— Да, — сказал Леший.
— Пентаграмма. Выходит, они еще и сатанизмом увлекаются, эти твои карлики. Карлики-сатанисты.
— Мне нас… — Леший замолк и поправился: — Мне все равно, что там вырезано. Это не мы с Рудиным вырезали. В общем…
Его лицо приняло обычное железобетонное выражение.
— Я вижу, ты мне не веришь.
— Верю, — сказал Евсеев. — Я помню, ты мне рассказывал про карликов. И я верю, что ты что-то такое видел… Потому что я знаю тебя. Но другие… Огольцов, например. Толочко. Они не знают.
— Ну, и что с того? — хмуро отозвался Леший.
— Они — начальство. Твое и мое, товарищ майор, — напомнил Евсеев. — Наше дело доложить, их дело — принимать решения.
Леший выпрямился, привычно почесал шею под воротником непривычной сорочки.
— Они, блин, такого дерьма разведут вокруг этого капища!.. — с тоской произнес он. — Вот честно: лучше бы я ничего никому не говорил! Молчал бы, как рыба об лед! И Рудину наказал бы держать язык за зубами…
— Это было бы сокрытием улик. Должностное преступление.
— Ну, какие улики? Вон, в Папуа-Новой Гвинее, в джунглях, там до сих пор друг друга жрут, костями на там-тамах играют — и ничего!
— Папуа-Новая Гвинея не входит в юрисдикцию ФСБ.
— Да ё-моё! Ну… — Леший хотел сказать еще что-то, но только махнул рукой.
Евсеев посмотрел на часы. Честно говоря, он не понимал, что Лешему здесь не нравится и к чему весь этот шум.
— Так, — сказал он. — Фото есть. Образцы взял?
— Рудин целый пакет приволок костей этих, сразу в лабораторию снес… — нехотя произнес Леший.
— Рапорта готовы?
Леший молча достал из папки пачку исписанных листков, положил на стол.
— Все написали, как есть?
— Как всегда, — буркнул Леший, но, поймав красноречивый взгляд начальника, поправился: — Да нет, серьезно. Правду, и ничего кроме правды.
Евсеев взял бумаги, воткнулся в них взглядом.
— Рапорты, отчеты… как, блин, в канцелярии, — проворчал Леший. — Ох, чувствую, будет из всего этого большая-пребольшая гадская шкода!
— Ничего не будет, — медленно произнес Евсеев, продолжая читать. — Впрочем, как знать. Помнишь, года два назад каких-то «хоббитов» открыли — тоже в Океании, кажется, где-то рядом с твой Новой Гвинеей?
Он оторвал глаза от рапорта.
— Научная сенсация. До сих пор ученые копья ломают. Так что… Может, наоборот — прославишься.
— В гробу я видел такую славу…
— Погоди, а это что? — Евсеев приподнял брови и прочел: — «На отметке два-триста зафиксированы множественные следы босых ног, которые неожиданно появились и так же неожиданно оборвались…»
Леший устало махнул рукой.
— Ерунда это все, Юра. На самом деле есть тысяча объяснений таким следам… Если, конечно, принять во внимание мою версию о том, что под землей обитают эти хреновы карлики, а не делать вид, что я Шахерезада и мне приснился сон…
— Но ведь они как-то странно обрываются, ты сам пишешь об этом, — сказал Евсеев слегка раздраженно. — И берутся тоже неизвестно откуда… Ведь до отметки два-триста их не было, я так понимаю?
— Ерунда, — повторил Леший и стал загибать пальцы. — Часть тропинки могли затоптать — раз. Их могло просто смыть водой в период дождей, там ведь сыро и с потолка капает — это два. Кстати… надо будет в следующий раз глянуть повнимательнее, сдается мне, что тропинка становится видимой на таких небольших возвышенностях, что ли… Но вот чему я никакого объяснения найти не могу — это стуку этому, тарахтению. Читал уже?.. Тах-тах, тах-тах! Что там такое, кто такой — хоть убей, не пойму!
Евсеев ничего не сказал, сложил бумаги, спрятал в папку и убрал в стол.
— Таинственные следы, таинственные стуки, таинственные кости, — сухо произнес он после паузы. — Прямо не знаю, как это назвать. Путешествие Орфея в царство Аида какое-то… Но о главной цели своих поисков ты хотя бы помнишь?
— Помню, — так же сухо ответил Леший. — Никаких следов Хранилища на исследуемых участках не обнаружено. Чего не было, того не было, товарищ майор.
Евсеев вздохнул.
— И это плохо. Определите наиболее перспективный сектор для поисков и ищите. Хоть каждый день по две смены!
— Есть, товарищ майор! — ерническим тоном сказал Леший. — Так точно, товарищ майор!
