— То есть Назим не получает ничего?
— Работая на дядю, он сколотил небольшое состояние. К тому же его место в «НефК°» не вызывает сомнений — парень хваткий.
— Понятно… — Волков помолчал. — Вы сказали: «по закону все состояние должно отойти Лале». А как будет на деле?
— На деле партнеры Арифа уже думают, как ее не обидеть.
— Как сильно ее не обидеть?
Адвокат улыбнулся, но оставил слова Очкарика без комментариев.
— На что может рассчитывать девушка?
— Миллионов на двадцать — двадцать пять.
— Сколько на самом деле стоил Ариф?
— Около трехсот.
— Это называется не обидеть?
— Ей могло вообще ничего не достаться, — пожал плечами Розгин. — В конце концов, будем справедливы: Лала милая девчушка, но к состоянию Арифа она не имеет никакого отношения. Кроме постельного.
— Кстати, о постели. — Волков потер подбородок. — В казино Ариф заявился с симпатичным мальчиком.
— Ничего удивительного, — криво улыбнулся Павел. — Как вы думаете, почему у него не было семьи?
— В таком случае, откуда взялась Лала?
— А-а… — Розгин неопределенно махнул рукой. — Стечение обстоятельств. Можно сказать: полезное с приятным. Но вы правы: в свое время свадьба Арифа стала для его знакомых такой же неожиданностью, как теперь — его смерть.
— Поговорим о ней поподробнее?
— Давайте, — согласился адвокат. — Надеюсь, вы согласитесь с тем, что мы живем в достаточно терпимом обществе?
— Я бы сказал: в относительно терпимом.
— Спорить не буду, тем более что положение Арифа позволяло ему не обращать внимания на злопыхателей. — Розгин помолчал. — До определенного момента не обращать.
— Гусейн стал слишком известен, — понял Очкарик.
— Совершенно верно, — подтвердил Павел. — У людей, которые ведут публичную жизнь, свои правила, они вынуждены заботиться об имидже, а склонность к мужеложству не красит респектабельного бизнесмена в глазах публики. Опять же не следует забывать об иностранных партнерах, которые весьма ценят семейные идеалы.
— То есть пока Ариф в поте лица зарабатывал первый миллион, он мог спать с кем угодно, но, попав в высшее общество, вынужден был играть по правилам.
— В высшем обществе полным-полно педиков, но у каждого есть красивая витрина.
— А задний двор только для своих, — хмыкнул Федор.
— Вот именно, — Розгин снова улыбнулся. — Одним словом, Арифу нужно было жениться. Будучи человеком деловым, он попытался решить проблему в привычном ключе: взвесил все плюсы и минусы, определил необходимые и желаемые цели, составил план и вышел с предложением к Леночке…
Адвокат назвал громкую фамилию, Волков кивнул: знаю. Дочь влиятельных родителей, светская львица, двадцать пять лет. Рассматривать ее в качестве любимой жены мог разве что неисправимый романтик, но главное достоинство гламурной прелестницы — папа и мама — могло перевесить любые минусы. «Бизнес-проект?» И следующая фраза Павла подтвердила мысль Очкарика:
— По условиям сделки, ее семья получала доступ к бизнесу Арифа, а он — необходимое прикрытие и их могучие связи. Но, увы, неожиданно возникло препятствие: Леночка наотрез отказалась рожать. — Розгин брезгливо поморщился: — Полагаю, ей материнский инстинкт отшибло кокаином.
С материнским, точнее — с отцовским инстинктом у самого адвоката все было в порядке: четверо детей, так что он имел право на презрение.
— А зачем рожать? — не понял Федор.
— Ариф решил, что свадьба — неплохой повод задуматься о наследнике.
— Проснулись чувства?
— С возрастом все становятся сентиментальными.
— И он отказался от этого плана?
— Так уж получилось, — пожал плечами Розгин. — Дальше проза жизни заканчивается и начинается сказка о Золушке. Ариф попытался дожать Леночку: делал дорогие подарки, обещал огромное содержание, капал на мозги маме и папе, намекая, что неплохо бы им увидеть внуков. Однако Леночка пошла в глухой отказ. План рушился на глазах, и тут на корпоративной вечеринке Ариф встречает Лалу.
— Так запросто?
— Иса работал в «НефК°» мелкой сошкой, старшая уже замужем, младшие еще соплячки, а Лалу надо было пристраивать. Полагаю, Иса надеялся познакомить девочку с каким-нибудь менеджером, а в итоге сорвал джекпот.
