– Спаси меня! – пробормотала она в отчаянье. – Спаси меня, Чарли!
Дудка умолкла, и Полл напрягла слух, боясь пропустить слова Чарли в адском шуме, который подняли разбушевавшиеся чудища. И она услышала:
– Кряк! Кряк! Кряк-кряк!
Голос Чарли тут же потонул в пронзительных воплях чудищ, но даже расслышь они тихое кряканье, они приняли бы его за обычные звуки бесовской братии. Зато девочке этой маленькой подсказки друга оказалось довольно.
И когда чудища снова стали угрожающе надвигаться с криками: «Коротышку в котёл!» – и бросились на неё, чтобы схватить и выполнить свою угрозу, Полл увернулась, прорвалась сквозь их ряды и, вызывающе вскинув голову, встала перед Прядильным бесом.
– Не смейте меня трогать! – возмущённо крикнула она. – Твоя загадка проста, как дважды два. Кря-кря! Твой обжора Джонс держал уток! Кря-кря! Зачем ему куры, если он ел на завтрак, на обед и на ужин утиные яйца?! Кряк-кряк-кряк!
– Кря-кря! – возопили чудища.
– Кряк-кряк! – ахнула Арахна.
– Молодец, Коротышка! – хихикнул бес.
И вся шайка хриплыми голосами затянула песню:
Кряк-кряк!
Кря-кря-кря!
Для Джонса-обжоры
Несёмся с утра.
Мы яйца кладём
Целый день напролёт,
Иначе обжора наш
Тут же умрёт!
Он ест только яйца
На завтрак и ужин,
Проглотит в обед
Сразу несколько дюжин!
Он любит их всмятку,
В мешочек, крутыми,
В омлетах, в глазуньях
И просто – сырыми!
Кряк-кряк!
Кря-кря-кря!
Для Джонса-обжоры
Несёмся с утра.
Мы утки-несушки
На лапчатых ножках
Идём вперевалку
Готовить кормёжку
Для Джонса-обжоры,
Для Джо-яйцееда —
И сотни яиц
Ему мало к обеду.
КРЯК-КРЯК!
КРЯ-КРЯ-КРЯ!
Для Джонса-обжоры
Несёмся с утра.
Допев до конца, чудища присели враскоряк, поднатужились, и когда встали, оказалось, что они отложили яйца. Под каждым лежало большое, кремового цвета яйцо. Испугавшись, что её сейчас заставят сделать то же самое, Полл поспешно собрала яйца и преподнесла их Прядильному бесу. Он же, ловко разбив скорлупки, отправил все до единого желтки и белки в свою ненасытную глотку. А потом погладил Полл по головке так, что её передёрнуло от омерзения, и сказал:
– Коротышка наш! Он малый смышлёный. Это так же верно, как то, что меня зовут…
– Как? – снова не выдержала Полл. – Как тебя зовут?
Но бес не ответил. Опомнившись, он погрозил Полл пальцем и хихикнул:
– Шалишь, Коротышка. Меня на слове не поймаешь!
Полл чуть язык себе не откусила от досады: бес почти проговорился, а она его спугнула.
– Эй, Коротышка! Покажи-ка, как ты танцуешь! – крикнул бес и, кубарем скатившись со скелета в самую гущу чудищ и чертенят, принялся выделывать такие коленца, что только хвост замелькал.
Остальные тоже закружились в дикой пляске, а Арахна отбивала такт железным черпаком о стенку котла. Крепко ухватив Полл за руку, бес скакал до небес, приникал к земле, крутился веретеном, юлой выныривал из роя чудищ, и Полл ничего не оставалось, как скакать, приникать, крутиться и выныривать вместе с ним. Сердце её бешено колотилось: вот-вот выпрыгнет из груди, она спотыкалась и, задыхаясь, ловила ртом воздух.
– Пляши, Коротышка! Пляши! – визжал Прядильный бес. Схватив Полл за плечи, он стал трясти изо всех сил, и – о ужас! – капюшон маскарадного костюма слетел с её головы. Бес оттолкнул девочку, она упала на землю, и её собственные волосы рассыпались по плечам.