* * *«Минус двести». «Старая Ветка»
По ту сторону Великого Разлома все оставалось так же, как и на этой: глинистый грунт с известняковыми наростами, старые стальные сваи, запах метана и гнили. На самом деле, сходство было кажущимся. Берега Великого Разлома на реке Времени разделяли целых полвека, и принадлежали они двум разным эпохам. На одном берегу — олигархо-анархический капитализм, на другом — строгий казарменный социализм. На одном — разгуляй-веселое, безоглядно-похмельное существование, вакханалия вседозволенности и открытого расхитительства, торжество полуграмотных нуворишей всех мастей, рост цен на ЖКХ, локальные конфликты, теракты и манифестации на Триумфальной и Манежной площадях; а на противоположном берегу уверенно шла, твердо шагала по образцовой столице размеренная трудовая жизнь, где перевыполнялись планы, победно завершали пятилетки, дружинники давали укорот немногочисленным хулиганам, а про теракты никто и слыхом не слыхивал, и где календарь остановился на числе 1959, Так что никакого сходства в берегах реки Времени не было, скорее наоборот. Как в кривом зеркале.
В это зеркало, правда, никто не смотрел. А может, и смотрел, но ничего не видел. Даже обладавший «шестым подземным» чувством майор Синцов, когда настиг Амира у самого края Великого Разлома, даже он не заметил нескладный силуэт во мраке на той стороне.
Ничего удивительного в том нет: что-что, а прятаться Башнабаш умел. Хотя был он бледен земляной, личиночной бледностью, но темнота, в которой он жил уже почти шестьдесят лет, пропитала его насквозь. Он сам состоял из темноты, и потому растворялся в ней безо всякого труда, словно какая-нибудь прозрачная амеба в воде. Если он не желал, чтобы его видели, то его и не видел никто. Даже майор Синцов, тем более, что когда он преследовал Амира, ему было не до этого.
В тот раз Башнабаш просто стоял в десятке метров от Разлома, наблюдая, как два чужих бойца борются за жизнь, и ничего не предпринимал. Видел, как один из них одолел второго, как сказал ему что-то, а потом сбросил в пропасть. Слов Башнабаш не разобрал. Скорее всего, это были американцы. Или немцы. Пришельцы, одним словом.
Когда берег Разлома опустел, он придвинулся к самому краю, встал на четвереньки и потянул носом. Пахло табаком — не нашим, заграничным, пахло мужским потом, порохом, кровью. И еще теплой влагой с верхних горизонтов, которая легче, мягче и маслянистее, чем вода во владениях Башнабаша. Он свесил голову в пропасть и, терпя жар, принюхался снова. Видеть здесь он ничего не мог уже много лет, с тех пор как разрядились фонари, а глаза его стали прозрачными и из-за выцветшей радужки походили на два вареных яйца, и толку от них в темноте было ровно столько же. Однако острое обоняние и то новое, развившееся в нем за время подземного существования, что сам Башнабаш называл «щупанцами», делали его зорче многих людей. Он определил, что труп пришельца находится далеко внизу, метрах в восемнадцати, он застрял в одном из узких горячих сужений, где через пару суток от него останутся только одежда и распаренные белые кости. Все это Башнабаш знал так же точно, как если бы воспользовался оптикой ночного видения.
Трупами, как карлы, он не питался, поэтому лезть в пропасть, рискуя жизнью, не было необходимости. Он хотел бы, конечно, познакомиться с убитым поближе, чтобы узнать, из какой капстраны тот прибыл, какое оружие используют захватчики, почему эти двое пришли выяснять отношения на берега Великого Разлома и что они не поделили между собой. Может, среди оккупантов произошел раскол? Может, в США сейчас полыхает социалистическая революция?.. А может, этот, второй, никакой и не захватчик? Может, он наш партизан, боец особого отряда НКВД — МВД?..
Ответы на вопросы находились далеко, получить их было очень трудно. В молодости Башнабаш был ловок, как обезьяна, как конь скакал по подземным ярусам, и в своих путешествиях по подземному миру часто обходился без обязательного снаряжения — только оружие, понятное дело, всегда имел при себе. Сейчас сил и прыти поубавилось, поэтому он и не полез сразу в пропасть, а просто лежал, свесив вниз голову, и размышлял. Конечно, если бы не чудодейственные снадобья, предназначенные для высшего руководства страны, маршалов и членов Политбюро, он бы, скорей всего, вообще не дожил до таких лет. Но с секретными пилюлями, мазями и притираниями дожил, и не просто досуществовал на кровати в доме престарелых, а по-прежнему нес службу. Вон и форма новая, и смазанный «ТТ» в кобуре на поясе. И не просто валялся он здесь, а считывал информацию о пришельце через запахи и инфракрасные волны, поднимающиеся из глубины.
