Именно поэтому я заявил:
— Нет, не доходит. Не понимаю.
— Все ты понимаешь, — зло сказал тренер. — И ради высшего рейтинга… Поверь, мы очень далеко можем зайти. Очень. Все еще только начинается.
Я сказал:
— Мне все равно. Вы знаете, что я на этот бой не выйду. Да и нет никакого резона драться с самкой. Я не смогу ее убить, она не сможет убить меня. Значит, гарантированно будет ничья. Гробить ради нее карьеру я не собираюсь.
— Нет? Ты не сможешь ее побить?
— Я не смогу себя довести до боевого состояния, не смогу ее возненавидеть с надлежащей силой. Это инстинкты, и против них не попрешь.
Тренер по идеологии покачал головой.
— Те, кто с тобой работал раньше, допустили большую ошибку. Ты слишком много знаешь о людях. И пытаешься играть по их правилам. Неудачно, крайне неудачно.
У меня на этот счет было другое мнение, но я промолчал.
Что толку в словах? Особенно, если они предназначены тем, кто не способен понять заключенный в них смысл.
На следующий день потолок моего логова заляпали чем-то скользким и холодным, словно крыло околевшей ледяной стрекозы, на завтрак дали жилистое мясо, а ближе к вечеру возле моего логова появился волночешуйный скальтник. Он уселся рядом со входом и, уверенно выстукивая на покрывавших живот чешуйках мелодию, запел скальту о бегстве трусливого отряда. Я знал, для чего это сделано, но терпел.
Ничего позорного в этом не было. Я не мог просто так, за здорово живешь, угробить свою карьеру. За счет моих боев воевала целая планета. Она находилась на самом краю Галактики, но это не спасало от врагов, с которыми стоит воевать не на жизнь, а на смерть. И воевали. А война требовала денег. Информационно-межгалактических, для покупки вооружения. Терпели лишения, копили деньги на яйцо гастарбайтера-воина. Потом надлежало заплатить специалисту, желательно димьянину, хорошо заплатить. Он, объехав несколько ферм по разведению мнемозавров, должен был выбрать крохотного, недавно родившегося ящера, выбрать по одному ему известным признакам будущего бойца, а потом…
Я не удержался и покачал головой.
У каждой расы есть своя планета, есть свой дом, место, где она родилась. И только у нас родины нет. Когда-то она, конечно, существовала. Но это было в незапамятные времена, и пока все мои исследования архивов, а я проводил их очень тщательно, не принесли никаких результатов, не дали мне названия планеты, откуда мы шагнули к звездам. Расы, которым мы принадлежим, сменяются одна за другой, а мы остаемся, для того чтобы сражаться и умирать, на потеху. Собственно, теперь мы только это и умеем.
Я ощутил во рту горечь, словно нализался ядовитой чечевицы.
Вот кто мы. Раса гладиаторов, раса вечных гастарбайтеров.
Ладно, не стоит на этом зацикливаться. О чем это я сейчас… Ах, да, после того как маленький мнемозаврик будет куплен, надлежит оплатить его обучение и тренировки. И оплачивать их следует до тех пор, пока он не будет готов к первому бою. Причем перед тем, как он первый раз выйдет на арену, требуется заплатить крупную сумму в виде залога за несколько пробных боев и лишь после этого, если он в самом деле окажется толковым воином, если им заинтересуется серьезная компания, если он и дальше будет показывать неплохие результаты, с него пойдет доход. Не такой большой, чтобы разбогатеть и начать скупать звездные корабли флотилиями, но достаточный для ведения войны с заклятым врагом, обладающим примерно такими же ресурсами, как и у тебя, не навешивая на свою планету долги, которые будут отдавать и отдавать многие и многие последующие поколения ее жителей.
К чему я это? Да к тому еще раз, что я не простой гастарбайтер-боец. О моей удаче молится целая планета. Может быть, еще и поэтому я до сих пор не проиграл ни одного боя?
Гастарбайтер.
Вот забавное словечко из далекого прошлого людей. Кажется, тогда, когда они всерьез еще не вышли в космос, так называли тех, кто очень нуждался в работе и добивался ее в чужих краях любыми средствами. Любой работы. В общем, упорные они были, эти древние гастарбайтеры. И уронить это славное звание, отказавшись…
Ладно, не надо патетики. Достаточно сказать, что уйти с арены мне не позволяла забота о судьбе целой планеты. На выращивание нового бойца у моих хозяев уже нет времени. Тотальная война — это вам не шуточки.
— Сладко ли тебе, Зак? — спросил меня на следующий день тренер по воспитанию.
