Два мира, две жизни.
До сих пор Ильгар не представлял, как трудно будет решиться войти внутрь. Конечно, развлекательный комплекс — это не секретный военный завод, паспорт на входе никто не требует, но охранники смотрят внимательно, цепко, уверенно вычленяют из потока посетителей нежеланных гостей. Насчет «фейс-контроля» Ильгар не волновался: одет он подобающим образом, выглядит нормально, в «черном списке» не значится. Беспокоило его другое. Вряд ли охранники запоминают всех входящих, но для этого есть видеокамеры, записывающие происходящее в комплексе, а отснятые материалы хранятся службой безопасности не менее недели.
Именно об этом он и пытался сказать разработавшему план человеку.
«Они просмотрят записи, увидят меня, и расследование на этом закончится. Я стану главным подозреваемым».
Старик ответил со спокойной уверенностью, которой так недоставало самому Ильгару:
«Я никогда не ошибаюсь. План совершенен. Тебя никто не запомнит и никто не запишет. Главное — действовать с идеальной точностью. Секунда в секунду. Выдержишь график — выполнишь дело и спокойно уйдешь».
Но старик остался в безопасном месте, он не собирался приближаться к комплексу. А Ильгару предстоит выполнить самую сложную часть плана.
«Это твой выбор».
«Да, мой. И жизнь тоже моя».
И устыдился собственной трусости. Он ведь поверил в план, который ему предложил старик. В идиотский, совершенно невозможный план. Рассказать кому — засмеют. А он поверил. А раз поверил, то надо идти до конца. Если старик действительно знает больше других, если идиотский план сработает, то и остальным его словам можно доверять.
Ильгар посмотрел на часы: в двери надо войти через тридцать секунд. Шесть шагов.
«Решайся!»
В последний раз затянулся сигаретой, бросил окурок в урну и уверенно направился к подъезду.
Он заставил себя отринуть сомнения. Он оказался в здании ровно в то время, о котором говорил разработчик плана, спокойно прошел мимо охраны и направился в бар. Его костюм был в порядке, он вел себя нормально. Его не запомнили.
А в тот самый момент, когда Ильгар открыл дверь, в одной из комнат технических служб комплекса раздалась громкая брань.
— В чем дело?
— Третья камера вырубилась.
— Дерьмо! — Начальник смены уставился на зарябивший «белым шумом» монитор. — Я ведь велел ее поменять.
— Так запасные кончились, я написал Шамилю, чтобы он купил, пометил «срочно», а он, шакал, только под вечер привез. Мы и решили, что она дотянет до завтра.
— Решили! — Начальник смены добавил пару крепких выражений, подумал и велел: — Хватай стремянку и вперед. Чтобы через пять минут все работало!
— Без штрафа?
— А это уж как получится. Если хозяева меня накажут, тебе тоже достанется.
— Знаешь, я так волновался… — Юноша отхлебнул «Маргариту», поставил бокал на стойку и улыбнулся. Немного грустно, немного застенчиво. Очень продуманно. — Твоя свадьба… Я сильно переживал.
— Боялся, что я тебя брошу?
— Это другое, — вздохнул юноша. — Мне плохо без тебя, Ариф. Когда ты рядом, я чувствую себя защищенным. Мне хорошо. Наверное, это любовь, да?
— Наверное.
— Я боялся, что твоя жена встанет между нами.
— Не встанет, — пообещал мужчина.
— Правда?
— Коленька, я тебе сто раз говорил: наши отношения не изменятся.
— Я помню. Я тебе верю.
Юноша сделал движение. Чуть потянулся, словно хотел поцеловать любовника в губы. Остановился, словно опомнившись. Виновато посмотрел на друга. Виновато, но с хитринкой, как шаловливый котенок. Ариф понял намек: пора ехать.
Он допил коктейль, а когда ставил бокал на стойку, поймал взгляд давешнего игрока в бордовой рубашке. Взгляд, в котором можно было уловить презрение. Похоже, длинноволосый предпочитал другие игры. Ну и что? Тем не менее неприятный осадок остался: чернявый Арифу приглянулся. Узнать кто? Да черт с ним! Мало, что ли, симпатичных мальчиков вокруг?
Мужчина поднялся:
— Подожди меня здесь. Я схожу в туалет, и поедем ко мне.
— А твоя жена?
— Она в доме. А мы поедем в квартиру.
— Как скажешь.
Юноша проводил друга взглядом, лениво глотнул «Маргариту» и свысока покосился на бывших приятелей. Высокомерно усмехнулся, увидев продемонстрированный ему средний палец. «Неудачники!»
Сардар знал свои обязанности хорошо, можно даже сказать — отлично. Умел он и группой командовать, распределяя обязанности между командой телохранителей, и в «одиночном плавании» не терялся.