Пришелец был крупный, широкогрудый. Бородатый. Одежда из хлопковой ткани необычного покроя, на манер американской военной формы. Повреждены тазовые и берцовые кости, грудина, череп… Он был еще жив, когда летел вниз, но умер быстро: первый, основной, удар пришелся на верхнюю часть туловища, потом его перевернуло и ударило снова. Это было почти все, что знал теперь Башнабаш. Тело быстро остывало и как бы размывалось в его «щупанцах», становилось менее отчетливым.
О том, чтобы извлечь его оттуда, пока что не стоило и думать — слишком тяжел. Может, позже, когда выпарится… Надо, надо, конечно, его исследовать… Но около двадцати метров, как-никак — и это только в одну сторону. Сколько ампул стимулирующей «сталинской сыворотки» нужно вколоть, чтобы проделать такой путь? Башнабаш полагал, что не меньше трех. А как они скажутся на сердце? Вот то-то, что неизвестно! Поэтому сперва он должен все обдумать. В любом случае сейчас ему делать здесь было нечего.
Он встал, развернулся спиной к Разлому и уверенно пошел прочь через непроглядную темноту.
Глава 4
Башнабаш
200 метров под землей: «Старая Ветка»
Он отлучился всего на несколько минут, чтобы отлить. В принципе это можно было сделать где угодно, однако в отряде считалось, что ссать надо только там, где положено. Деревянный сортир находился в трехстах метрах, в расположении части, но боец 79-го особого отделения, заступивший в караул, не имел права отлучаться ни по большой, ни по малой нужде — у него попросту не было органов пищеварения и выделения, репродуктивных органов, органов чувств и многого-многого другого. Зато имелись органы охраны, наблюдения, защиты и нападения. По крайней мере в идеале именно таким должно быть внутреннее строение образцового бойца ОП-79. Ничего лишнего. Обычно за полсуток до заступления в караул он ничего не ел и не пил. Остальные бойцы, насколько он знал, поступали так же. А если уж совсем приспичивало… Ну, так не в штаны же мочиться, в самом деле! Жизнь, как говорится, вносила свои коррективы и, в общем и целом, все шло как надо.
16-го октября 1955 года он принял пост № 6 на так называемой «Старой Ветке». Это одна из самых глубоких и отдаленных точек системы, караульная смена длится семь суток, без выхода на поверхность, обычные солдаты сюда не допускаются — только бойцы легендарного элитного подразделения «79». Темень, недостаток воздуха, гнетущее ощущение страха, оторванности от обычного мира… Двести метров под землей, ничего не попишешь. На других постах все-таки веселее, несмотря на то, что тоже подземелье и воздух похож на прокисший суп. Там хотя бы изредка видишь людей, там какая-то жизнь идет, работа.
На «Старой Ветке» же — ничего. С одной стороны входной тоннель да гул из-под земли: там прокладывают очередной подземный горизонт. С другой стороны — продолжение тоннеля — к стальным герметичным дверям Бункера, да несколько тупиковых ответвлений с палатками, где живет дежурная смена. А посередине — высокий зал со свисающими с потолка каменными сосульками, здесь сваливают демонтированные рельсы и отработавшую технику. Здесь же стационарный пост — центр его зоны ответственности. А караульный маршрут — триста пятьдесят шагов в одну сторону, триста пятьдесят в другую. И так триста пятьдесят раз…
Да ничего чрезвычайного, собственно, и не случилось. Просто замочил ноги, простыл немного. Простужался он редко, за всю жизнь всего раза два или три. Это был четвертый, наверное. Что такое простуда для бойца особого подразделения? Тьфу, наплевать и растереть. И все бы ништяк, как говорится… вот только мочевой ему покоя не давал. Дома, в деревне, мать тысячелистник бы заварила с медом, сказала бы: поможет, его даже малым детям дают, чтобы в постель не писали. Но в казармах нет ни мамы, ни тысячелистника, ни меда. А в санчасть идти с таким недугом он постеснялся: ребята узнают — засмеют. Ничего, перетерпим.
Действительно, все свое дежурство он честно отстоял, отходил, оттерпел до последнего, сколько мог. Потом пришел разводящий — сержант Семенищев, сменил его рядовым Кругловым, а сам повел Филькова и Бутузова менять другие посты. А он не пошел: отпросился по нужде и вприпрыжку пустился в расположение: к тупику с палатками, точнее, к заветной дощатой будочке, забежал радостный, как марафонец на финише. Минута, другая, он облегченно перевел дух…
И вдруг земля качнулась под ногами. Грохнуло, тряхнуло, сверху что-то посыпалось, будто очередь из тяжелого пулемета выпустили. Выскочйл наружу — темень кромешная! Все прожектора погасли, беготня, кутерьма, матерщина, затворы щелкают, кто-то сорванным голосом орет:
— Не стрелять! Друг друга поубиваете!
