И уж точно я жалел бы впоследствии о том, что упустил шанс прикоснуться к чему-то большему, чем прежняя моя обыденность. Робким человеком помыкает любой проходимец, говорил Фигаро, а я с детства робким не был. А чем неробкий отличается от робкого? Тем, что может прыгнуть с завязанными глазами с вышки в бассейн, не зная, налита ли туда вода.
Ну, я и прыгнул.
На своем – теперь он был мой – простреленном в двух местах антиграв-катере я мотался по всем городам и городишкам, где имелся хоть какой-нибудь заводишко, пригодный для перепрофилирования под оборонные нужды. Ругался, требовал, пугал владельцев неизбежной национализацией, если те не научатся бодро отвечать: «Есть!» и щелкать каблуками. Был в Степнянске, а маму за недосугом не повидал. Дважды летал на Северный материк и наконец-то увидел наш океан, правда, с изрядной высоты. Ничего… отобьемся – съезжу в отпуск на морское побережье.
А дни шли, иначе говоря, неумолимо уменьшался наш запас времени. Таял. Съеживался. Ах, если бы у нас были средства дальнего обнаружения! Мы заранее знали бы о нападении и имели бы минимум сутки, чтобы встретить землян во всеоружии. Нельзя ведь неделями держать десять миллионов волонтеров в готовности номер один. Они ведь просто фермеры с ружьями и рабочие с ружьями же. Свобода пьянит, но не кормит. И фермеры, и рабочие должны все-таки заниматься своим природным делом, а военными учениями – лишь по вечерам. Без этого Тверди угрожал голод, причем не в столь уж отдаленной перспективе. На месте землян я бы просто послал пару кораблей повисеть у нас на орбите, держа нас в напряжении, но не нападая. Через полгода они взяли бы нас голыми руками, просто пообещав накормить голодных. Идеи – идеями, а желудки – желудками. Какому фермеру понравится, если его дети начнут пухнуть с голоду? Нет таких фермеров. Природа горазда на выдумки, а таких чокнутых не придумала.
Одно радовало: Дженни, кажется, начинала понемногу оживать. Она уже поругивала меня за то, что я прихожу домой только ночевать, что прихожу уставший, как ездовая собака, что не сдержал слово позаниматься с ней твердианскими обычаями и поработать над произношением и что в постели от меня теперь не очень-то много толку. Я старался отшучиваться, а не отругиваться. Женщин нельзя злить, уж лучше дразнить дикого зверя. Фигаро этого не говорил, но мог бы сказать.
Со дня восстания минул месяц, за ним кое-как протелепался и укатился в прошлое второй, пошел третий… Начался сезон дождей. Сначала, как обычно, нещадно лило три дня, ливневая канализация Нового Пекина опять не справилась, и вода затопила половину города. Вместо улиц шумели мутные реки, несли мусор и всякую всячину. Над половиной Большого материка разверзлись хляби небесные. Сухие русла наполнились до отказа, реки вышли из берегов и затопили низины. Как всегда, были погибшие и разорившиеся, были мольбы о помощи, которую мы не могли оказать. Как будто достаточно взять власть, чтобы прямо сегодня после завтрака осчастливить народ! Потом стало полегче. Солнце каждое утро вставало в мареве, торопливо осушало лужи, воздух тянул в себя влагу, как насос, а к середине дня над столицей нависали черные грохочущие тучи, падали на землю ветвящиеся огненные рукава, рушилась стена дождя, и вновь бежали по улицам бурные реки. Рухнуло несколько домов с подмытыми фундаментами, и новый муниципалитет не знал, куда деваться от жалоб и требований оказать помощь. Вот и делай людям добро! К старой Администрации небось никто не стал бы обращаться с требованиями! Куда только девалось исстари присущее твердианам умение полагаться лишь на себя да на помощь ближайших соседей?
Хорошо уже то, что эти проблемы были не по моей части. Я радовался, видя, что работаю не напрасно, и одновременно ужасался чудовищной громаде еще не начатых дел. Могли ли мы отбиться от нападения? Может быть, да, а может быть, и нет. Это зависело от того, с какими силами навалится на нас метрополия и какие конечные цели будет преследовать. Казалось бы, землян должно было устроить восстановление статус-кво с предварительным наведением порядка и наказанием виновных, – однако полной уверенности не было. И я откровенно обрадовался, узнав, что, против всех ожиданий, наши чахлые, слепленные кое-как средства наблюдения сумели обнаружить на подходе к Тверди два гигантских корабля.
– Не понимаю, чему вы улыбаетесь! – взвился, как ужаленный, Савелий Игнатюк, заметив, как я расплылся в улыбке, узнав новость о кораблях на одном из заседаний Комитета.
– Очень просто. Два больших корабля для нас лучше одного маленького.
– Объяснитесь!
