На что похож погром? Жуткие свидетельства очевидцев собраны Шаломом Шварцбардом. Шварцбард сам пережил погром 1918–1920 гг., который произошел за короткий промежуток независимости Украины под властью Симона Петлюры. Когда красные разгромили войска украинцев, Петлюра бежал в Париж, где Шварцбард и убил его в 1926 г. После трехнедельного суда, где Шварцбард давал показания о том, как войска Петлюры и массы украинцев обходились с евреями, французский суд оправдал его. Вот этот отрывок:
«В конце августа (1919 г.), когда я был в Киеве, вошли первые отряды гвардии Петлюры. Они убивали всех евреев, которых встречали на пути. Посреди Большой Васильковской улицы я увидел труп молодого мужчины на мостовой и женщину, оплакивавшую своего единственного убитого сына, положив голову ему на грудь. Хулиганы выкрикивали оскорбления, издеваясь над ее отчаянием. Один поучал: «Это хорошо. Мы покажем вам, проклятым евреям, мы всех вас убьем».
(В другом месте) они заставляли несчастных есть собственные экскременты. Они засыпали людей землей и хоронили заживо. Они не щадили мертвых… В Триполье на Днепре, где родился сам Петлюра, после пятого погрома 47 трупов старых, больных и детей были брошены на улицах, у них не осталось ни души из родных и близких. Собаки начали пожирать их тела, свиньи в них копались. Наконец один нееврей, который работал с евреями, из жалости вырыл могилу и похоронил их. Гайдамаки (украинские солдаты) узнали об этом и убили его…» Все это произошло уже в XX в
Глава 129
Кишиневский погром
Кишиневский погром произошел на Пасху, 6–7 апреля 1903 г., и ужаснул не только весь еврейский мир, но и многих цивилизованных неевреев. Жестокость этого нападения ускорила создание Американского еврейского комитета для борьбы с антисемитизмом. Погром заставил Хаима-Нахмана Бялика — крупнейшего ивритского поэта XX в., написать свои два самых сильных произведения («Город смерти» и «Сказание о погроме»), где он резко негодует на жестокость толпы. На деревьях, на камнях, на заборах, на стенах домов Брызги крови и высохшие мозги мертвецов. Бялик упрекает и Б-га за безразличие к страданиям евреев: «И если есть справедливость, пусть она проявится немедленно…» Но сильнее всего он осуждает самих евреев, которые не сопротивляются насилию. Былые «Сыны Маккавеев», русские евреи низведены, по словам Бялика, до уровня ниже человеческого:
Они бежали как мыши,
Как тараканы,
Они умирали как собаки и были мертвы.
Ужас и возмущение евреев, усиленные широко распространившимися стихами Бялика, привели к созданию отрядов самообороны по всей России и еще большей поддержке евреями движения сионизма. Именно кишиневский погром привлек русско-еврейского поэта Владимира (Зеева) Жаботинского к сионизму и вызвал новую волну репатриации в Эрец-Исраэль — Вторую алию. Кишиневский и сотни других погромов по всей России вынудили сотни тысяч русских евреев к эмиграции в США. Одна деталь кишиневского погрома: общее число убитых евреев составило 49 человек. Мир все-таки изменился с того времени, потому что 49 жертв вызвали гораздо большую тревогу и гнев, чем ежедневное убийство тысяч евреев нацистами во время Катастрофы.
Глава 130
Шолом-Алейхем (1859–1916).[1]
Шолом-Алейхем — еврейский Марк Твен. Параллели между этими писателями-современниками отмечались уже в их время. Говорят, что, когда оба встретились, Шолом-Алейхем сказал: «Меня называют еврейский Марк Твен». На что Твен ответил: «А меня — американским Шолом-Алейхемом».
Самый популярный образ Шолом-Алейхема — Тевье-молочник, герой цикла коротких рассказов, чья жизнь стала хорошо известна среди говорящих на идише евреев. Тевье полюбился в равной степени евреям и неевреям после спектакля (а позже и фильма) «Скрипач на крыше». Живописующий Россию рубежа XIX–XX вв., мюзикл стал самой успешной постановкой в истории Бродвея.
У Тевье было семеро дочерей, и большую часть жизни он посвятил планам их «выгодного» замужества. Но все напрасно. У дочерей независимые характеры. Как и у отца, у них сильная воля, и они хотят сами устроить свою личную жизнь. Старшая выбирает очень приятного, но бедного портного. Вторая влюбляется в еврейского революционера и сопровождает его в ссылку. Третья переходит в христианство, чтобы выйти замуж за нееврея; расстроенный Тевье хочет лишить ее наследства за измену вере своего народа. Четвертая влюбляется в сына богатой вдовы, которая не хочет, чтобы ее сын женился на девушке из простой семьи; вдова их разлучает. В самой острой и печальной сцене, которую когда-либо написал Шолом-Алейхем, он изображает, как Тевье находит труп дочери, утопившейся в реке.
