Лёва Аргаткин сделал круглые глаза, хотел схохмить в том смысле, что Алексею Ногинскому теперь не привыкать лазать по отхожим местам, но вовремя прикусил язык не только потому, что можно было заработать на орехи от самого Ногинского, но и потому, что Олег Вепрев так посмотрел на него, что шутка завязла в горле. Уж подобный фокус ему точно не спустили бы, потому что в глазах и Севостьянихина, и Игоря Габелого, да и всех остальных Алексей Ногинский по кличке Ролик был героем, который не дал убить себя и спас своих людей. А уж каким способом — это солдатская смекалка, а она всегда хороша, если в живых остаёшься. На том стояли и стоять будем, мимолётно подумал Игорь и отвлёкся.
— Покажи точнее, — приказал Севостьянихин.
— Да на карте этой линии нет. Она начинается в подвале и выходит как раз под банком «Аваль» на улицу Мира.
Карта у Севостьянихина была хитрой. Он её сам дорисовывал ещё год назад в штабе бригады, как знал, что в Пятигорске воевать придётся. Вот теперь его смекалистость и пригодилась. Только почему-то именно эту линейку канализаций не нарисовал. И это его смущало. Но не верить Ролику было нельзя. Раз говорит, значит, так и есть.
— А дальше? — хитро спросил Севостьянихин, имея на лице самое серьёзное выражение и делая вид, что не замечает шумок, прокатившийся среди подчинённых.
— А дальше я не ходил, — признался Алексей Ногинский и покраснел.
Честным был Алексей Ногинский, и ему всегда казалось, что он не всё хорошее совершил в этой жизни.
Я бы так не смог, подумал Игорь: из полымя да в огонь, мне бы духу не хватило. Он поймал себя на мысли, что «оглядывается». До этого никогда не «оглядывался», а теперь «оглядывается» и стал вести себя осторожнее, потому что у него появилась Божена, и он, получается, за неё в ответе. Это, конечно, ещё не означало трусость, но надо было держать нос по ветру и осознанно не поддаваться всяким слабостям.
— А почему не доложил?
— Виноват, не успел, — ещё пуще покраснел Алексей Ногинский, и хотя ему было не привыкать к невзгодам судьбы, под пристальным взглядом майора Севостьянихина он окончательно стушевался.
Ясно было, что такого рода информация крайне важна, и извинить старшего прапорщика мог только его предыдущий подвиг. Бывает так, человек пережил смертельную опасность и всё ещё живёт в ней, думает о ней и поэтому заторможен. Такого человека можно простить, но не больше одного раза, потому что надо делать дело, а не переживать по всяким пустякам, пусть и смертельно опасным.
— Впредь… — сказал Севостьянихин, кивая своим гениальным носом и сверля Алексея Ногинского пристальным взглядом.
— Так точно, товарищ майор, — заверил его Алексей Ногинский, — впредь не повторится.
— Смотри мне… — погрозил Севостьянихин, — люблю я тебя, чертяку, но голову самолично оторву.
— Есть «самолично», — согласился Алексей Ногинский, вздыхая радостно, как школьник, которого простили за мелкую провинность.
— Ну что ж… — сказал Севостьянихин, — раз ты разведал, то покажешь дорогу. Понял? — спросил Севостьянихин у Игоря.
— Так точно, понял, — кивнул Игорь.
Одно только ему не нравилось: улица Мира была центральной, и стало быть, боевиков там наверняка немерено, но возражать не стал, сообразил, что перспектива незаметно миновать открытое пространство от гостиницы «Пятигорск» почти до железнодорожного вокзала перевесила все остальные доводы. А как известно из первоисточников, железнодорожная станция и телеграф, то есть связь, — это классика захвата власти в отдельно взятом городе. А с другой стороны, без разведданных Алексея Ногинского шли бы вслепую. Так что в любом случае палка о двух концах.
— Дальше по обстоятельствам. Продвигайтесь вот по этому кварталу. Там «китайская стена» почти что до планетария. Взрывчатки побольше возьмите. Общее направление — штаб.
— Хорошо бы там чехов не было, — высказал надежду Герман Орлов, но ему никто не поверил.
Вообще Герман Орлов имел свойство высказываться о проблемах, которые волновали исключительно всех. Неопределенность с боевиками смущала.
— Думаю, что там их нет, — сказал Севостьянихин.
— Согласен, — кивнул Олег Вепрев, — они же к нам прижались. А мы у них в тылу окажемся.
— Хорошо бы так, — согласился Игорь, поддержав тем самым позицию Германа Орлова.
Но это были уже детали.
— Ну а теперь наметим пути отступления, — сказал Севостьянихин и раскрыл разворот карты.
