Разумеется, он не поддавался или делал вид, что не поддаётся влиянию Мурзабека Ямадаева, но каждый раз, когда его тяжёлый, неподвижный взгляд останавливался на нём, внутри у него всё сжималось, как рессора в автомобиле. Чёрт его знает, что у него на уме, гадал Феликс. Возьмёт и пришибёт, абрек несчастный, у них это просто, как таракана раздавить, и никакая заграница не поможет.
Мурзабек Ямадаев, который, по всей вероятности, считал его другом, ничего не замечая, продолжал:
— А то, что не надо было разваливать Союз! — неожиданно заявил он.
— Кто бы говорил?! — изумился Феликс и на какой-то момент даже забыл о своих страхах. — Впрочем, я в этом не разбираюсь. Это было до меня.
Конечно, так говорить было нельзя. Это было непрофессионально, но Феликс ничего с собой поделать не мог. Им владело странное чувство, что он не доживёт до следующего утра.
— Ну да, продажный Горбачёв и его команда… — насмешливо сказал Мурзабек Ямадаев, весело глядя на Феликса своими влажными, восточными глазами.
— Они все продажные были, — легко согласился Феликс.
Всё, что было до его рождения, ему казалось ненастоящим. И всё, что говорилось об этом, казалось большой выдумкой больших дядей, половина из которых уже почила в бозе. Смысл имели только настоящее и будущее. Прошлое было тупым и глупым, не требующим к себе особого внимания, разве что в качестве назидания в заказной статье, но это была больше игра, чем настоящая жизнь. Настоящая жизнь только начиналась, и она была прекрасна, она была волнующая, как Гринёва в постели.
— Даже сейчас? — спросил Мурзабек Ямадаев.
— Сейчас нет. Сейчас всё по-другому.
Сейчас мы умные и продвинутые, подумал он и почему-то вспомнил о «болотной», с которой всё и началось, а все тупицы остались в прошлом. Тупицы нам не нужны, тупицы — это мусор, выброшенный историей. Вся сила сейчас в «новой свободе», и кто этого не понимает, тот безнадёжно отстал.
— Откуда ты знаешь? — нагло удивился Мурзабек Ямадаев и пристально посмотрел на него. — Ты ещё пацан, жизни не видел.
— Я не видел жизни, — уязвлённо согласился Феликс. — Но я знаю, — упёрся он, — что было хуже, чем сейчас.
Это был его последний рубеж обороны, за ним начиналась полоса отчаяния. Никто ещё не загонял его туда, даже Гринёва, но с Гринёвой это отчаяние было особого рода, это было сладкое отчаяние и сладкая смерть, которую он готов был принимать хоть сто тысяч раз подряд.
— Что ты, как попка, заладил, «хуже» да «хуже». У тебя собственные мысли есть? — Мурзабек Ямадаев посмотрел на него так, что Феликс окончательно забыл все свои мнимые страхи. Настоящий страх в образе абрека сидел перед ним, и это было куда реальней, чем мнимые боевики, готовящие прорыв.
— Пока была ваша власть и вы платили деньги, все было нормально, потом вы ушли и все начали мстить друг другу. Начальством стали убийцы и «лесники», они никогда не смогут создать государство. Они говорят: «Подождите, следующее поколение будет другим». Но передают власть по наследству да за деньги. Ты понимаешь, что это значит?
— Что? — спросил Феликс и сделал наивное лицо.
— Дурак ты, и кашу свою ты ещё не съел, — презрительно посмотрел на него Мурзабек Ямадаев.
— Мы делаем новую страну. У нас новые идеалы, — промямлил Феликс через силу. На лбу выступил холодный пот, хотя в салоне было прохладно. — Сказано, что СССР — это плохо… — выдавил из себя Феликс.
Душевные силы оставили его. Разговор не клеился. Хотелось залезть под кресло, чтобы его не трогали, и отсидеться там, пока колёса не коснутся земли.
— Интересно, — ядовито спросил Мурзабек Ямадаев, — какие песни ты будешь петь о том, как ты предал родину?