Все вместе эти истории кажутся очень печальными. Но дух Тевье настолько радостен, что он смеется, когда на глазах у него наворачиваются слезы. Литературный критик Шмуэль Нигер писал, что, хотя Тевье «переживает одно несчастье за другим, мы не оскорбляем его собственным мелким чувством жалости, потому что видим, что печали не угнетают и не разочаровывают его, но только увеличивают его доброту».
Большую часть историй Тевье составляют монологи героя, обращенные к Б-гу. Глубоко религиозный человек, Тевье постоянно напоминает библейские стихи самому Создателю, сопровождая их собственным комментарием: «Да будут благословенны живущие в Твоем доме» — Хорошо, я принимаю, что Твой, Г-споди, дом больше моего». Или: «Г-сподь добр ко всем» — а вдруг он кого-нибудь забудет, ведь — о, Г-споди, неужели у тебя мало забот?»
Шолом-Алейхем описывает прежде всего человеческие слабости, но не критикует их. Обратите внимание, например, на блестящий совет одного из его героев: как избежать зависти со стороны соседей? «Человек должен всегда думать о чувствах своих соседей… Так, если я, например, еду на ярмарку… и там преуспеваю, все продаю за хорошую цену и возвращаюсь с полными денег карманами и радостным сердцем, я никогда не забываю сказать своим соседям, что я все потерял до копейки и разорен. Тогда и я счастлив, и соседи счастливы. Но если наоборот, я действительно полностью разорился на ярмарке и вернулся домой с печалью в сердце, на душе кошки скребут, то я говорю соседям, что с того времени, как Б-г сотворил ярмарку, не было более удачной. Понимаете меня? Так и я огорчен, и соседи огорчены вместе со мной».
У Шолом-Алейхема часто стирается граница между пафосом и юмором. В коротком рассказе «Жалость к живущим* он пишет о маленьком мальчике, которого мать попросила очистить несколько луковиц. Перед тем как выйти из комнаты, она предупреждает его, чтобы он держал глаза закрытыми, а то потекут слезы. «А если я увижу слезы, я побью тебя».
Мальчик сидит и думает о словах матери с растущим возмущением: «Несправедливо так поступать со мной». Потом он начинает думать о других несправедливостях, например, когда служанка ударила ногой кошку, которая якобы съела мясо, которое та готовила. Потом служанка нашла «съеденное». Когда мальчик попросил, чтобы она извинилась перед кошкой, она накричала на него. Или он вспомнит субботу, когда, одетый в лучшие брюки, он увидел, как два мальчишки швыряют камни в птичье гнездо. Когда он подошел и сказал, чтобы они прекратили, его избили и порвали брюки. А дома, прежде чем он успел объяснить, что случилось, отец ударил его за драку в субботу и испорченные брюки. Потом он стал думать о гораздо больших несправедливостях. Жила У них во дворе калека-девочка, которую он часто носил по улице на спине, смеялся и играл с ней. Но однажды погромщик выбросил девочку из окна. Когда он вспомнил девочку, лежащую мертвой на улице, мальчик заплакал… и в этот момент мать зашла в комнату, увидела слезы и ударила его: «Я велела тебе не открывать глаза, когда ты чистишь лук!»
Душа Шолом-Алейхема оказалась такой же тонкой, как и души созданных им героев; он оставил в завещании просьбу, чтобы на его «йор-цайт» (годовщину смерти) его семья собиралась вместе и читала несколько его самых веселых и смешных историй.
Глава 131
Зигмунд Фрейд (1856–1939)
В Карле Марксе, Альберте Эйнштейне и Зигмунде Фрейде часто видят трех евреев, оказавших самое глубокое влияние на западный мир в XIX–XX вв. Но все же Маркса с натяжкой можно считать евреем. Отец крестил его в возрасте 6 лет, и он всю жизнь оставался ярым антисемитом. Напротив, еврейство Эйнштейна было столь глубоко, что, когда умер первый президент Израиля Хаим Вейцман, Эйнштейну предложили стать президентом. Он отказался, но ответил любезным письмом, весьма растроганный таким предложением.
Еврейство Зигмунда Фрейда более очевидно в сравнении с Марксом и более сложно по сравнению с Эйнштейном. Фрейд был признанным атеистом и не находил ничего привлекательного в иудейских ритуалах. Но хотя он отвергал сущность иудаизма, он гордился принадлежностью к народу, сохранившему свои убеждения перед лицом постоянных преследований и враждебности. Фрейд считал, что эти еврейские стойкость и сила и дали ему твердость, в которой он нуждался для защиты своих теорий перед лицом почти единодушной враждебности медицинских авторитетов. «Поскольку я еврей, — заявил Фрейд венской ложе организации «Бней-Брит», членом которой состоял, — я считаю себя свободным от многих предрассудков, которые ограничивают других в использовании своего интеллекта, и как еврей я готов присоединиться к оппозиции и обходиться без согласия окружающего большинства».