Танцующие чудища замерли все как один, словно враз превратились в ледяные статуи.
– Девчонка! – завопил бес.
– Девчонка! – подхватили чудища.
– Это никакой не Коротышка, – прошипела Арахна. – Это хитрая, поганая девчонка.
И все они хором закричали:
– В котёл! В котёл!
Полл, в который уж раз, поняла, что её песенка спета.
Вдруг Арахна подняла вверх костлявый палец:
– Тс! Ччч! Шшш!
Не все чудовища выполнили приказ сразу, но сквозь их нестройный уже хор пробился тоненький, чистый посвист, пробился и рассыпался серебряной трелью. Но вот смолкли последние ноты, точно упавшие с цветка росинки, и в наступившей тишине Полл закричала:
– Ча-а-ар-ли-и-и! Ча-а-ар-ли-и-и!
А в ответ донёсся такой знакомый, такой родной голос:
– Полли-и-и! Полли-и-и!
Чудища затаились, словно кошки перед прыжком на мышь.
– Сюда! Быстрее! – из последних сил закричала Полл, но тут же осеклась. Нет, нельзя губить друга. Чарли не спасёт её, он лишь погибнет той же ужасной смертью, что суждена Полл. И девочка закричала громко и отчаянно: – Нет, Чарли, нет! Не приходи!
– Я пришёл, – сказал Чарли и, шагнув из лесной чащи, встал подле неё.
Полл даже не знала: радоваться ей или горевать. Она услышала возглас Прядильного беса:
– Это Лун!
Она увидела, как надвигаются на них чудища, всё ближе, ближе… Как костёр освещает оскаленные морды всё ярче, ярче… И чудища подвывают:
– Попался, Лун! Попался, Лун!
И вот они бросаются на неё и на Чарли.
Полл зажмурилась, готовая к самому худшему.
Почему, почему позвала она Чарли? Почему заставила его рисковать жизнью? И почему… почему не чувствует она мёртвой хватки чудищ? Они ведь уже набросились?..
В ушах её звучала неведомая музыка. Приоткрыв глаза, Полл увидела, что Чарли играет на дудке. Прежде она никогда не слышала от него такой музыки – какой-то нетекучей, недвижной, холодной, будто совсем застывшей. А ещё дремотной, дурманной, так что не поймёшь, сон это или явь… Музыка была совершенно неземная. «Точно, – поняла вдруг Полл, – именно такая музыка и хороша на Луне». От каждой нотки струился мерцающий туман, он окутывал Полл, Чарли, лес, в тумане девочка разглядела чудищ, окаменевших в тот миг, когда они изготовились к прыжку.
Дудочка начала потихоньку выпевать слова. Откуда они брались, Полл не знала: не то Чарли выдувал их сам, не то дудка говорила на своём собственном, лунно-туманном языке.
– Мальх… – выводила дудка. – Мартиниан… Серапион…
Чудища колыхались в тумане, точно тени, Арахна зевала и клевала носом.
На бесовскую на братию
Насылаю я заклятие,
Братьев семерых заклятие,
Древнего Эфеса стон,
Семикратное заклятие,
Нерушимое заклятие,
Вековечное заклятие,
Повергающее в сон…
Мальх… Максимилиан…
Дионис… Иоанн…
Константин… Мартиниан…
И Серапион…
Что означает это странное заклятие? А впрочем, какая разница? Главное – тела чудищ обмякли, головы безвольно свесились, набрякшие веки сомкнулись. Костлявые руки Арахны стали вдвое длиннее, словно вытянулись прежде согнутые паучьи лапы.
– Максимил-л-лиан, – выдыхала дудочка. – Дионисссс… Константиннн…
Под тихий заговор чудища одно за другим повалились наземь.