Было странно слышать такие речи от чеченца. В представлении Феликса все поголовно чеченцы должны быть врагами России, а здесь какой-то нетипичный чеченец.
— Я никого не предавал, — промямлил Феликс, страшно тушуясь под тяжёлым взглядом Мурзабека Ямадаева.
— Вададай![36] — произнес Мурзабек Ямадаев и потерял к Феликсу всякий интерес.
Он посмотрел в иллюминатор, за которым плыли облака. Феликс тоже посмотрел, однако ничего интересного не обнаружил: всё те же облака и край солнца, которое слепило глаза. К своему облегчению, он вдруг вспомнил, что Мурзабек Ямадаев работает в оппозиционной левой прессе, что Америка по праву сильного заставила чеченцев уважать оппонентов, а не убивать их сразу. Тогда зачем вся эта комедия, ведь Мурзабек Ямадаев, несомненно, знает, где я служу, думал Феликс, знает, но всё равно затеял странный разговор. И вообще у Феликса возникло ощущение, что Мурзабек Ямадаев давно хотел с ним поговорить, только случая не представлялось. Должно быть, выпил и расслабился, с превосходством подумал Феликс. А может, его подослал мистер Билл Чишолм, чтобы проверить меня? От этой мысли ему физически стало плохо. С них, с этих американцев, станется. Любят они это дело — подсылать провокаторов. Поэтому Феликс больше ничего не добавил, а прикусил язык. Впрочем, он сказал всё правильно — так, как его учили в универе и как говорили американцы в своей Америке. В этом отношении меня не упрекнёшь, подумал он, умный я, дюже умный. Не по зубам всяким «чёрным» типа Мурзабека Ямадаева.
— Знаешь, что я тебе скажу… — произнёс Мурзабек Ямадаев, поглядывая на него сверху вниз, и Феликс понял, что разговор изменился. — Будь осторожен. Ты уже здесь примелькался, а это плохо.
— Почему? — с холодком в душе спросил Феликс.
Страх, который на мгновение оставил его, снова схватил за горло железной хваткой.
— Хм… — усмехнулся Мурзабек Ямадаев и объяснил: — Запомнили тебя. А раз запомнили, значит, ты попался в чью-нибудь разработку. Мало ли у нас придурков.
— Почему? — снова тупо спросил Феликс, стараясь не подать вида, что он боится.
— Слишком удобная мишень.
— Почему мишень? Какая мишень? — неподдельно удивился Феликс.
У него возникло такое ощущение, что самолёт всё падает и падает в воздушную яму, и нет конца и края тому падению.
— Нет за тобой силы, а Кавказ силу любит, — насмешливо сказал Мурзабек Ямадаев.
— Что же, всех русских будете убивать? — нашёл в себе силы ехидно спросить Феликс, хотя понимал, что спрашивает совсем не то, что нужно спрашивать, откуда протекла информация, тогда можно было понять, как реагировать.
— Нет, конечно, но слабых будем. А ты слабый.
Его наглые восточные глаза выражали превосходство. Они выражали дух Востока, его превосходство, как у американцев. И в голове у Феликса всплыла одна-единственная, но очень и очень трезвая мысль: «Какие мы дураки!» Эта мысль была против правил, против всего того, чем жил Феликс и чему его учили. Но, тем не менее, мысль была единственно верной, настолько верной, что её можно было без опасения за свои чувства вынести в заголовок передовицы. Но с другой стороны, она была крамольной. А это уже «бомба». Есть такое понятие в журналистике — угадывание нерва общества, его потребностей. Нет, понял Феликс, ни главный, ни тем более мистер Билл Чишолм меня не поймут. Они мне скажут примерно следующее: «Откуда ты взял её, эту чушь собачью, сынок, нюх потерял?!» И поставят во главе «военного отдела» Глеба Исакова, этого тупицу и болвана. А этого допустить нельзя любой ценой.