В туалетную комнату Сардар вошел первым. Быстро осмотрелся: никого подозрительного, точнее говоря — вообще никого, комната оказалась пустой, открыл дверь кабинки, внимательно оглядел и ее, после чего сделал шаг назад и в сторону, пропуская хозяина к проверенному толчку.
Ариф, который во время телодвижений Сардара рассеянно разглядывал свое отражение в зеркале, прошел внутрь, закрыл за собой дверь, спустил штаны и стал медленно опускаться на унитаз. И вдруг вздрогнул, почувствовав болезненный укол в ягодицу. Хотел возмутиться:
«Что за…»
Но мысли неожиданно смешались. «Боль!» «Непорядок». «Меня ударили?» «Позвать…»
Мышцы онемели, перестали слушаться, Ариф издал короткий всхлип, или последний вздох, обмяк окончательно, продолжил движение на унитаз, вобрав в себя острие спрятанного в нем оружия, а затем повалился вбок, уткнулся в стенку и медленно сполз на идеально вымытый кафель пола. Когда ошарашенный Сардар выломал дверь кабинки, Ариф был безнадежно мертв.
* * *— Степка, поворачивай!
— Сама поворачивай!
— Я не буду!
— И я не буду!
Два катера, оставляя за собой пенные хвосты, стремительно мчались навстречу неизбежному столкновению. Третья модель, которой управлял самый младший из детей, четырехлетний Костя, в одиночестве накручивала «восьмерки» на безопасном расстоянии от не поделивших пруд корабликов. Костя, несмотря на возраст, понимал, что неспособен состязаться со старшими детьми в управлении игрушками, развлекался самостоятельно и не обращал никакого внимания на назревающую ссору.
— Степка! — Голос Ларисы сорвался. Чувствовалось, что девочка готова разрыдаться. — Поворачивай!
Но сама не уступала, продолжая вести катер выбранным курсом.
Остальные дети, ждавшие своей очереди поиграть с моделями, завороженно наблюдали за сближающимися катерами, ожидая развязки со смесью ужаса и любопытства. Ужаса — потому что в случае поломки моделей увлекательная игра «в кораблики» прекратится. Любопытства — потому что детей всегда интересует еще не изведанное, невиданные ситуации, а возможная гибель корабликов относилась именно к таким событиям. Опять же: Ларису и Степана наверняка накажут, а на это стоит поглядеть.
— Степка!!
Мальчик пошевелил джойстиком в самый последний момент, когда всем стоящим на берегу, не только детям, но и взрослым, уже казалось, что столкновения не избежать. Белый катер принял вправо, уступил путь ярко-красной модели Ларисы и заложил пижонский вираж за ее кормой.
— Дурак!
— Испугалась?
— Дядя Федя, скажите ему, что он дурак! — попросила девочка, не спуская глаз с несущегося по водной глади катера.
Красной модели ничего не угрожало, белый хулиган Степана накручивал бессмысленные круги в центре пруда, но Волков видел, что сын медленно подводит катер к игрушке Костика.
— Дядя Федя…
— Дядя Федя не скажет, — решительно произнесла Оксана. — И правильно сделает.
— Почему правильно? — Лариса удивленно посмотрела на мать.
— Потому что это ваша игра и вы сами должны разобраться между собой. — Оксана потрепала дочь по волосам и велела: — Все, смена закончилась, меняйтесь!
— Тетя Ксюха, я хочу красный кораблик, — заскулил кто-то из следующей троицы счастливчиков.
— Тетя Ксюха, а я хочу белый!
— Белый мой! Я его сразу забил.
Волков усмехнулся.
Но рассмешили его не требования малышни, а их обращение — «тетя Ксюха». Дети тусовки. С самого рождения они вошли в дружную компанию родителей и, разумеется, переняли клички, которыми те наградили друг друга. Так и появились: «тетя Ксюха», «дядя Петрович», «тетя Шашка»… Кстати, Рита Шашкина (когда-то Шашкина), третья бывшая Левы Корзинкина, в эти выходные тоже гостила у Стрекаловых, и «тетя Шашка» прозвучало не один раз.
Самого Волкова дети начинали звать «дядя Очкарик», но долго не выдерживали: во-первых, не удобно, на язык плохо ложится, а во-вторых, мелкие никак не могли понять, почему — Очкарик, если дядя Федя никогда в жизни не носил очки? Подрастая, они узнавали, что кличка приклеилась к Волкову из-за ума: слишком хорошо учился в школе и институте, слишком хорошо работает, поэтому — или Очкарик, или Умник, люди редко страдают богатством фантазии. Узнавать-то узнавали, но для них он уже был дядей Федей, кличка же оставалась для друзей и сослуживцев.