Это старлей Климов носится по расположению и сипит сорванным голосом. — Всем собраться у шестого поста! Все, кто живой, кто может двигаться — у шестого поста!
Что ж, правильное решение: там самое просторное место, и потолок высокий…
И тут Башмакина будто холодом до самого сердца пробило: это ведь его пост! И он-то вроде еще на этом самом посту стоит! Семенищев его, как сменившегося часового, официально в расположение не привел, значит, он самовольно оставил службу! А за это на особом объекте — ясно, что бывает!
Отошел он подальше в темноте, включил карманный фонарь, побежал обратно… И обомлел: зал «Старой Ветки» перерезан широкой дымящейся пропастью, вот она — прямо под его ногами! Еще бы шагов пару, и улетел в преисподнюю… А Круглов вместе с «грибком» стационарного поста, видно, уже там… Да и остальные, пожалуй, тоже…
Он стал светить на ту сторону — никого не увидел! Только заваленный входной тоннель рассмотрел. Что теперь им всем делать? Может, это и есть та провокация, те происки врагов, против которых предостерегали командиры на всех политзанятиях? А он в это время торчал в этой чертовой кабинке. Если так, то ему грозит трибунал и расстрел… Но ведь он был там всего несколько минут!
А пусть бы и несколько секунд, значения это не имело.
Тем временем выжившие стали стягиваться к посту. Их оказалось совсем немного — Худаков, Разумовский, Стельмак, Борисенко и Кружилин. Ну и Климов еще, и сам Башнабаш. Семь человек из пятнадцати, меньше половины личного состава. У всех мощные фонари, автоматы наизготовку.
— Ты что, не сменился? — тяжело дыша, спросил Климов, осветив Башмакина.
Тот зажмурится.
— А разводящего с новой сменой видел?
Башнабаш замешкался.
— Ну?! — рявкнул Климов. Лицо у него злое, на нем написана готовность к решительным действиям.
— Дык… Видать-то видал… Только сразу рвануло, дымом заволокло, я сознание и потерял…
— Контуженный, значит, — кивнул взводный. — Ну ладно, оклемаешься понемногу… Построиться!
Лейтенант прошел вдоль короткого строя, светя фонарем в лица бойцам. Те тоже жмурились или отворачивались. Все как один были похожи на чертей из преисподней; закопченные, грязные. У Стельмака через всю щеку и лоб шел кровоточащий шрам, к которому он то и дело прикладывал какую-то тряпицу. Кажется, глаз у него тоже поврежден.
— Никакой паники! Никакой анархии! — сипло выкрикивал Климов. — Действовать только по моему приказу! В силу чрезвычайных обстоятельств имею право расстрелять на месте любого, кто ослушается!
— А чего вы кипишитесь так, товарищ лейтенант? — сказал Борисенко, он старослужащий и вообще самый ушлый, потому ходит все время с кривой улыбочкой. — Ну, рвануло что-то, мы при чем? Чего же нам сразу расстрелом угрожать? Что мы такого сделали, чем провинились перед Родиной?
Он привык умничать, нравилось ему слыть заковыристым парнем, который за словом в карман не полезет… Только сейчас вышло не так, как обычно.
Климову будто спицу в зад воткнули — подлетел к нему, чуть штаны в шаге не порвал, ткнул взведенным пистолетом в рожу, так что губу раскровянил!
— Тебя первого, Борисенко, в расход пущу! Перед всем строем! Одно слово! Кто еще не согласен? Ну?!
Все молчали, никаких вопросов. Сам умник провел ладонью по лицу, только размазал кровавые сопли.
— Теперь так! Кружилин, Худаков, Борисенко, Башмакин — на поиски раненых! Мы с Разумовским и Стельмаком попробуем восстановить связь! По местам!
Земля под ногами еще продолжала немного трястись, это даже не тряска была, а отзвуки какого-то движения глубоко внизу, словно там гравий утрамбовывался под колесами исполинского бульдозера. Края разлома постоянно осыпались, оттуда пер горячий зловонный дух, так что подойти близко было нельзя. Бойцы разбились на двойки, Башнабашу выпало идти с Борисенко.
Один светил фонарем, другой раскапывал лопаткой обвалы, которые повсюду насыпало со сводов. В одной такой куче Башнабаш нашел полуживого Каськова, помощника командира смены. Он только дышал, ничего не говорил и не открывал глаза. Когда его вытаскивали оттуда, в груди у него громко щелкало и хрустело.