Бессонным остался только Прядильный бес. Заклятие не имело над ним власти, но ему оставалось лишь наблюдать, как все его приближённые, точно кули с мукой, мягко заваливаются набок, на подстилку из сосновых иголок. Он вертелся в бессильной ярости, глаза его горели, как угли, и из них с шипением сыпались искры. Вот он зловеще простёр к пленникам кривые чёрные лапы и забормотал своё заклятие:
Паутинное заклятие,
Бесконечное заклятие,
Чёрных пауков заклятие
Насылаю я на вас.
Неразрывной нитью тонкою
Пусть опутают девчонку и
Рыбаря с свистулькой звонкою
Пусть опутают тотчас и
НАВСЕГДА!
C сосновых крон свесились на невидимых паутинках два громадных паука, и, пока бес договаривал заклятие, они быстро примотали Полл и Чарли Луна к стволам крепкой нитью. Те и охнуть не успели, а уж не смогли двинуть ни рукой, ни ногой, и держала их паутина – тончайшая, почти незримая, но крепкая, как стальная проволока.
Однако пока Чарли мог хоть чуть-чуть шевелить пальцами, он не отнимал дудки от губ и выдувал свой сонный заговор.
– Мальх… Максимилиан…
– Вяжи их! Держи их! – верещал бес.
– Дионис… Иоанн… – высвистывал Лун.
– Держи их! Вяжи их! – верещал бес.
– Константин… – пела дудочка. – Мартиниан…
– Чтоб никто их никогда не нашёл! – орал бес.
– Серапион… – пела дудочка. – Серапион…
Едва Чарли произносил новое имя, какое-нибудь очередное чудище окончательно засыпало. Последней уснула Арахна.
– И лежать вам здесь двести двадцать девять лет! – такой приговор вынес Чарли спящим.
– И тебе столько же, Лун! И ей столько же! – заверещал бес. – Только мои подданные оживут, а от вас останутся кости, кости, кости!
Меж деревьев на поляну пробился первый рассветный луч. Долгая страшная ночь подходила к концу.
– Солнце всходит! – торжествующе воскликнул бес и завертелся волчком. – Сегодня день крестин. Том-Тит-Тот посетит этот праздник! Том-Тит-Тот их поздравит, клянусь!
– Том-Тит-Тот! – повторила Полл.
Наконец-то, наконец-то он выдал себя! Проговорился! Но что толку! Он знает, что может теперь произносить своё имя безнаказанно. Полл билась, пытаясь высвободиться, разорвать путы, а бес издевательски верещал ей в ухо:
– Том-Тит-Тот! – повторила Полл.
Наконец-то, наконец-то он выдал себя! Проговорился! Но что толку! Он знает, что может теперь произносить своё имя безнаказанно. Полл билась, пытаясь высвободиться, разорвать путы, а бес издевательски верещал ей в ухо:
– Да-да! Меня зовут Том-Тит-Тот! Что, милашка, добилась своего?!
И, перекинув хвост через руку, точно плащ, он закружил вокруг неё в дикой пляске.
Том-Тит-Тот!
Том-Тит-Тот!
Властелин глухих болот!
Меня зовут ТОМ-ТИТ-ТОТ!
И, вращаясь точно веретено, Прядильный бес исчез среди деревьев.
Глава XVII
Спасение
Полл узнала его имя! Имя, которое обещала узнать, имя, которое спасёт и Долл и ребёночка, если ей удастся попасть во дворец прежде Прядильного беса.
Полл извивалась, стараясь ослабить паутину, выпростать руки, но – тщетно. Может, Чарли выручит? Но, взглянув на привязанного к соседней сосне друга, Полл поняла, что волшебство его иссякло, Чарли совсем обессилел. У неё ещё хватало ярости биться, а он стоял недвижно, закрыв глаза. Кто бы мог подумать, что паутина так крепка? Сколько же раз надо было обмотать этой тонюсенькой нитью деревья и пленников, чтобы они стали неразделимы?
– Чарли! Чарли! – окликнула Полл друга. – Ты понял, Чарли? Его зовут Том-Тит-Тот! Его имя Том-Тит-Тот!
– Узнали, да что толку?.. – сказал Чарли.
А может, крикнуть? Вдруг, если закричать очень-очень громко, сестра услышит её крик?
– Долл! Долл! Его зовут Том-Тит-Тот! Том-Тит-Тот! Слышишь, Долл? Его зовут Том-Тит-Тот!
Нет, ничего не получится. Долл слишком далеко, до неё отсюда мили и мили. Ей не расслышать криков, даже если б они не прерывались всхлипами. Поняв, что дело безнадёжно, Полл разрыдалась, но всё же повторяла шёпотом, глотая слёзы:
– Его зовут Том-Тит-Тот…
Небо на востоке совсем просветлело. Скоро, скоро ударят по всему Норфолку колокола, возвещая о крестинах королевской дочери. Скоро епископ в главном соборе города Норича наденет свою митру, чтобы, окунув малышку в купель, наречь её именем, которое выбрала Долл. Но – крестин не будет! Ребёнок никогда не получит выбранного имени из-за другого, проклятого, имени, которое Долл ни за что не угадать.
Злая нечисть из болот,
Его зовут Том-Тит-Тот.
Голосок Полл охрип от рыданий, она теперь едва могла шептать. А солнце, выкатившись на небосклон, забиралось с каждой минутой всё выше и уносило с собой последнюю надежду… Нет! Мир устроен иначе! Надежда должна просыпаться вместе с солнцем! Рядом, совсем близко от Полл, что-то двигалось. Но что? Девочка подняла мокрое лицо и сквозь слёзы увидела серебристые крылья, ярко сверкавшие в солнечных лучах.
– Серпоклювка! – ахнула Полл. – Серебряночка!
Серпоклювка приземлилась чуть поодаль. Держалась она, по обыкновению, независимо, почти равнодушно. Аккуратно пробираясь на длинных, тонких ножках меж спящих чудищ, она длила и длила свой неспешный, затейливый танец, подставляя солнцу то один бочок, то другой. Никогда прежде не была Серебрянка так хороша. Длинный загнутый клюв её сверкал, точно серп, серебристое оперение отливало золотом; осторожно выбирая путь, она ступала по сосновым иголкам, распускала и снова складывала крылья, чуть взлетала, снова опускалась на землю и медленно, одно за другим, чистила пёрышки. Полл жадно следила за каждым движением птицы. Неужели она прилетела просто так? Конечно же она прилетела к ним, к Чарли и к Полл! К Чарли, который вылечил её сломанное крыло, к Полли, которая преданно выхаживала больную птицу целый долгий год! Но откуда Серебрянке знать, что они попали в беду? Что вообще знают и чувствуют птицы? Что интересует их, кроме собственных забот?
– Серебрянка моя, Серебряночка, – умоляюще повторяла Полл.
Ну конечно Серебрянка всё знает и всё понимает. Вот она приблизилась к сосне и потеребила тонким, длинным клювом путы, что держали девочку. Но паутина была крепка, птица не особенно старалась и вскоре бросила это занятие. Обойдя догорающий костёр, она, склонив голову набок, остановилась перед Чарли.
– Разорви паутину, – попросил Чарли.
Серебрянка ткнула в неё клювом раз-другой и снова принялась чистить пёрышки.
– Ей это не по силам, – пробормотал Чарли.
– Значит, мы превратимся в трухлявые кости! – в отчаянье воскликнула Полл. – А Том-Тит-Тоту достанется наш ребёночек!
Серпоклювка расправила крылья.
– Она улетает! – Полл снова заплакала. – Серебряночка, не улетай, прошу тебя!
Девочке казалось, что вместе с птицей улетит и последняя надежда на спасение. А серпоклювка уже поднялась в воздух.
Вдруг Чарли изловчился, подцепил ногой прут, конец которого тлел в догорающем костре, и отбросил чуть в сторону. Еле теплевшийся огонь, глотнув свежего воздуха, разгорелся с новой силой, и прут лежал теперь на земле рыбкой с ярко горящим хвостом.