Я подумал, что, кажется, могу невзлюбить его всерьез. И значит… Хм, а почему бы и нет? Что если слегка пошарить у него в памяти? Конечно, это не положено, и у меня есть с людьми особое соглашение, но они вынуждают меня принять этот бой, причем самыми грубыми методами — и почему бы мне тогда не проявить некоторую бестактность?
— Не хочешь отвечать? — поинтересовался Додик.
— А что ты хотел услышать?
— Ответ на вопрос, — пробубнил этот кретин. Ну-ну…
Я проник в его память и пошарил в ней. Очень осторожно, словно вор, вознамерившийся стянуть из гнезда остроклювых соколов парочку яиц. Тренер моего присутствия даже не заметил.
Впрочем, меня ждало разочарование. Все сведения, касающиеся моего будущего, были аккуратным образом заблокированы. Получалось, люди мои действия предвидели. Вот тут я первый раз с того момента, как мне объявили, что я буду драться с самкой, почувствовал себя униженным. Это не помешало мне сунуть нос в другие области памяти. В одной из них меня ждала счастливая находка. Они не заблокировали сведения, касающиеся моей предполагаемой соперницы. И это была очень большая ошибка. Я обнаружил весьма любопытные факты.
Они многое объясняли. Дело в том, что самки — они вообще могут драться с кем бы то ни было, защищая своих детенышей. Так устроила природа. Нас, самцов, она наделила способностью превращаться в смертоносных монстров, но как без этого мы могли бы продолжить свой род? Вот природа и наложила на нас свои табу, ограничения. Самец не может убить самку, а та готова драться лишь для того, чтобы уберечь от опасности своего детеныша или чтобы раздобыть ему пропитание.
Однако природа не предусмотрела хитроумия людей. В отношении этой конкретной самки они учудили нечто особенное. Они ее буквально накачивают ненавистью к самцам. И ее детеныш… с ним они тоже затеяли забавную штуку. Но сейчас это не имело большого значения. Меня заинтересовала именно ненависть к самцам. Получалось, если приплюсовать к ней желание выиграть ради детеныша, она, моя соперница, могла меня и завалить. Может быть, даже не только выиграть схватку, но еще и убить.
Причем этим все, происходившее со мной в последние дни, объяснялось просто идеально.
Люди. Молодцы, нечего сказать. Редкие, очень редкие гаденыши. Не зря с людьми большинство галактических рас предпочитает не связываться.
Я заглянул в другие отделы памяти тренера и мимоходом убедился в том, что его улыбка не зря показалась мне такой неприятной. Штуки, которые некоторые люди проделывают, с моей точки зрения, необъяснимы. Хотя мое ли дело кого бы то ни было осуждать? Мне бы сейчас просто выжить, мне бы избежать этого поединка.
— Нет у тебя ответа? — квакнул любитель странных развлечений.
— Нет, — сказал я, чтобы он от меня отвязался.
— И ты…
— Мне все равно, — отчеканил я. — Можете делать что угодно, но с самкой драться я не буду.
— Тебе придется, — сказал он. — И никуда ты не денешься. Шоу должно продолжаться. А зрители…
— Мне плевать на них. Найдите молодого глупого самца. Может быть, он согласится… Хотя…
— Зрители требуют Зака-непобедимого, — напомнил тренер. — И они тебя получат. Они всегда получают, что хотят.
— Только не в этот раз.
Тренер пожал плечами и ушел. Он был уже у самой двери, когда я еще раз буквально на мгновение заглянул к нему в память. И увидел, что мои слова не пропали даром. В этот раз он мне, кажется, поверил, поверил окончательно.
И тогда я вздохнул с облегчением.
На следующий день мне сообщили, что у меня есть неделя. Давление на меня прекратится, все потерянные блага мне возвращаются, но в течение этой недели я имею право передумать и согласиться на бой. Если мое согласие будет получено, то мой гонорар увеличится неизмеримо.
Я подумал, что осталось подождать только неделю, а потом все вернется в свою колею. Всего лишь неделю. Похоже, неприятности и в самом деле закончились, начиналась самая обычная жизнь. Бои, тренировки, противники, умирающие под моими ударами. Как всегда, как обычно, как должно быть.
На третий день от объявленного срока мне пришло личное сообщение. Оно было от правителей планеты Крит, той самой планеты, которой я принадлежал.
4.Кристина обещала, что Чжи-вэй больше не придет.
— Но, Дизи, тело нужно поменять, — мягко сказала она. — Новый тренер не сразу поймет, что тебе в нем нужно делать для победы. Давай оставим это тело для другого боя, не такого важного. Я тебя общелкаю со всех сторон, сделаем голограмму, и ты всегда сможешь восстановиться.
— Я сделаю этого непобедимого Зака одним крайним когтем левой ноги, — ответила я.