* * *Войсковые куртки решили снять, а «бронники», наоборот, оставить. Многие духи бегали в «бронниках». Вместо касок и кепи головы повязали зелёными косынками. Один Игорь, руководствуясь каким-то странным чувством, куртку оставил. Мало ли что, подумал он, вдруг к вечеру не вернёмся, спать тепло будет.
— Да, — вдруг вспомнил Севостьянихин и достал из кармана кусок синей ткани. — Сделайте повязки.
Игорь хотел было на секунду улизнуть, чтобы повидаться с Боженой, но прибежал, как всегда, взволнованный Лёва Аргаткин и, запинаясь от волнения, сообщил, что с запада слышна стрельба и что боевики уходят в ту сторону.
— Слава богу, — сказал Севостьянихин, но по его тону всем стало ясно, не верит он, что пришла помощь, потому что Будённовск находится совсем в другом месте, разве что из Майкопа или Краснодара ударили, но тогда бы духи бежали без оглядки, только пятки сверкали.
— Да, согласен, — сказал Игорь, — здесь что-то не то.
И, конечно же, не простился с Боженой, хотя, возможно, это было и к лучшему: если убьют, то она запомнит его веселым, без того душевного надрыва, когда люди прощаются навсегда.
Раньше он жил одним днём, а теперь думал о будущем, но ещё не понял, хорошо это или плохо. Для исхода дела это не имело никакого значения.
— Ставим дымы и идём, — безапелляционно заявил Олег Вепрев.
— Давай, — помедлив, согласился Севостьянихин и почему-то пристально посмотрел на Игоря, но ничего не сказал.
И Игорь понял: если бы приказал остаться, то я бы, конечно, не остался, подумал он. Взвесил Севостьянихин «за» и «против», о Божене подумал в первую очередь, о том, что будет завтра, какая кому судьба выпадет, и приказать не посмел. Нельзя приказывать в таких делах. Это дело сугубо личное, хотя в армии ты не принадлежишь самому себе, в армии ты принадлежишь армии, но умираешь в одиночестве. Противоречие, однако, подумал Игорь и больше не стал забивать себе голову всякими умозаключениями, которые в реальности не играли никакой роли.
— Чего улыбаешься? — спросил Севостьянихин, поглядывая на часы.
Как всегда перед разведкой, время тянулось как резина.
— Да так, — ответил Игорь и пожал плечами в знак того, что ничего серьёзного.
— Ладно, будет вам весело, — предупредил Севостьянихин, но больше ничего не добавил.
Глупо было что-либо добавлять, а сентиментальностей никто не любил.
— Да мы всё понимаем, — встрял, как всегда, ни к селу ни к городу Лёва Аргаткин.
На него никто не обратил внимания. Мало того, Олег Вепрев хмыкнул в кулак и занялся дымовой гранатой.
— Вот что, — сказал, поднимаясь, Севостьянихин, — дам-ка я вам ещё двоих.
— Хватит нам людей, — сварливо сказал Олег Вепрев, который расценил предложение командира как неверие в их силы.
— Не хватит, — оборвал его Севостьянихин, и его гениальный нос возмущённо раздул ноздри. — Без огневой мощи пропадёте, а если кого-то вытаскивать придётся?
— Тьфу-тьфу-тьфу… — поплевал через левое плечо Олег Вепрев, ввинчивая запал в гранату.
— Правильно, братишки, — пробасил Герман Орлов. — Возьмём. Кого дашь, командир?
— Драганова и Котлярова: — Севостьянихин взялся за связь.
Игорь по достоинству оценил жест командира: отдавал он последний резерв, пускал в дело всю группу спецназа. А это значило, что ставка была чрезвычайно высока.
— Вот это дело! — обрадовался Герман Орлов. — Гы-гы-гы!!! Ёпст!
Он уже обвесился с головы до ног своими любимыми гранатомётами и «шмелями», даже сунул парочку Игорю и Лёве Аргаткину. Последний почему-то обиделся.
— Я бы и сам взял, — сказал он и потёр травмированный глаз.
Ясно было, что Лёва Аргаткин планировал идти в авангарде, а не тащиться позади. Он полагал, что ещё одно усилие, ну, может быть, потом ещё одно, и он обязательно поедет домой, чтобы в середине лета смотаться на полуостров Рыбачий, где в Мотовском заливе ловятся огромные крабы и тьма рыбы. «Отведу душу, — мечтал он, — Машку возьму». Машка у него была трехгодовалым эрделем, умницей-разумницей и вообще любимицей семьи.
— Бери, что дают, хуже не будет, — добродушно заверил его Герман Орлов и похлопал его своей лапищей, давая тем самым понять, что и без него найдётся кому рисковать, например Алексею Ногинскому, и ничего, что он сидел в выгребной яме. Это ещё ничего не значит, главное, что он находчив и что у него работает смекалка. А на войне это главное. Если думаешь, выстрелить всегда успеешь.