– Пожалуйста. Большие корабли означают десант. Стало быть, нас собираются всего-навсего поучить уму-разуму, а не уничтожить. Это радует. Мне нравится быть живым. А кто кого поучит – посмотрим…
Глава 4
Разумеется, Игнатюк «поставил меня на место», вернее, решил, что поставил. А я, в свою очередь, решил не лишать его этого удовольствия. Много ли ему осталось удовольствий? Когда начнется война, кому будут нужны игнатюки и прочие осколки старой Администрации, внезапно воспылавшие любовью к независимости и сохранившие пока кое-какие посты? Начнется время совсем других людей.
Так я думал тогда. Никому ведь не запрещено быть наивным, верно?
С заседания я поспешил домой. Дженни, конечно, не ждала меня так рано, но готовилась встретить моим любимым блюдом. Вонища в квартире стояла еще та – затыкай нос, беги вон.
– Я хотела приготовить тебе куггу…
– Ее не всякая твердианка сумеет правильно приготовить, – успокоил я Дженни, распахивая настежь окно. Поток очищенного ливнем воздуха ворвался в кухню, мало-помалу вытесняя миазмы. – Кугга – блюдо деликатное, неточностей в рецептуре не терпит… Так-так… Орехи плоской лианы пережаривала или так клала?
– Пережаривала.
– Значит, недостаточно. Цвет должен быть темно-коричневым, и пасту из них надо делать, пока они еще горячие. Ладно, не переживай. У меня хорошие новости: на подходе два корабля метрополии.
Несколько секунд Дженни без всякой цели переставляла кастрюльки на плите. Потом спросила, не оборачиваясь:
– И что это значит?
– Второй акт пьесы, вот что это значит, – сказал я. – У тебя есть шанс вернуться домой – если не убьют, конечно. Но я постараюсь, чтобы не убили.
Когда говоришь с женщиной, не стоит произносить такое заурядным тоном, а надо без лишних слов, одной только интонацией дать понять: разорву всякого, кто косо посмотрит, спасу и сохраню, не сомневайся! Так я и сделал.
– Врата откроют? – спросила Дженни.
– О Вратах придется забыть. Ну, давай сюда куггу, я голоден.
– Она вонючая.
– У меня в желудке нет органов обоняния… Да погоди ты накладывать! Иди сюда. Слушай и запоминай. Я сейчас поем, уйду и приду неизвестно когда. Сиди, как прежде, и не высовывайся. Чтобы даже соседи не поняли, что в квартире кто-то есть. Ясно? Возможно, мы не увидимся несколько дней, но я приду за тобой обязательно. С тобой ничего плохого не случится, я тебе обещаю. Веришь?
Она кивнула.
– А ночевать не придешь?
– Вряд ли. Да и любовник сейчас из меня… не очень.
– Дурак, – сказала Дженни. – Разве только в этом дело?
Кугга была вполне пристойная – если заткнуть нос. Поев, я чмокнул Дженни в щеку и унесся на всех парах. Время было на вес скандия. Я уже не мог начать ничего нового и должен был лишь следить, чтобы не застопорилось начатое. И если нашелся бы такой остолоп, который сказал бы, что это нетрудно, я для экономии времени даже не расхохотался бы ему в лицо. К дьяволу анацефалов! Нужно было успеть изготовить как можно больше катеров, используя по максимуму запас антиграв-генераторов. Пусть они будут слабо вооружены и никак не бронированы – лучше иметь такой воздушный флот, чем никакого! Всю готовую продукцию надлежало спрятать в джунглях, по возможности рассредоточив. Захваченные во время восстания полицейские вертолеты – тоже. Исправные самолеты – использовать для экстренной эвакуации наиболее ценных людей и грузов, а потом бросить. В войне от них не будет толку. Морским судам – спрятаться в пустынных бухтах. Спрятать заводы было немыслимо, и рабочие должны были оставаться у станков и конвейеров до последней возможности, а по сигналу тревоги – смываться. Ценное, но не используемое оборудование было уже вывезено и спрятано. Взрывать покинутые предприятия мы не собирались – землянам уж точно не было нужды использовать их. Земляне скорее сами разрушили бы наши заводы в рамках «наказания» для нас.
Штаб обороны переехал в Штернбург. Я догадывался, зачем это было сделано. Но от дяди Варлама по-прежнему не было ни слуху, ни духу. Как и от Майлза Залесски. Боб только хлопал меня по плечу – не трусь, мол!
Я не трусил. Я злился. Понимал, что есть на свете что-то, чего мне знать не положено, и на логическом уровне даже не возражал против этого, а только все равно злился. Паршиво находиться в подвешенном состоянии, не зная, какие карты в прикупе. Это интересно и щекочет нервы лишь тогда, когда рискуешь всего-навсего деньгами.