Это было даже обидно — объяснять мне, что для меня так уж важен бой с каким-то самцом. Мне! Самке! Я видела его в очень удачном теле накануне «Шоу титановых лап» — ну и что? Самец — он и есть самец. Даже победивший в бесчисленном количестве схваток! Ему нужны только еда, сон и теплое логово. Мне рассказывали, что он даже не хочет жить во дворце. Правда, трон ему облепили золотыми пластинками. Но что мужчины понимают в красоте?
— Я знаю, — улыбнулась Кристина. — Вся беда как раз в том, что ты сделаешь его одним крайним когтем левой ноги. И ты это сможешь на первой же минуте поединка. Но зрители включают экраны телеобъемок ради прекрасного боя. Они хотят увидеть, как ты будешь гонять его по всему рингу, они хотят увидеть новые приемы, они обязательно потребуют твою знаменитую «пляску смерти». Вот поэтому давай-ка, моя королева, займемся новой боевой плотью.
Я согласилась. Мой прежний тренер по идеологии не был таким умницей, как Кристина. Он не понимал — есть вещи, о которых мне, лучшему бойцу «Шоу победоносных», нельзя напоминать. Нельзя! Нельзя мне повторять каждый день, что я сражаюсь ради самого лучшего в мире… нельзя! Достаточно, что я сама это знаю!
Логово со стенками из ласкутушки! Да я бы спала на полу из железных плиток, присыпанном опилками, как на ринге, и выходила бы на бой голодная и даже без двойного боевого гребня на хвосте, лишь бы мне отдали детеныша.
Детеныши сильно мешают жить. Хотя бы потому, что их приходится прикреплять к себе, пока они маленькие и беззащитные. Но я держу в памяти картинки — вот мы с детенышем купаемся, вот я учу его перекручивать силовой луч внутри правой или левой ноги, чтобы сбрасывать затупившиеся когти, вот я кормлю его. И все эти картинки вместе, если смотреть их одну за другой, делают меня мягкой, словно только что снесенное яйцо в голубоватой кожистой оболочке. Я понимаю, что ради этого счастья можно пройти сквозь пять или даже шесть десятков поединков.
То, что детенышей временно забирают, — правильно. Мы сражаемся за право быть с ними — мы, самки. Мы вкладываем в каждый бой свою любовь к ним, и зрители получают прекрасные поединки. Зато когда нам возвращают детенышей, мы можем растить их в прекрасных поселках на берегах больших и теплых озер. Самое лучшее время в жизни любой самки — пока она растит своего малыша.
А за что сражаются самцы — даже думать противно. Некоторые даже за генопыль. Таких на ринге видно сразу — и их ненадолго хватает. Тренер по идеологии может помочь им отрастить и закрепить тело, но когда в бою нужно срочно что-то в этом теле менять — их вялая мыслеплоть часами не твердеет!
Поэтому самцы нас боятся и не любят.
— Пойдем? — спросила Кристина.
— Пойдем, — согласилась я.
Кристина очень милая. Ей не приходится напоминать, что широкая дорожка от дверей зала к трону — только моя. Она всегда идет рядом со мной по правой или левой дорожке, которые гораздо ниже. И неудивительно — она тоже женщина.
Мы пришли в помещение, где можно работать со всеми удобствами. Там темно, сыро, однако мыслеплоть выходит не округлыми комками, а продолговатыми, и ее легче перегонять от мембраны к нужному месту. Там я легла на мягконовое ложе, оно немного прогнулось подо мной, я закрыла обе пары глаз и раскрыла память.
Кристина запела.
— Свет — потоком, луч — клубком, сила — светом по спирали, сила будит искру плоти, искра плоти расцветает…
Во мне напротив мембраны зародилось ядро будущего комка мыслеплоти. Сперва это немного болезненно — как будто в тебя тычут очень тонким и острым клыком. Потом искра обволакивается, мыслеплоть нарастает. Главное, чтобы она не стала крепнуть в тебе, иначе очень больно выталкивать ее наружу. Я боли не боюсь, я ведь снесла яйцо. Ни одна самка, которая сделала это, боли уже не боится.
— Сила обретает плоть, сила обретает плоть… — повторяла Кристина. — Ничего сильнее в мире не бывает и не будет…
Я напряглась, выгнулась и выпустила довольно большой ярко-красный ком. Перевела дух и погнала его к правому бедру — лепить шипастую пластину доспехов. Теперь в песне-настройке временно не было нужды.
— Еще правее, — подсказала Кристина, когда из пластины полез ряд шипов. — Еще. Вот тут. Умница, Дизи. Проверь длину и оставь заготовки.