А очки… чтобы носить очки, недостаточно быть умным, нужно плохо видеть.
— Соскучился?
Голос Оксаны вернул Федора в реальность.
— Нет, — протянул он в ответ. — Задумался.
И привычным жестом потер пальцами переносицу.
— Настоящий мужик даже на отдыхе думает о работе, — подначила Волкова Рита.
— Откуда ты знаешь, что он о работе думал?
— Ты на рожу его посмотри, — рассмеялась «тетя Шашка». — С таким выражением только о ней, родимой, и думать. Не о женщинах же.
— О некоторых женщинах только с такой рожей и следует думать, — усмехнулся в ответ Федор.
— Очкарик, здесь же дети!
— А что я сказал?
— Не сказал, а подумал!
Рита и Оксана переглянулись и прыснули.
— Блин, девчонки, не мучайте меня, а? — жалобно попросил Федор.
— Десять минут пробыл с детьми и уже измучился?
— Мужики, они такие… Никакой выносливости.
Женщины расхохотались. Волков улыбнулся, вновь потер переносицу и нашел взглядом сына, который играл с Костиком и позабывшей обиду Ларисой в салки. Визг, смех… Степке у Стрекаловых хорошо: и места много, и друзья давным-давно знакомые, можно сказать, в колясках рядышком лежали. Впрочем, здесь почти все могли похвастаться тем, что знают друг друга с пеленок.
— Владик, ну кто же так рулит? — Рита присела на корточки и принялась помогать малышу отвести от берега застрявший катер.
— Мы с Шашкой здесь еще побудем, — сказала Оксана. — А ты, Очкарик, можешь двигать к мужикам, иначе совсем закиснешь.
— Охотно, — не стал спорить Волков. — Тем более Петрович грозился выкатить какой-то необыкновенный херес на дегустацию.
— Смотрите не надегустируйтесь до остекленения.
— Ты же нас знаешь.
— Поэтому и предупреждаю, — рассмеялась Оксана. — За ужином вы должны быть как огурцы. Ночью нажретесь.
Ужины в доме Стрекаловых длились долго, с обстоятельными беседами, дружескими сплетнями, шутками и обязательным присутствием детей. Зато потом наступало время «взрослых» разговоров под звяканье хрусталя и минимум закуски. Бывало, мужики отправлялись спать после пробуждения детей, однако Оксана относилась к их посиделкам спокойно.
— Повезло нам с тобой.
— Да уж.
Оксана потрепала Волкова по волосам и чмокнула в щеку. Как сестра. Родились в одном роддоме, с разницей в неделю, выросли в одном дворе, вместе учились. И при этом никогда, даже когда у пятнадцатилетнего Очкарика гормоны плясали джигу, он не рассматривал Ксюху как объект внимания. А все потому, что еще в первом классе не по годам серьезный малыш Илья Стрекалов, которого с пяти лет звали Петровичем, заявил, что женится на красавице Ксюхе. А слово друга в их компании всегда было законом.
— Петрович с Левой в кабинете засели.
Волков еще раз посмотрел на сына, развернулся и направился к дому.
— Потрясающе, — прошептал Корзинкин, проводя пальцами по цепи. — Считай, Петрович, что ты меня в очередной раз удивил.
— Но не так, как в прошлый раз, — уточнил Стрекалов.
— Ты имеешь в виду часы?
— Угу.
— Пожалуй, — признал после паузы Лева. — Часы, насколько я понимаю, были для тебя некой вершиной. Так?
— Верно, — согласился Петрович.
— А это — заготовка. Часть чего-то большего.
— Угадал.
— Но все равно потрясает.
Конструкция, что произвела столь сильное впечатление на Корзинкина, не была особенно сложной. Две шестерни, одна побольше, снабженная рукоятью, другая поменьше, сантиметров десяти в диаметре, были установлены на штативы и связаны между собой цепью. Обычная передача, какую увидишь в любом велосипеде. Вот только сделаны были шестерни, штативы и цепи из стекла. Каждое звено отлито с необычайным тщанием, скреплено с другими тончайшими металлическими стержнями, и гибкостью стеклянная цепь не отличалась от обычной.
— Чего ты задумал? — осведомился Корзинкин. — Стеклянный велосипед?
— Его уже делали, — серьезно ответил Петрович. — Есть сведения, что Орлов…
— Граф?
— Нет, купец, основатель лучшего в России стекольного производства. — Стрекалов прищурился: — Так вот, есть сведения, что он сделал стеклянный велосипед. Целиком стеклянный — от сиденья до колес. Только шины стояли обычные.
— И на нем можно было ездить?