Олег Вепрев же незаметно покривился, словно проглотил ложку соляной кислоты. Скулы у него затвердели, а глаза сделались неподвижными. И вообще он стал походить на живой монумент.
Опять начал психовать ещё до операции, опять из него дурь попёрла, решил Игорь, но ничего не сказал. Нет смысла выяснять отношения накануне вылазки. Ну не любит он Лёву с ног до головы, ну и бог с ним, с Лёвой, авось обойдётся, подумал он, не первый и не последний раз.
Прибежали взмыленные, но счастливые Юра Драганов и Семён Котляров. Семён — белая кость спецназа — со своей СВУ. Ему лишняя ноша не полагается, он и так перегружен боеприпасами. Юра же Драганов со своей физиономией киногероя готов был лезть, куда угодно и за чем угодно, и его женщины ему были не указ, потому что остались там, в другой жизни, да ещё и в Москве. Сказал он как-то, когда его уже достали расспросами: «Убьют, им же легче будет». «Это чем?» — поинтересовался Олег Вепрев, который не понимал, как это можно жить с двумя женщинами одновременно. С одной бы справиться. «Молодых найдут, необстрелянных». На том и порешили, что в мирной жизни воякам труднее всего.
Олег Вепрев кинул гранату, и когда дым из переулка пополз в окна, они побежали. Игорь напоследок оглянулся: в дверном проёме стояла Божена, а Севостьянихин незаметно их перекрестил.
Глава 6
ПРЕЗИДЕНТСКАЯ ТАЙНА
До Назрани Феликс пролетел на одном дыхании. Страха как не бывало, страх накатывался волнами, и Феликс, несомненно, большую часть времени находился во впадинах между ними, то есть, как висельник, испытывал полное безразличие к собственной судьбе.
Прямо на центральной площади, в виду центрального рынка, у него кончился «заряд». Ему ещё хватило здравого смысла надавить на тормоза, хотя так и тянуло приткнуться лбом и уснуть, не отрываясь от руля, и пропади оно всё пропадом.
Лицезрела бы меня Гринёва или Рыба, тупо думал он, вылезая из машины на одном автопилоте. В тот момент, когда левая нога коснулась раскаленного, как сковорода, асфальта, он совершил кульбит, и Феликс едва не упал, вцепившись в дверцу. Несколько мгновений крыши домов и минарет с тонким золотистым полумесяцем качались, как при землетрясении. Потом они успокоились, и он двинул картонной походкой наркомана, пялясь на поребрик, чтобы он, не дай бог, не кувыркнулся снова. Когда поребрик кончился, Феликс ориентировался на щербатые ступени и уже в последний момент ухватился обеими руками за столб, поддерживающий козырёк, затем решился войти в магазин, но не тут-то было. Со стороны, должно быть, это выглядело комично: пьяный в дупель русский борется с тугой дверной пружиной. Промелькнули дикие бородатые лица. Какие-то тётки с разъярёнными лицами, агрессивно жестикулируя, едва не задели его носа, но он ничего не слышал, он даже не помнил, как оказался у прилавка и стоял ли в очереди. Все кричали, все чего-то от него хотели. Его любимого «nescafe» в одноразовых пачках почему-то не было. Он взял стеклянную банку, пять толстых натуральных шоколадок и огромную бутылку минеральной воды. Продавщица запросила с него такие деньги, что он удивился, но не в силах был пересчитать «чечеши» — чеченские доллары — в рубли. Сумма показалась ему астрономической, но спорить не стал, а молча расплатился.
— А ложка?.. Ложка есть, — услышал он свой бесцветный голос.
— Какая тебе ложка, нарик?! — возмутилась продавщица. — Может тебе ещё и «баян» дать?
Феликс хотел объяснить, что он просто смертельно устал, что он хочет спать, что он, несмотря на безалаберную жизнь, ни разу не пробовал никаких наркотиков, даже не курил безобидную анашу, может быть, потому что его друг Лёха тоже не курил — даже табак, но в очереди снова раздались голоса:
— Понаехали здесь! Воздух портят! Говнососы!
— Мало мы вас терпели, неверные!
— Гони его в шею!
Ему хватило ума не вступить в перебранку, он только бормотал: «Бекх на била»[48] и все той же картонной походкой доковылял до машины и бухнулся на сиденье. Он свернул крышку на банке, разорвал золотистую фольгу и всыпал в рот такое количество кофе, что язык застрял колом, и пил, и пил минеральную воду до тех пор, пока в животе не стало булькать. Затем всё так же замедленно, как во сне, подставил лицо под холодную струю воздуха из кондиционера и съел ещё три шоколадки, перепачкавшись, как младенец. Но чтобы достать платок и вытереться, соображения не хватило, словно уже ничего не имело никакого смысла. После всего этого он, кажется, провалился в сон на целую вечность, а очнулся оттого, что рядом с машиной стали тереться подозрительные личности со всё теми же зверскими бородатыми лицами. Оказалось, что он спал всего-то полчаса, но этого хватило, чтобы прийти в себя.