Еврейство Зигмунда Фрейда более очевидно в сравнении с Марксом и более сложно по сравнению с Эйнштейном. Фрейд был признанным атеистом и не находил ничего привлекательного в иудейских ритуалах. Но хотя он отвергал сущность иудаизма, он гордился принадлежностью к народу, сохранившему свои убеждения перед лицом постоянных преследований и враждебности. Фрейд считал, что эти еврейские стойкость и сила и дали ему твердость, в которой он нуждался для защиты своих теорий перед лицом почти единодушной враждебности медицинских авторитетов. «Поскольку я еврей, — заявил Фрейд венской ложе организации «Бней-Брит», членом которой состоял, — я считаю себя свободным от многих предрассудков, которые ограничивают других в использовании своего интеллекта, и как еврей я готов присоединиться к оппозиции и обходиться без согласия окружающего большинства».
Фрейд часто касался проблем, представляющих особый интерес для евреев. Его работа о юморе («Остроумие и его отношение к бессознательному») содержит больше материалов из еврейского юмора, чем из любого другого. Фрейда особенно впечатляла та степень остроумия, с которой евреи готовы шутить по поводу своих недостатков. «Я не знаю, — писал он, — много ли есть примеров других народов, которые так высмеивают свой собственный характер». Он особенно наслаждался здоровым эгоизмом, проявляющимся в еврейской хуцпе. Одной из его любимых шуток был рассказ о бедном еврее, который подошел к богатому барону с просьбой помочь ему в путешествии на курорт Остенде: «Врачи рекомендовали мне купаться, чтобы поправить здоровье». — «Очень хорошо, — сказал богач. — Я дам тебе кое-каких денег. Но почему тебе нужно в Остенде, самый дорогой курорт?» — «Господин барон, — ответил тот с укоризной, — я не считаюсь с затратами, когда речь идет о здоровье!»
Предметом последней книги Фрейда «Моисей и монотеизм» стала почти исключительно еврейская тема, хотя книга не дала ему много друзей в еврейской общине. С ощутимым перевесом в сторону теории, а не фактов Фрейд постулировал, что Моше был не евреем, а египтянином, возглавившим восстание евреев против фараона, и позже его убили те самые евреи, которым он помог. Фрейд рассуждал, что убийцы потом переживали такое чувство вины и угрызений совести по поводу своего преступления, что стали, по словам Эрнеста ван де Хаага, «ревностными и покорными сыновьями своего отца, которого они убили». Из всей книги чувствуется, что Фрейд считал и себя кем-то вроде Моше, открывающего «Тору» психоанализа часто враждебному к ней миру.
Но в «Моисее и монотеизме» Фрейд предложил одно любопытное объяснение антисемитизма, предположив, что евреев ненавидят не как убийц Мессии, а как народ, давший Мессию. Он считал, что христианский мир всегда возмущался слишком большими моральными требованиями, которые предъявил Йешу. Христиане вымещали свое возмущение и отчаяние на евреях, которые, предъявив миру эти требования — как через свою религию, так и через Йещу, — стали «больной совестью» всего западного мира.
Всю жизнь Фрейд был если не захвачен, то очень заинтересован понять суть евреененавистничества. «Относительно антисемитизма, — писал он, — я в общем не очень ищу объяснений; я склонен к тому, чтобы поддаться в этом вопросе своим страстям и согласиться со своей ненаучной верой в то, что человечество в общем и целом — мерзкое множество». В одном из самых трогательных пассажей своего «Толкования сновидений» Фрейд рассказывает, что его отец говорил об антисемитизме в Вене: «Мне, наверное, было десять или двенадцать лет, когда мой отец начал брать меня на прогулки и рассуждать о разных вещах нашего мира. И в одну из таких прогулок он рассказал мне одну историю, чтобы показать, насколько сейчас лучше, чем было в его время. «Когда я был молод, — сказал он, — я пошел гулять в воскресенье по улице… Я был хорошо одет, на мне была новая меховая шапка. Ко мне подошел христианин и одним ударом сбил мою шапку в грязь с криком «Жид! Убирайся с тротуара!». — «И что ты сделал?» — спросил я. «Я нагнулся и поднял шапку», — ответил отец спокойно. Узнав, что с отцом случилась такая неприятная история, я пережил подлинную травму».