Это мы с ней здорово придумали — в ряду шипов отращивать и закреплять их через один и оставлять недоросшие мягкие шипы. Когда в бою мне обломают основные, из этих заготовок я прямо на ринге могу сделать новые, а закрепить их несложно, там не так уж велика поверхность.
Кристина — замечательный тренер по мясу. Когда мы с детенышем уедем к озерам, я заплачу ей, чтобы она жила с нами.
— Я хочу, чтобы ты была моей подругой вечно, — сказала я.
— И я этого тоже хочу, — ответила Кристина. — А еще я иногда слишком боюсь за тебя. Когда кончится контракт, мы уедем вместе. Ты получишь своего детеныша, и мы будем жить у озера…
— Ага…
5.— Значит, ты согласен?
В голосе главного тренера не чувствовалось удивления. Он просто уточнял факт. Шарить в его голове, пытаясь определить причину этого спокойствия, не хватало времени. У меня сейчас были заботы поважнее.
— Да, — подтвердил я. — Принимаю вызов.
— Вызов Дизи из «Шоу победоносных»?
— На условиях, предложенных мне три дня назад.
— За это время они несколько изменились, — сказал главный тренер.
— Условия стали?..
— Боюсь, они стали для тебя менее выгодными.
Ну, эти штучки мне знакомы.
— В таком случае, — сказал я, — бой теряет для меня всякий смысл. Вынужден снова от него отказаться.
Присутствовавший при нашем разговоре Додик издал звук, здорово напоминавший кряканье болотного жабеныша. Я ждал.
— Хорошо, пусть условия будут такими, как тебе хочется, — сказал главный тренер.
Я с шумом пропустил воздух через ноздри.
Все, теперь пути назад нет. В лучшем случае я уйду с арены навсегда, в худшем — меня с нее вынесут мертвым. Выигрыша быть не может.
Я подумал, что как ни странно не боюсь смерти. Вечно прожить не удалось еще никому. Все на свете имеет начало. Все на свете рано или поздно заканчивается. И вот он, последний бой, до него уже рукой подать…
Хотя… Хотя… А что если есть возможность, несмотря ни на что, выиграть его? Выиграть заранее проигранный бой? Хм… Почему бы и нет?
Тренеры ушли, а я, даже не проводив их взглядом, отправился принимать ароматическую ванну.
Надо было хорошенько обдумать вдруг пришедшую мне в голову мысль. Я должен был, что называется, обсосать ее со всех сторон. Здесь торопиться не стоило. Тише едешь дальше будешь.
Ванна была уже готова. Я опустился в теплую, приятно пахнущую фиоловой солью воду, сложил передние лапы на груди и взглянул на свое отражение в зеркальном потолке.
М-да… Видели бы меня сейчас все эти многочисленные фанаты, привыкшие к чудовищу, которым я становлюсь, обрастая мыслеплотью. Скорее всего, сейчас они почувствовали бы разочарование. А то и презрение.
Голова не больше, чем у человеческого младенца; слабая, длинная шея; тонкие, почти без мускулов конечности; округлое, вялое тело. Как может такое создание внушать страх, приводить в трепет рыком, служить пугалом для маленьких детей и ничуть от них не отличающихся разумом зрителей боев мнемозавров?
Может. Если умеет правильно обрастать мыслеплотью, если умеет заставить ее жить, сделает частью тела, заставит на себя работать.
Я подумал, что по-серьезному с мыслеплотью не все чисто.
Временами, особенно во время боя, у меня возникало ощущение, что она, эта броня, надежно предохраняющая от повреждений мое слабое тело, словно бы начинает жить своей жизнью, совершает какие-то действия, будто способна самостоятельно мыслить.
Если прикинуть последствия, то это страшное умозаключение. Мыслеплоть, способная на собственные поступки. Пусть пока только во имя сохранения своего хозяина. А что дальше?
Вода была теплая, но я машинально поежился.
И ведь посоветоваться не с кем. Тренер сказал, что это не более чем небольшой бзик, ложное ощущение, продукт подсознания. А если — нет? Вдруг нечто подобное ощущает каждый мнемозавр, выживший в определенном количестве боев?
Я вздохнул.
Не о том мне сейчас надо было думать. Совсем не о том. Лучше еще раз попытаться найти выход из безвыходной ситуации. Безвыходной? Честно говоря, один выход есть. Он просматривается сразу. Моя смерть. И я, согласившись на поединок с самкой, его только что выбрал. Как и положено настоящему самураю.
Вот только я не самурай. Я гастарбайтер-боец, и наш кодекс несколько отличается от самурайского. Нам не обязательно в любой ситуации выбирать дорогу к смерти. Нам позволительно пытаться выжить, даже в ситуации, в которой это вроде бы невозможно.