В общем-то, не в восточных обычаях выводить девочек в свет подобным образом, но Волков вспомнил тираду, которую Лала выдала отцу, и подумал, что путешествие на корпоративную вечеринку могло быть ее собственным решением.
— Сколько ей лет?
— Двадцать. — Павел задумчиво улыбнулся: — Знаете, Федор, я восточных женщин недолюбливаю, даже в самой симпатичной есть что-то грубое. А если нет, потом проявляется. Но когда увидел Лалу, честное слово — был восхищен. Красавица. Впрочем, вы ее видели.
Отвечать Волков не стал: девочка действительно удалась.
— Короче, Ариф влюбился, — продолжил Розгин. — А поскольку он мог почти все, то скоро стал женатым мужчиной.
— При чем здесь эта ремарка? — поинтересовался Очкарик.
— Какая?
— «Поскольку он мог почти все»?
— Лала была сосватана, — коротко пояснил адвокат. — Арифу пришлось договариваться с двумя семьями.
— Интересно, — обронил Волков, давая понять, что тему следует раскрыть полнее.
— Ерунда, — махнул рукой Розгин. — Ничего особенного та семья из себя не представляет, Ариф заплатил, и они радостно убрались с дороги.
— Родители убрались.
— Все.
— Пацан тоже был счастлив?
— Несостоявшийся жених?
— Да.
— Щенок. Неужели вы всерьез думаете, что двадцатилетний пацан способен пройти через охрану Арифа?
— Я не думаю, я веду следствие, — буркнул Федор. — Данные на пацана есть?
— Будут, — пообещал Павел.
— Спасибо.
Очкарик ничего не записывал — только запоминал, поэтому он помолчал, давая информации возможность отложиться в памяти, а затем сменил тему:
— А что вы скажете о Сардаре?
— Телохранителе Арифа? — показалось, что Розгин удивлен.
— Да.
— Почему он вас интересует?
— Именно Сардар проверял кабинку перед тем, как в нее вошел Ариф.
— Насколько я знаю, колышек был искусно замаскирован.
— Тем не менее в других кабинках отравленных палок не оказалось.
— Или их успели убрать.
— Или кто-то знал, что Ариф сядет именно на этот унитаз.
— Я понимаю ход ваших мыслей, — после некоторой паузы произнес адвокат. — Версия имеет право на существование.
— Она все объясняет.
— Но и она несовершенна.
— Я вас слушаю.
— Ариф не доверял никому, и то, что в последнее время покушений на него не планировали, ничего не меняло: он очень серьезно относился к вопросам личной безопасности. Сардар служил Арифу пятнадцать лет и за это время успел натворить таких дел, что только авторитет Гусейна защищал его от расплаты. Грубо говоря, Федор, наш друг Сардар жив только до тех пор, пока с Арифом все было в порядке.
— А если его обещали пощадить? И на это купили?
— Есть вещи, которые не прощают даже в наши прагматичные дни, — развел руками адвокат. — Сардар об этом прекрасно знает и не мог продаться. Не мог. И уж тем более он бы не согласился на план, который выводит его в число главных подозреваемых. — Розгин пожал плечами: — Возможно, мои слова покажутся вам чересчур пафосными, но я, несмотря на то что видел многое, не верю в виновность Сардара.
* * *С самого раннего детства Беспалый не любил запах горящих свечей. Не то чтобы совсем не выносил, но по возможности старался избегать и ни разу в жизни не купил ни одной свечи. Ни разу. Подобная странность была весьма необычной для человека, проводящего большую часть времени вдали от цивилизации, но таким уж Григорий уродился. Его путь освещали лучины и факелы, костры и керосиновые лампы — даже вонь горящей нефти казалась Беспалому более приятным ароматом, нежели запах плавящейся свечки.
Гнетущий. Всепроникающий.
Оказавшись в большом городе, Григорий решил, что уж здесь-то ему не доведется почувствовать ненавистный дух — какие могут быть свечи в мире электричества?
Решил и ошибся.
Их не было в снятой квартире, в полюбившемся Беспалому маленьком дешевом кафе, их не зажигали в его присутствии друзья. Но, увы, самая главная московская встреча, самый важный разговор прошел как раз при свечах.
Такое вот совпадение.
Или предзнаменование.
Нелюбимый запах не исчез, не погиб в огромном мегаполисе, а лишь затаился, подобно выжидающему охотнику, чтобы явиться в самый неподходящий момент.
И принести с собой беду. Или явиться вместе с бедой. И усилить мучения Григория.
— Спасибо, что пришел, — негромко произнесла старуха.
— Для меня большая честь разговаривать с вами, Бабушка, — так же тихо отозвался Беспалый.