— Ничего я не слабый, — Феликс обиженно уставился в иллюминатор, в разрывах облаков мелькала земля.
Америка за мной, думал он обиженно. Чего я слабый, не верил он. Вовсе нет! Мистер Билл Чишолм, Рыба, то бишь Соломка Александр Павлович, генеральный, всякие замы. Нет, просто так меня не отдадут. Сердце билось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Мурзабек Ямадаев явно предупреждал, только непонятно, о чём конкретно. Да, русских на Кавказе не любят, но это на уровне исторического инстинкта. Да, их убивают, если они неосторожно суют нос не в свои дела, но Мурзабек Ямадаев не может знать о моём бизнесе. Я же не треплюсь на каждом углу. Я очень осторожен. Я никого не обижаю. Плачу исправно и много. Все довольны. А в остальном мы с чеченами на одном стороне баррикады. Статьи мои никому не нужны, не затрагивают ничьих интересов и направлены исключительно на врагов Имарата Кавказ. Так что с этой стороны я невинен, как младенец. В чём же тогда дело? — ломал голову Феликс.
— Извини, дорогой, — положил ему на плечо тяжёлую руку Мурзабек Ямадаев. — Я только хотел тебя предупредить. А дальше сам решай. — И ушёл.
— Что решать? — вслед ему спросил Феликс, но так ничего и не понял.
Неужели я на крючке, гадал он, а командировка — всего лишь повод, чтобы уличить меня. Но тогда я вообще в большом недоумении. Тогда задействованы силы, которые превосходят силы Имарата Кавказ. А этого не может быть по определению. Кому я нужен? Таких, как я, тысячи. По большому счёту, толку от этой журналистики, как от козла молока. Большая политика делается за океаном, в Белом доме. А я мелкая сошка. Значит, успокаивал он себя, ничего страшного не происходит. Значит, просто совпадение, пьяный трёп собрата по перу, который таким образом решил приподняться до столичного уровня. Им, должно быть, в Чиче скучно, с превосходством подумал Феликс, успокаиваясь, вот они и впадают в страсти-мордасти. Одна-единственная поездка, и я в шоколаде, решил он, и на этом собственноручно завяжу. Буду жить, как все, на одну зарплату. Бедно, но зато полезно для здоровья. С Гринёвой роман закручу. Красивая тётка. Супер-пупер тётка. Как раз для меня. Нравится она мне. Так он решил и даже чуть-чуть успокоился, но осадок на душе остался, и было по-прежнему страшно, страшнее, чем в аэропорту, когда позвонил Рашид Темиргалаев. По-хорошему, надо плюнуть на этот Кавказ и делать ноги, подумал он, но уже поздно, назад дороги нет. Назад будет только хуже и многократно непредсказуемей.
В девять тридцать, едва кинув вещи в квартире рядом с корпунктом, Феликс, не снимая обуви и не проходя в комнаты, позвонил нужному человеку. Нервы и так были на пределе, а здесь ещё Лёха, который, напевая арию «Свет былой любви», беспечно, как младенец, плескался в ванной. Он, как всегда, был весьма доволен жизнью: во-первых, выпил с нужными людьми, а во-вторых, как понял Феликс, вечером у него романтическое свидание с одной из блондинок, от шикарных ног которой можно было сойти с ума. При иных обстоятельствах Феликс, не замедлив, присоединился бы к ним и даже получил бы часть своего удовольствия от подружки блондинки, но сейчас надо было действовать незамедлительно. На любом этапе могли возникнуть непредвиденные обстоятельства, которые надо было преодолевать, поэтому в разговоре с нужным человеком Феликс на всякий случай держал пальцы скрещенными.
Первая проблема заключалась в том, есть ли у нужного человека на данный момент необходимое количество марочного «наркоза», хотя обычно нужный человек никогда не подводил. «Наркозом» Феликс называл местные коньяки. Они были не такого высокого качества, как всемирно признанные бренды, но пить их можно было без опасения оказаться в больничке. Впрочем, там, куда Феликс транспортировал спиртное, в крепких напитках разбирались ещё хуже и поэтому брали всё, что валило с ног, а Феликс со своим марочным «наркозом» был для них как манна небесная. И если он наваривал тысячу процентов, то чечены — в пять-десять раз больше. Рынок диктовал цены и был просто гигантским, потому что на территории Имарата Кавказ алкогольных напитков не производилось.
К облегчению Феликса, нужный человек сообщил, что партия готова и ждёт не дождётся его и что вообще:
— Я думал, что ты приедешь неделю назад…
Хоть в этом повезло, с долей облегчения подумал Феликс. В голосе же нужного человека прозвучал упрёк, потому что нужный человек, как и Феликс, боялся и спешил. Однако в его голосе нет надежды, а это плохо, подумал Феликс, это очень плохо и в принципе даже может навредить мне. Теперь каждая мелочь казалась ему знаком беды.
— Не мог, дорогой, не мог. Так получилось, — ответил Феликс.
В разговоре с нужным человеком он пользовался манерами Рашида Темиргалаева. Ему казалась, что именно такая манера отличает столичных деловых людей.
— Я с радостью жду тебя, — сказал нужный человек, и опять Феликсу показалось, что происходит что-то такое, что ему пока неведомо, о чём все знают, а он, как дурак, в неведении, потому что он не местный, а столичная штучка, которую можно водить за нос.
Вот что значит сесть не в свои сани, подумал он, но деваться некуда: или на вилы к Рашиду Темиргалаеву, или в лапы к американцам. Неизвестно, где лучше. Диалектика страха, а она, как известно, порождает извращенную фантазию.
— Через полчаса, дорогой, — ответил он всё в той же манере Рашида Темиргалаева, — через полчаса.
Но в полчаса он не вложился. Вначале его задержал Лёха, который приоткрыл дверь и попросил бросить ему полотенце. Пришлось распаковывать Лёхин чемодан и рыться в его белье. Неплохо было бы сменить рубашку или принять ванну, но времени было в обрез. Феликс только ослабил узел на галстуке. К тому же позвонил Рыба и осведомился, как они долетели и долетели ли вообще. Он так и спрашивал, ядовито брызгая слюной в трубку: «Ну что, долетели?..» Как будто самолёт обязательно должен был упасть, но, к сожалению, не упал. У Феликса от этих слов по коже неизменно пробегал мороз. Мало того, что он боялся высоты, так ещё этот Рыба-придурок со своими плоскими шутками. Феликс избавился от него, сообщив, что они с Лёхой одной ногой уже за порогом — бегут, чтобы успеть раньше всех в Имарат Кавказ и первыми настрочить разоблачительную статейку о гадской Российской армии, мешающей новоиспечённому народу Имарата Кавказ строить новую светлую жизнь. Он произнёс всё это, испытывая к самому себе самые мерзкие чувства.
Затем оказалось, что «Land cruiser» не заправлен под завязку, как обещал Рыба. К тому же кто-то выставил из багажника все канистры. Пришлось проверять, не возил ли кто-то в них бензин. Этим кем-то мог быть только местный деятель, ровесник Феликса — двадцатичетырехлетний бездельник и мот, Айхар Гайдабуров, который один имел доступ в корпункт. А когда Феликс обнаружил, что кожа на заднем сиденье залита красным вином и измазана ещё чем-то, что отдаленно напоминало высохшую слюду, что стекло на спидометре поцарапано, что в магнитоле застрял сломанный диск, что на ковриках — засохшая рвота, — всё стало ясно: девиц возил, развлекался. Плевать, холодно подумал Феликс, сейчас не до этого. В результате на улицу Змейская он опоздал минут на двадцать, хотя страшно не любил быть непунктуальным.
— Извини, дорогой, — деловито сказал он нужному человеку. — Спешил, но не успел.
— Ничего, ничего, — ответил нужный человек и из вежливости спросил: — Как долетел?
— Спасибо, твоими молитвами.
Нужный человек слегка нервничал, а ещё он понял, что Феликс спешит, и тоже сделался суетливым:
— У меня всё готово — при этом нужный человек неприятно поёжился, будто ему за шиворот упала гусеница. Боялся он чего-то, а чего, не ясно.
Они спустились в подвалы. Должно быть, когда-то, понял Феликс, хозяин замахнулся на большое производство в надежде на туристов и времена благоденствия, да обмишурился — в тридцати километрах появилась «стена», и поток отдыхающих иссяк, как ручей в пустыне. Длинные подвалы были заставлены бочками, содержимое которых теперь никому не было нужно. Вывезти всё это в центральные районы России не было никакой возможности — перевозчики заламывали такие цены, что коньяк становился золотым. «Буду сидеть караулить, — как-то признался нужный человек. — А что делать? Не бросать же добро? В крайнем случае вылью прямо здесь». «Не забудь меня пригласить», — пошутил тогда Феликс, но, разумеется, даже в дурном сне не предполагал, что всё это может оказаться реальностью.
— Этот десятилетней выдержки, — сказал нужный человек похлопав по бочке, — а там старше, — показал на бочки, которые темнели в два ряда по обе стороны туннеля. — Отдаю самое дорогое.
Феликс был здесь примерно месяц назад, с тех пор ничего не изменилось. Видно, бизнес действительно шёл хуже некуда. А возить «наркоз» в Чичу никто не догадался, не потому что не понимали своей выгоды, а потому что граница охраняется так, что комар не пролетит без разрешения ООН и новых хозяев Имарата Кавказ. Но даже это было не главным, а главным было то, что по законам шариата за спиртное полагалась смертная казнь. Как в сталинские тридцать седьмые, решения лихо выносились шариатскими «тройками», а приговор исполняла шариатская стража. Разговор самый короткий: раз-два — и голова с плеч. Так что если находились смельчаки, готовые рискнуть ею, то их были единицы, и о них никто ничего не знал, потому что они таскали свой товар по подземным туннелям, а это уже было большущей тайной. Да и много ли натаскаешь на пупке — по обе стороны «стены» действовали летучие отряды охраны, и моджахеды взяток не брали, предпочитая мачете и шею, тем более что за каждую голову правительство платило тысячу моджахедских долларов. Стимул, как говорится, более чем серьёзный.
— Мне, как обычно, — сказал он, — триста литров.
— Вот это все как раз для тебя, — обрадовался нужный человек. — Восемь тысяч…
Вот чего он боялся, понял Феликс, конфликта и разрыва деловых отношений.
— Почему восемь, дорогой? Ты же всегда брал шесть?
— Ситуация меняется, — страшно нервничая, ответил нужный человек. — Бежать придётся.
— Куда? — удивился Феликс, хотя понял: как куда — в глубь России, больше некуда, беспредельна страна, а отступать некуда.
— А ты что, ничего не знаешь?
— Откуда, дорогой, — притворился Феликс.
— В городе люди появились, говорят, чечены придут.
Это было полуправдой, и Феликс почувствовал это. Просто нужный человек таким образом пытался оправдаться.
— Да ну? — Феликс сделал вид, что удивился.
— Что там у вас в столице ничего не слышно? — проникновенно спросил нужный человек.
— Ничего, — соврал Феликс, — абсолютно ничего.
Не мог он выдать тайну, хотя нужный человек ему очень нравился. Был он степенен и трудолюбив, как может быть трудолюбив только человек от земли, поставивший на ноги своё хозяйство.
— Совсем ничегошеньки?
— Ничегошеньки, — насмешливо подтвердил Феликс, чтобы сбить цену, — живи спокойно.
— Может, оно и так, — не поверил нужный человек, — но бережёного бог бережёт.
— Это точно, — согласился Феликс. — А вдруг через пару-тройку дней это, — Феликс оглянулся на коридор, убегающий за поворот, — ничего не будет стоить?
— Тем более, тем более, — не уступил нужный человек, и в глазах его промелькнул огонёк отчаяния.