Корабли метрополии, выскочившие из индуцированного гиперканала в ста миллионах километров от Тверди, приближались к нам неумолимо, но без спешки. Задолго до того как они вышли на околотвердианскую орбиту, мы поняли: это не крейсеры, способные без особых проблем стереть с лица планеты всю высшую жизнь, и уж тем более не линкоры, одним залпом срывающие с планеты атмосферу. К нам приближались два десантных корабля – огромнейшие самоходные баржи. Впрочем, и они были неплохо вооружены, по меркам метрополии. По нашим же меркам, мы перед ними были чем-то вроде поля, а они – сенокосилками. Начнут работать – рано или поздно закончат, а мы… Ну какой ущерб могут нанести травинки исправной и хорошо отлаженной сенокосилке?
Выйдя на низкую орбиту вокруг Тверди, корабли оставались на ней трое суток. Они не маневрировали, не посылали никаких сообщений. Безоблачной ночью любой твердианин мог видеть их и оценить размеры этих громадин. Обыкновенный спутник выглядит как бегущая по небу светящаяся точка – я видел их в ночном небе Земли. Но эти монстры имели размеры и форму. Они давили. Они действовали на нервы. Вне всякого сомнения, по мысли земного командующего, бездействие кораблей должно было оказать на бунтовщиков психологическое давление.
Затем один из кораблей нанес удар по Луне Малой. Просто так, для демонстрации мощи. Было отчетливо видно, как меньшая из двух наших лун оделась плотным коконом пыли. А два корабля еще целые сутки продолжали безмолвно плыть над нашими головами.
Затем последовал ультиматум, короткий и категорический. Здравомыслящим колонистам Тверди предлагалось арестовать кучку преступников, узурпировавших власть в колонии, выдать их для доставки в метрополию ради справедливого суда и, сложив оружие, спокойно вернуться к мирному труду. В случае, если через трое суток на той же длине волны не поступит сообщения о принятии условий ультиматума, говорилось далее, космические вооруженные силы Земли выполнят свою задачу, и ответственность за все неизбежные при восстановлении порядка жертвы и страдания народа ляжет на так называемый Комитет национального возрождения.
Трое суток на размышление – это было многовато. Но трое суток на размышление при ползущей по небу смерти – это очень много. Корабли-громадины давили на психику. Оставалось только радоваться, что сезон дождей еще не кончился и хотя бы часть материка укутана облаками…
Никто не собирался отвечать на ультиматум. Города эвакуировались, население размещалось во временных лагерях. Еще работали заводы, еще пыхтели грузовички и трактора с прицепами, развозя по военным базам оружие. На перегруженных железных дорогах происходили аварии. Штаб принял решение реквизировать принадлежащий фермерам транспорт. По тропинкам в джунглях тянулись караваны вьючных лошадей и громоздких толстопятов. Дикое зверье бежало прочь, вообразив, наверное, что все двуногие этой планеты вознамерились переселиться из степей под полог влажных лесов. В горах спешно дооборудовались пещерные базы.
За эти трое суток мне удалось поспать два часа с минутами. Бывают такие дни, как говорил Фигаро. Мне удавалось сохранять голову ясной при помощи периодического окунания ее в холодную воду – водопровод, к счастью, все еще исправно действовал. Часов за пять до истечения срока ультиматума ко мне в контору заявился Боб собственной персоной.
– Сворачивай лавочку. Перебазируй своих на базу «Дикий кот». Знаешь, где это?
Я знал.
– А чего это у тебя волосы мокрые?
– Вспотели, – буркнул я. – Значит, смываемся прямо сейчас?
– Точно, – подтвердил Боб. – И не тяни – может, земляне не станут дожидаться ими же назначенного срока. Кстати, на их месте я бы так и сделал.
Боб угадал. Оставалось еще три часа, когда от кораблей отделились две стаи катеров и, рассыпавшись веером, устремились в атмосферу. Тут бы и сбивать их одного за другим! Гасящий скорость в облаке плазмы катер практически беспомощен. Но чем сбивать их, чем?!
Дикари с копьями против мушкетов и лат. Читайте земную историю, все идет по кругу. Я начинал догадываться, почему человечество из века в век повторяет одни и те же ошибки. Будь иначе, оно добралось бы до более опасных ошибок, и те наверняка погубили бы его. В общем и целом, если брать человечество как вид, то в повторении ошибок, наверное, нет ничего дурного. Наоборот, в них спасение вида! А жертвы… ну что жертвы? Даже если вымрет половина человечества, Вселенная не понесет потери в химических элементах. Ей нет никакого дела до нашего муравьиного копошения на окраине большой, но все-таки весьма заурядной галактики. В ней миллиарды подобных галактик. Ну на что Вселенной сдался разум, да еще такой, каков человеческий? Вот и выходит, что все наши чувства, мысли, поступки и метания суть проявления тривиальнейшего инстинкта выживания вида. Не так разве?