И принести с собой беду. Или явиться вместе с бедой. И усилить мучения Григория.
— Спасибо, что пришел, — негромко произнесла старуха.
— Для меня большая честь разговаривать с вами, Бабушка, — так же тихо отозвался Беспалый.
Она приняла слова Григория как должное. Немногие удостаивались приглашения в этот дом.
— Садись, — кивнула на кресло. — Чай?
— Нет, спасибо.
— Хороший, на травах. — Помолчала. — Как ты любишь.
И уж совсем немногие могли рассчитывать на особое к себе отношение в этом доме. Беспалый не сомневался в том, что чай действительно заварен по его любимому рецепту: две четверти черного цейлонского, четверть китайского зеленого и четверть зверобоя. Как было бы приятно сделать сейчас глоток обжигающего напитка! Как вовремя! Но…
— Не хочу. — Опустил глаза. — Спасибо. «Проклятый запах!»
— Что ж, настаивать не буду.
Они разговаривали в гостиной, одну из стен которой практически полностью занимал камин с уставленной фарфоровыми куклами полкой. Не игрушками со стеклянными головами, а произведениями искусства, полностью выполненными из фарфора статуэтками, многим из которых исполнилось больше ста лет. Знаменитая коллекция Бабушки Осень. Справа от камина — французское окно, выходящее на открытую веранду, за которой начинался лес. Старуха не любила сады и парки, а потому ее дом находился посреди нетронутой рощи. У левой стены стояли низенький столик и два вольтеровских кресла, в которых и расположились собеседники.
И никаких люстр. Только свечи в настенных бра. Только проклятые свечи.
А еще — внимательный взгляд старых, но таких молодых глаз.
— Я думала, мой дом поможет тебе успокоиться.
— Так и получилось, — выдавил из себя Григорий. — В городе я чувствовал себя еще хуже.
Большие глаза Бабушки Осень оставались единственной частью лица, которой не коснулось время. Сухая морщинистая кожа, крючковатый нос, бледные тонкие губы, редкие брови… и две черные звезды, свет которых выдавал силу и ум. Мало находилось людей, способных выдержать взгляд старухи.
И мало кто, увидев ее, оставался равнодушным.
Царственная осанка, гордая посадка головы, глухие, старинного фасона платья с пышными юбками, длинные седые волосы, всегда собранные в высокую прическу, — Бабушка Осень походила на постаревшую императрицу из сказок. В ее присутствии любой, даже самый невоспитанный человек начинал говорить тихо, а то и просто молчать, ожидая, когда его спросят.
— Москва становится опасной для тебя, Григорий.
— Я знаю, — прошептал Беспалый.
Между ними трепетала завеса дыма — разговаривая с Григорием, старуха курила трубку. Однако даже табачный аромат был неспособен уничтожить запах горящих свечей.
— Ты должен уехать.
— Бежать?
— Уехать, — поправила Беспалого Бабушка. — Гончар ищет тебя.
— Он опоздал, — сказал Григорий, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — И знает, что опоздал.
— Тем не менее он будет искать встречи. — Старуха прищурилась. — Встречи, которую ты не переживешь.
Суровые слова не заставили Беспалого вздрогнуть. Он и сам знал, чем закончится рандеву с Гончаром. Спокойно улыбнулся:
— Бежать бессмысленно, он напал на след и найдет меня где угодно. — И посмотрел в глубокие глаза Бабушки. — Зачем вы меня пригласили?
В голосе не было надежды. Григорий не просил о помощи, не искал ее, он просто хотел разобраться в мотивах старухи.
— Я могу спасти тебя.
— Вы обещали Гончару нейтралитет.
— Я дам слово, что тебе ничего неизвестно. Он не рискнет спорить.
Беспалый вновь улыбнулся:
— Зачем?
— Ты будешь жить.
Он шел за плохими новостями, а увидел протянутую руку, спасательный круг, брошенный в самый последний момент, в ту самую минуту, когда путаются мысли, отступают принципы и всеми поступками управляет великий Инстинкт Самосохранения. В тот самый миг, когда принятое решение проверяется на крепость.
— Сейчас я знаю, кем был и кем умру, — медленно произнес Григорий. — Но совершенно не представляю, кем буду жить, если приму ваше предложение. Я не жалею ни о чем, но не хочу ни повторять свою жизнь, ни начинать ее заново. В первом случае мне рано или поздно придется повторить то, что я сделал. Во втором… во втором не будет Смысла. Я не хочу просто ползать под солнцем.