— Брысь! — пробормотал он, заводя мотор и распугивая местную шпану.
Ещё через пять минут осторожной езды, и он окончательно восстановился. Не-ет, так жить нельзя, невесело думал он. Так жить глупо, вредно, а главное — бесперспективно, и переключил на седьмую передачу, чтобы видавший виды «Nissan», который показался ему подозрительным, отцепился километров через двадцать, как раз там, где Феликс свернул с шоссе номер двадцать девять, которое теперь называлось «Вададай», на второстепенную дорогу, ведущую в Алхасты. Промелькнула станица ТIихьа-Марта, бывшая Нестеровская. После этого он двигался в очень гордом одиночестве и пришёл к выводу, что Соломка, как никогда, прав: в балках, поросших лесом, прятались палатки, рядом, чуть ли не толпами, бродили всё те же бородатые люди со зверскими лицами. «И это наши освободители, арьергард Америки? — думал он, не испытывая никаких эмоций, кроме брезгливости. Хотя всё даже очень может быть. Даже я со своим здравым смыслом плохо понимаю, что происходит и зачем происходит, в этом мире всё так перепутано, что порой не отличишь, где друг, а где враг».
Справа промелькнул указатель с надписью «Алхасты», которая была старательно перечеркнута, а сверху значилось: «Буммат». В отдалении возникли серые крыши на фоне отрогов Большого Кавказа, где-то там текла горная река и начинались свободолюбивые земли, которые никогда не покорялись России.
Феликс как пуля промчался через центр, где высилась игла мечети с уже привычным полумесяцем, и потащил за собой пыль вниз по улице, которая когда-то, естественно, называлась Ленина, а теперь носила такое заковыристое название на арабском, что язык сломаешь. Перед полосатым шлагбаумом свернул налево, въехал на горку и дал по тормозам как раз напротив дома под номером девятнадцать. Всё — основная часть пути была закончена. Теперь всё зависело от малости — заплатят или не заплатят, или убьют прямо здесь, а машину продадут в Турцию.
Просигналить он не успел. Из дома выскочил Бирсу Акиев собственной персоной, высокий, худой, жилистый, неопределённого возраста — где-то между пятьюдесятью и семьюдесятью пяти, в неизменной папахе и в сапогах, сноровисто распахнул ворота и нервно махнул рукой, мол, заезжай, заезжай, не мозоль глаза.
Феликс о нём почти ничего не знал, кроме того, что Бирсу Акиев при российской власти имел транспортную фирму, а с возникновением Имарата Кавказ вынужден был отдать её за бесценок кому-то из Грозного, кому она приглянулась, о чём, похоже, теперь абсолютно не жалел, потому что торговые пути были разорваны и возить грузы по стране, которая вмиг стала размером с копейку, стало нерентабельно. И вообще Имарат Кавказ до сих пор раздирали противоречия уголовно-экономического плана: шёл передел собственности, и власть склонялась то к одному тейпу в зависимости от того, кто приходил в Высший шариатский суд, то к другому, то к третьему, то к четвертому и сменялась так часто, что уследить было невозможно. Феликс в этом не разбирался и разбираться не хотел, хотя писал раз в две недели передовицы и тут же забывал все имена и должности, благо под рукой всегда был Интернет. Главная идея всех статей, которая, естественно, спускалась свыше, — как хорошо отныне живётся в новоиспечённой республике Имарат Кавказ и как плохо было под гнётом России. Кто платит, тот и заказывает музыку, злорадно думал он, презирая всех тех, кто проиграл в политической борьбе с Михаилом Спиридоновым. А как вы хотели? Недаром Рыба твердил: «Основная ваша задача приучать население к мысли о неизбежности экономических потерь в борьбе за „новую свободу“». Феликсу, разумеется, это не нравилось, хотя, с другой стороны, за что боролись, на то и напоролись — и чичи тоже, только, похоже, им во сто крат хуже, потому что им на голову ещё и упал догматический шариат, но зато на фоне полной и неотвратимой свободы. Ну и флаг им в руки, то бишь полумесяц.
— Заходи, дорогой! — воскликнул Бирсу Акиев, распахивая дверь в огромный, как дворец, дом. — Все глаза выглядел! Почему не приезжал?! Сто лет прошло! Бизнес стоит! Деньги пролетают мимо!