— Разумеется, можно. — Стрекалов провел рукой по цепи и задумчиво добавил: — Дети катались.
— Игрушка.
— Уникальная игрушка, — уточнил Илья.
Внешне Стрекалов и Корзинкин были и похожи и не похожи друг на друга. Оба невысокие, оба, несмотря на относительную молодость — даже сороковник не разменяли, разве это возраст? — растеряли почти всю шевелюру. Вот только Лева оставшиеся на висках и затылке волосы отращивал и вязал в игривый хвост, а Илья брил голову почти под «ноль». Оба не отличались худобой, но Корзинкина можно было свободно назвать «несколько полным» (злопыхатели и вовсе предпочитали термин «расплывшийся»), а вот при взгляде на плотного Стрекалова люди понимали, что он не забывает посещать спортивный зал. Лицами же друзья были абсолютно не похожи. У Левы — античной лепки, глаза чуть навыкате, нос чеканного профиля, у Ильи — круглое, непримечательное, с носом картошкой и сохранившимися с самого детства толстыми щеками. «Рожа рязанская», смеялась Оксана, однако во взгляде маленьких серо-стальных глаз Стрекалова читались глубокий ум и неукротимая решительность. Предки Ильи были деревенскими, но не деревенщиной.
— Так что же ты задумал?
— Секрет.
Они вернулись в кресла, удобно развалились на мягких подушках, пару мгновений молча смотрели друг на друга, а затем Петрович потянулся и взял со стола деревянную шкатулку:
— Будешь?
— А как же! — с энтузиазмом отозвался Корзинкин. — Побывать в гостях у олигарха и не выкурить сигару? Меня же засмеют.
— Теперь не засмеют.
Илья обрезал две длинные «Гаваны», и спустя несколько секунд к потолку устремились клубы ароматного дыма.
— Хорошо… — протянул Корзинкин. Помолчал и, внимательно глядя на Стрекалова, негромко закончил: — Жаль, что Яшка не приехал.
— Жаль, — спокойно отозвался Петрович.
В его тоне не было ни раздражения, ни досады, Илья понимал, что рано или поздно они упомянут в разговоре четвертого друга.
— Звонил?
— Я ему, — уточнил Стрекалов. — Когда приглашал.
— А он не перезвонил.
— Угу.
Лева повертел в руке тлеющую сигару.
— Мама Валя говорила, ты ему работу предлагал?
— Угу. — Илья пустил колечко дыма и разглядывал его с таким вниманием, словно именно в этой призрачной конструкции заключался Божий промысел. — В очередной раз.
— Он снова отказался?
— Сказал, что у него все в порядке.
А сейчас в голосе промелькнула обида.
Из четверки неразлучных друзей Стрекалов добился больше остальных: владелец крупной финансовой компании, миллионер, известный в стране человек, он мог очень и очень много, но… но его друзья, самые настоящие, «родом из детства», не спешили обращаться за помощью. Яшка, которому хронически не везло в жизни, уверял, что у него «все в порядке», Корзинкин, попавший когда-то в широкую черную полосу, категорически отказался от предложения Ильи пойти работать на его фирму.
«Деньги приходят и уходят, — философски заметил тогда Лева. — Сегодня я бедствую, завтра поднимусь. А рисковать нашей дружбой не хочу. Сейчас ты для меня не господин Стрекалов, президент и благодетель, а просто Петрович, и я могу в любой момент дать тебе в глаз или обругать так, как сочту нужным. И ни за какие деньги от этого не откажусь».
Стрекалов не обиделся, помог другу другим способом, поддержал. Лева пережил полосу, нашел отличную работу, затем открыл свое дело и вот уже много лет чувствовал себя весьма и весьма уверенно. И не отказывал себе в удовольствии ругать Петровича так, как считал нужным.
А вот Яша преодолеть затянувшийся кризис не мог. Но Илье в нежелании друга получать помощь виделись совсем иные, нежели у Корзинкина, причины.
— Мне кажется, он нас обвиняет, — вздохнул Стрекалов.
— В чем?
— В том, что у нас все нормально.
— В таком случае у него началась последняя стадия деградации, — проворчал Лева. — Обвинять других в собственных проблемах — это пик лузерства.
Корзинкину не понравился ход разговора, но и спорить со Стрекаловым Лева не стал: Петрович умный, Петрович в людях разбирается, и Петрович Яшку любит.
— Он считает, что мы стали людьми другого круга, — закончил Корзинкин.
— Угу, — согласился Илья.
И оба подумали об одном: настоящая дружба «кругов» не замечает. И еще подумали: тему надо сворачивать.
— Кстати, пора бы Очкарику появиться. — Лева бросил хищный взгляд на бутылку необыкновенного хереса. — Долго мы его ждать будем?