Серпоклювка заметила пламя с вышины и камнем, точно и впрямь за рыбкой, бросилась вниз. Ухватив клювом холодный конец прута, она облетела сперва одну, потом другую сосну, и прежде чем друзья успели опомниться, они были свободны: птица подпалила их паутинные путы – и тугие узлы, с которыми не мог справиться её тонкий клюв, вмиг сгорели. Чарли Лун и Полл были свободны! Но находились они в самой глуши Ведьмина леса.
Мгновение спустя девочка пришла в себя и, потирая затёкшие руки, закричала:
– Бежим, Чарли! Бежим!
Она бежала, неслась, летела. Ею владело одно желание: поскорее попасть во дворец. Опередить Прядильного беса! Успеть! Успеть! Успеть! Она не видела, где свернул с дороги Чарли, где растворилась в солнечных лучах Серебристая серпоклювка.
Глава XVIII
«Мы непременно опоздаем!»
А по всему Норфолку и в самом деле звонили колокола, торжественно возвещая о крестинах наследной принцессы. Благовест лился с каждой колокольни, и жители королевства поспешно выбирались из-под тёплых одеял и готовились идти в Норич. Неужели все? Ну, может, и не все, а те, кто мог дойти или доехать до главного Норичского собора. А кому до столицы было не добраться, готовили свой праздник в честь королевской дочки. Над городскими стенами и деревенскими школами развевались флаги; церкви были уставлены цветами; хозяева таверн селили гостей бесплатно; люди дарили крестьянским детям золотые монетки; ломовые лошади плелись, увешанные гирляндами, точно призовые рысаки; гостиные были разукрашены, словно под Рождество; в каждой печи пеклись пироги и торты, и каждая норфолкская девушка надела в это утро какую-нибудь обновку: новую шляпку, платьице, передник или туфельки. А у кого не нашлось денег даже на новую ленту в косу, сбегали на лужок, набрали букетик жёлтых цветов и прикрепили на вырез старенького платья.
Как видите, праздничная суматоха царила по всей стране. Но ничто не могло сравниться с суматохой, охватившей королевский дворец. У каждого обитателя дворца появилась вдруг куча дел, особенно таких, которые вчера успешно сделал кто-то другой. Дела поэтому не убывали, а, наоборот, множились, люди сновали туда-сюда с криками: «Быстрее! Быстрее! Мы непременно опоздаем!»
Мамаша Кодлинг в сотый раз наглаживала кисейный конверт, в котором принцессу понесут на крестины, хотя каждый фестончик и оборка уже стояли торчком, точно свежий весенний салат.
Молочница Мегги в сотый раз переставляла цветы в вазах, хотя букеты были хороши, как на картинке.
Горничная Джен в сотый раз начищала каминные щипцы и кочергу, хотя они давно сияли, как новенькие.
Кухарка Китти решила сунуть в печь сотый противень, на котором лежали пряничные человечки с глазами-изюминками, как будто семи тысяч семисот семидесяти семи человечков было мало.
А Эйб, Сид, Дейв и Хэл Кодлинги побежали в лавку покупать жёлтые шейные платки с голубыми подковками вместо красных с зелёными стременами, которые мамаша Кодлинг купила им только вчера. Притащив во дворец новую порцию платков, они стали завязывать их друг дружке, глядеться в зеркало и снова менять – наверное, в сотый раз.
Садовник Джек надумал вдруг в сотый раз прополоть грядку с луком, поскольку никакого другого занятия изобрести для себя не мог. При прополке под ногти ему, разумеется, забилась земля, и он долго вычищал её граблями. После чего принялся подстригать ногти садовыми ножницами.
Дворецкий Джон отправился в винный погреб за сотой дюжиной бутылок игристого сидра, вернулся с паутиной в волосах и теперь никак не мог отыскать расчёску и щётку.
Нолличек поминутно врывался в детскую, на кого-нибудь жаловался и тут же убегал – в сотый, а может, в тысячный раз.
А что же Долл? Что делала Долл? Она стояла у окна на коленях, положив голову на руки, глядела вдаль и тихонько шептала:
– Полли! Полли! Поллинька! Приди поскорее!