Да, так, думал я, разгоняя катер над крышами Нового Пекина. Ну так что же? Если человек тем разумнее, чем меньше в нем животного, то надо, выходит, поступать вопреки инстинкту? Покориться землянам, униженно вымаливать прощение, а потом еще столетия жить в нищете, получая от метрополии главным образом плохо скрываемое презрение? Чушь какая-то. Нет уж… К чему ты предназначен, то и делай. А если тебе в голову лезут дурацкие мысли, то повторяй вслед за Фигаро: ни одно живое существо не может идти наперекор своему инстинкту. И заметь, что о разумности существа Фигаро ничего не говорил…
Дженни сидела рядом со мной, а на задних сиденьях помещался невеликий наш багаж. Свистел ветер в пулевых прострелах – я так и не удосужился заткнуть их. На некоторых режимах аппарат начинал мелко дрожать, я прибавлял газу, и дрожь исчезала. В небе веером расходились полосы огня и дыма – с неба на Твердь спускались катера землян.
Впервые за много дней я ощущал себя легко. Все, что я мог сделать на своем посту, было сделано. Ну, почти все. И я не бежал, а планово эвакуировался. То же делали мои подчиненные, мои консультанты и аналитики, вспомогательный персонал, сотни инженеров и тысячи рабочих с остановленных заводов. Всех удалось оповестить, никто не был забыт в суматохе. В дикой спешке вывозилось кое-что из оборудования, с аэродромов натужно взлетали перегруженные самолеты, добровольцы сопровождали ползущие вон из городов караваны с грузами, прочие эвакуировались своим ходом, но каждый знал координаты сборных пунктов. Со временем вся Твердь узнает имя Шмуля Цукермана – ассистента с кафедры математики Новопекинского университета, разработавшего по моему заданию оптимальную схему эвакуации. Пусть я всего-навсего инженер, однако и я, погрязший в своих железяках, худо-бедно знаю, чего можно ждать от науки, если собрать толковых ребят! Нет, я не зря поработал!
По пустым улицам ветер гонял легкий мусор. Ближе к окраинам по одному и группами стали попадаться припозднившиеся беженцы – очень спешащие, втягивающие головы в плечи от рева маршевого двигателя моего катера. Даже бродячие собаки исчезли куда-то. Зато в окне верхнего этажа облупленного, чуть покосившегося трехэтажного дома, какие строили «прогрессивным методом» лет пятьдесят назад, я заметил человеческую фигуру.
– Ты куда? – всполошилась Дженни.
– Я сейчас… – Включать реверс было глупо, и я заложил вираж. Описал полный круг, затормозил и завис перед окном.
У раскрытого окна седенькая старушка гладила кошку, щурящуюся на солнце. Обеим не было дела до суеты на улицах, сменившейся вдруг мертвой тишиной.
– Добрый день, бабушка, – сказал я. – Вы не слышали приказа об эвакуации?
– Приказа? – В выцветших глазах неожиданно мелькнула насмешка. – Нет, приказа не слышала. Призыв был, это да. Что верно, то верно: призыв был. Можно даже сказать, что настоятельный совет был. А приказа не было.
– Мы должны ее взять, – шепнула мне Дженни. Я лишь плечом дернул: сам знаю, не мешай!
– Зря вы так, – как можно мягче сказал я. – Через несколько часов здесь будут десантники из метрополии, те еще головорезы. Возможно, они будут здесь уже через полчаса. Вам надо уехать. Мы возьмем вас, у нас есть место… правда, Дженни? Мы сейчас разгребем барахло там, сзади, и возьмем вас…
– Никуда я отсюда не поеду, – покачала головой старушка. – Вы, молодые, летите, спасайтесь, деритесь, коли сможете… А мне уж поздно. Толку от меня никакого, а где умирать – не все ли равно? Уж лучше дома. Сорок пять лет здесь живу, а я уж не молодая в столицу переехала… Шестерых премьер-губернаторов пережила, куда уж больше-то? Нет, нет, не поеду, и не упрашивайте. Мои вот тоже не хотели меня одну оставлять, да я им сказала: пошли вон, дурачье! Ну как есть болваны: дети у них мал-мала меньше, мои правнуки, значит, а туда же: не уйдем без тебя! Ничего, ушли. И вы летите отсюда, пока не поздно, а я уж как-нибудь сама…
– Вас могут убить, – попытался образумить я упрямую старуху.
– И вас, – мгновенно ответила она. – Кто может знать, как повернется дело? С ума все вдруг посходили: земляне то, земляне сё… Сколько себя помню, земляне всегда у нас крайние, а чуть что случись – у кого просить-то помощи? У них, у землян. А разве они убивали нас когда-нибудь?