую люблю, — признался Мурат через силу.
Военком оживленно вскочил и вернулся на край своего письменного стола, поближе к Мурату.