Фрейд провел всю жизнь в Вене. За год до его смерти нацисты оккупировали Австрию. Гестапо трижды обыскивало его дом и вызывало его дочь Анну на допросы. Австрийские евреи жили в таком страхе, что Анна брала с собой сильное снотворное, чтобы в случае угрозы пыток покончить с собой. С помощью видных неевреев всего мира Фрейд получил разрешение на выезд в Англию для себя и дочери. Прежде чем дать его, гестапо потребовало, чтобы Фрейд подписал заявление, что с ним хорошо обходились. С типичным для него убийственным сарказмом Фрейд написал: «Я счастлив дать гестапо свои наилучшие рекомендации».
Но ирония, видимо, не дошла до гестапо, Фрейда выпустили. Во время Второй мировой войны были убиты нацистами четыре старшие сестры Фрейда, оставшиеся в Австрии.
Евреи были самыми страстными пропагандистами психоаналитических теорий Фрейда. В первые годы становления психоанализа Фрейд особенно ценил К.Г. Юнга, единственного нееврея в своем близком окружении. «Только благодаря его появлению на сцене, — отмечал Фрейд в своем письме, — психоанализ избежал опасности превратиться в национальное еврейское дело». Действительно, Фрейд опасался, что антисемиты отбросят психоанализ как «еврейскую науку» (что позже и сделали нацисты). До сего дня сфера психиатрии продолжает особенно привлекать евреев, и нет, вероятно, другой отрасли медицины, где евреев было бы больше, чем здесь.
Вот характерное высказывание Фрейда:
«Еврейские круги Вены и Иерусалимский университет (в коем я член правления) — короче, все евреи вместе — чествуют меня как национального героя, хотя мои заслуги перед еврейским делом ограничиваются одним-единственным пунктом — я никогда не отрицал своего еврейства».
Глава 132
Лев Троцкий (1879–1940)
Лев Троцкий — один из главных вождей коммунистической революции 1917-г., а затем командующий Красной Армией. Его настоящее имя — Лев Бронштейн, он еврей.
Во время гражданской войны, которая последовала за революцией 1917 г., антикоммунистические украинские войска уничтожили 50 тысяч украинских евреев. Антисемитские настроения солдат подогревались их руководителем Симоном Петлюрой (см. «Погром»), который постоянно напоминал, что большевистскими армиями руководит «еврей Троцкий». Но когда главный московский раввин Мазэ обратился к нему как к еврею с просьбой использовать Красную Армию для прекращения погромов, Троцкий отказал ему в этом. «Вы ошибаетесь, — был типичный ответ Троцкого, когда упоминалось его еврейское происхождение, — я социал-демократ. Это все». В конце своей встречи с Троцким раввин Мазэ сказал: «Троцкие сделали революцию, а Бронштейны расплачиваются». Историк Поль Джонсон отметил, что Троцкий больше других ответствен за отождествление коммунистической революции с евреями.
Евреи, конечно, дорого заплатили за то, что их народ в массовом сознании связывался с коммунизмом. Хотя антисемиты вполне могут доказать наличие большого процента евреев в коммунистическом движении, но они не сумеют опровергнуть тот факт, что еврейский коммунизм столь же враждебен евреям и их интересам, как и антисемитизм. Карл Маркс, основатель теории коммунизма, родился в еврейской семье в 1818 г. Его первая важная работа «К еврейскому вопросу» полна прямо-таки нацистской ненависти к евреям и иудаизму: «Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги. Но в таком случае эмансипация от торгашества и денег — следовательно, от практического, реального еврейства — была бы самоэмансипацией нашего времени… Деньги — это ревнивый бог Израиля, перед лицом которого не должно быть никакого другого бога». Гитлер позже признавал, что многие его антисемитские идеи выработались под влиянием знакомства с этим трудом.
Маркс задал тон для многих позднейших еврейских коммунистов своей враждебностью к верующим евреям и иудаизму. Хотя антиеврейство Троцкого никогда не достигало уровня антисемитизма Маркса, Троцкий активно противостоял еврейским интересам. В годы его власти в России подавляющее большинство синагог было закрыто (русская церковь также подвергалась гонениям), изучение иврита запрещено, русское сионистское движение, насчитывавшее 300 тысяч членов, разогнано, его лидеры сосланы в лагеря, из которых немногие вернулись живыми.
Учитывая выдающуюся роль Троцкого в разрушении еврейской жизни в России, ему должно было быть особенно досадно, что именно его еврейское происхождение послужило главной причиной того, чтобы Сталин, а не он стал преемником Ленина. Уинстон Черчилль ярко описывает чувства, которые мог испытывать Троцкий: «Он оставался евреем. Ничто не могло это изменить. Большое несчастье, когда покидаешь семью, отказываешься от национальности, плюешь на религию отцов… — платишь такую высокую цену, чтобы потерпеть поражение по столь мелкой причине». Годы спустя, когда его выслали из России, в Мексике, Троцкий осудил антисемитизм Сталина. Еврейско-американ-ские коммунисты тем не менее обвинили его в нападках на советское общество, в котором, как они «знали», не может быть ненависти к евреям.