Бабушка Осень выдохнула новую порцию дыма. Некоторое время наблюдала за причудливым облаком, а затем, не глядя на Григория, спросила:
— Ты на самом деле ни о чем не жалеешь?
Беспалый вздрогнул. Он не мог поймать взгляд старухи, но все равно не отрываясь смотрел на ее лицо. Выдохнул резко: — Нет!
И вдруг показалось, что клубы табачного дыма перестали быть хаотичным облаком и приняли форму призрачных фигур. Изобразили мертвых людей, память о которых выжгла душу Григория. Вот человек с перерезанным горлом, вот с разбитой головой, вот — покрытый кровоточащими язвами…
— Ты жалеешь, — грустно улыбнулась Бабушка Осень. — Ты жалеешь, но при этом понимаешь, что не имеешь права жалеть о том, что сделал. Не имел. Но в то же время не мог не жалеть. Ты запутался, Григорий. Ты отплыл от одного берега, а к другому не причалил. Тебе нужно время, чтобы разобраться в себе, а его у тебя нет. Ты запутался, тебе кажется, что самый легкий выбор — самый правильный. Но это, поверь мне, не так. И поэтому я спрошу еще раз: ты примешь мою помощь?
— Нет, — хрипло ответил Беспалый.
— Мне очень жаль.
Ее морщинистое лицо казалось маской безразличия; спокойное и холодное, оно резко контрастировало с той нежностью, и даже болью, что прозвучала в голосе:
— Прощай, Шаман…
Говорят, сомнения выдают критический ум. Возможно.
С течением времени человек переосмысливает известные ему факты, узнает новое, смотрит на старые, привычные вещи другими глазами. Начинает понимать больше.
Или ему только кажется, что больше?
Часто сомнения ведут к разочарованию, порождают хаос в душе, заставляют опускать руки… или наоборот — совершать немыслимые поступки. Не великие, не значимые, просто — немыслимые. Маленький червячок способен поглотить весь внутренний мир человека, потушить глаза, заставить совершить предательство или уйти от людей.
Или умереть.
Или предать. Себя ли, других — не важно. Изменить идеалам или друзьям. Изменить себе, тому, еще не знавшему о червячках сомнений.
Говорят, сомнения выдают критический ум.
Это так.
Но еще — слабость. Потому что нет в этом мире ничего более сложного, чем следовать давно сделанному выбору. Быть твердым, несгибаемым. Сохранить в себе стержень. Железный стержень, о который сломает зубы червяк любого размера.
И поэтому лицо Бабушки Осень оставалось бесстрастным, а глаза — холодными. Сочувствие в голосе — единственное, что она позволила себе. Потому не стала она настаивать или силой спасать человека, которого знала и любила с момента рождения, которого считала одним из своих внучат.
Бабушка Осень признавала право Григория на слабость.
* * *Из особняка Гусейнов Очкарик направился к экспертам, искренне надеясь, что громкое убийство, взятое под личный контроль Генеральным прокурором — слухи об этом уже поползли, — заставило суетиться обычно неторопливых криминалистов. Так и получилось. То ли ребята пришли на работу затемно, то ли вовсе не ложились спать, но кое-каких результатов они уже добились.
— Это искусство, — широко улыбнулся Николаев, пожимая Волкову руку. — О таких убийствах только в книжках писать.
— Рад, что тебе понравилось, — вздохнул Федор. — Кстати, если у тебя уже есть эта книга, то я бы с удовольствием прочел последнюю страницу — очень хочется узнать имя преступника.
— Давай назовем его Художником, — предложил эксперт.
— Почему?
— Потому что он Художник во всех смыслах. — Николаев увлек Очкарика к столу, на котором горделиво высился давешний унитаз. — Во-первых, эстетика преступления…
«Да уж, мочить в сортире по нынешним временам стильно…»
— Во-вторых, мне удалось восстановить, с купюрами, конечно, но довольно точно, окраску колышка…
— Извини, что перебиваю, но какой яд использовал убийца?
— Пока неизвестно, — жизнерадостно ответил эксперт. — Но я думаю, что-нибудь из семейства кураре.
— Экзотика, — пробормотал Федор.
— Настоящая экзотика здесь! — Николаев жестом предложил Волкову заглянуть в унитаз. — Колышек раскрашен идеально. Понимаешь? И-де-аль-но! Переданы все перепады освещения. Обнаружить его при поверхностном осмотре, а вряд ли телохранитель шарил по очку руками, невозможно. Это мой вывод, и я готов под ним подписаться.
Очкарик восторгов эксперта не разделял. К тому же его интересовали выводы, которые можно было сделать из выводов: