– Вкусно? – язвительно поинтересовалась Лиза, но так, чтобы слышала одна Ася. В ее вопросе можно было прочесть все: мол, наголодалась, отъедаться сюда пришла? Как, мол, вам наши разносолы после щей да каши?
Подумав, Ася кивнула и, промокнув рот салфеткой, добавила:
– На мой взгляд, мясо можно было чуть дольше подержать в вине. Тогда вкус был бы более совершенен.
Девочка с трудом проглотила ответ гувернантки и заскучала.
После обеда отправились на прогулку. Гуляли по берегу реки – здесь было чуть прохладнее. Летний зной не располагал к разговорам, но Ася сочла нужным спросить:
– Лиза, не могли бы вы посвятить меня в причины вашего поведения за столом?
– Нормальное поведение. Вам что-то не понравилось?
– Мне показалось, вы едва выдерживаете церемонию обеда. У вас плохой аппетит?
– У меня нормальный аппетит! Нормальный! Просто… просто мне невыносимы эти разговоры о войне, мужиках и охоте! Каждый день одно и то же! Это вся наша жизнь! Папа делает вид, что самое приятное – подстерегать с ружьем несчастных зверей, мама всерьез считает, что разбирается в политике и вправе осуждать… кого! Самого государя! Неужели она не видит, что это смешно?! Смешно же, вы не находите?
– Не нахожу. И считаю, дети не вправе осуждать родителей.
– Какая же вы скучная! – в том же истеричном тоне вскричала Лиза. – Это невыносимо, понимаете вы, невыносимо!
Лиза сорвалась и помчалась, бросив зонтик в траву. Пожалуйте управиться с истеричной особой, которой к тому же тринадцать лет! Ася слишком хорошо помнила свои тринадцать, которые ноющей душевной болью отзывались до сих пор. Она подняла зонтик и неторопливо направилась на поиски воспитанницы. Та стояла у пруда и смотрела на лебедей.
Крупная белая птица, изящно изгибая шею, что-то поправляла у себя под крылом. Девочка отвернула лицо в сторону, но по вздрагивающему, порозовевшему кончику носа легко было догадаться, что без слез не обошлось.
– Все пройдет, Лиза, – спокойно сказала Ася, отдавая девочке зонтик. – Поверьте мне, я знаю, что говорю.
– Что? Что пройдет?!
– Ваш возраст. Вы станете взрослой, и все изменится.
– Вы говорите как наставница! А ведь вы ненамного старше меня. Хорошо вам рассуждать! Вы красивы и вы свободны! И еще вы здоровы! А я… я повязана своей болезнью! То нельзя, это нельзя!
– Но давайте попытаемся думать не о том, что нельзя, а о том, что можно. Вы слышали о поэтессе Жадовской?
– Нет.
– Между тем она наша землячка, жила в этих краях. Так вот. Жадовская родилась без правой руки. Можете себе такое представить? Она была умной, талантливой, но, как и вы, одинокой…
– Что с ней стало?
– Она полюбила. Но отец, дворянин, не разрешил ей вступить в брак с человеком из мещан.
– Как же она жила?
– Она не позволила унынию взять верх над собой. Свою любовь она переносила в стихи, рассказы. В свое творчество. Потом она все же вышла замуж, вероятнее всего – без любви, продолжала писать. Хотите, я прочту ее стихи?
– Да.
Ася по памяти прочла несколько строк из Жадовской:
Любви не может быть меж нами.
Ее мы оба далеки,
Зачем же взглядами, речами
Ты льешь мне в сердце яд тоски?
Зачем тревогою, заботой с тобой полна душа моя?
Да, есть в тебе такое что-то, чего забыть не в силах я…
– Что же вы мне прикажете – стихи писать? – не очень уверенно, но пытаясь попасть в прежний тон, поинтересовалась Лиза.
– Я думаю, прежде всего вам нужно заняться своим здоровьем.
– Я только это и делаю!
– А мне сдается, что вы не пытались заняться закаливанием, плаванием, гимнастикой.
– Мне и в голову не приходило… Вы думаете, доктор разрешит?
– Я поговорю с вашей матушкой сегодня же.
Ася сдержала обещание. Она приготовилась к некоторому сопротивлению, но, удивительное дело, все прошло гладко.
Ася застала Ирину Николаевну в библиотеке в обществе доктора.
– Плавание? Гимнастика? Что ж, спросим у Дмитрия Ильича…
И Ирина Николаевна обратила взор на углубившегося в чтение газет доктора.
– Дмитрий Ильич, что вы на это скажете?
– Что ж… с известной осторожностью, я думаю, можно попробовать… – Дмитрий Ильич взглянул на хозяйку, та ничего не ответила, задержав взгляд на его лице чуть дольше необходимого.
Ася не знала, можно ли уже идти или нужно испросить разрешения.
Поскольку на нее больше не обращали внимания, она сочла возможным удалиться без церемоний.
С этого дня начались ее занятия с Лизой. Замок находился фактически в лесу, вдали от селений, можно было не опасаться, что их занятия привлекут любопытных зевак. Лиза, поначалу скептически относясь к рвению Аси, вскоре увлеклась занятиями и начала стараться. Для занятий плаванием выбрали место с пологим чистым берегом, где дно было ровным и песчаным. Ася поначалу разрешала Лизе лишь недолго плескаться в воде, затем время водных процедур увеличивалось, через неделю девочку было не вытащить из воды.
– Мама! Я научилась плавать!
Лиза бежала по галерее, заглядывая во все комнаты. Ей не терпелось поскорее поделиться успехами. Ася не поспевала за своей воспитанницей. Поднявшись на второй этаж, она решила остаться в гостиной и явиться к хозяйке, только если ее позовут.
– Где же она? – заглянув во все двери, озадачилась Лиза. – А! Знаю! Наверняка в библиотеке! Играют с Дмитрий Ильичом в подкидного!
– Лиза, я думаю, не следует сейчас тревожить маменьку. За обедом все расскажешь.
– За обедом! До обеда почти час! Да и что значит – тревожить? Не будете же вы утверждать, что игра в дурака важнее успехов дочери?
Лиза сияла, она была возбуждена удачей, и Ася оставила ее в покое. Девочка, которая прежде задыхалась при ходьбе, легко взбежала по витой лестнице в башню. Она толкнула дверь в библиотеку. Та оказалась заперта. Кроме библиотеки, в башне имелись диванная и обсерватория – комната, в которой стоял телескоп, чтобы ночью можно было обозревать звезды. Но и эти двери были заперты. Сердитая, нахохленная, Лиза спустилась в гостиную. Плюхнулась в кресло рядом с Асей.
– Почему? Ну почему, когда они мне нужны, их не бывает рядом?
– Не грустите, Лиза. У вас будет возможность поделиться. Сыграйте лучше мне что-нибудь из Шопена…
Лиза вздохнула, села за инструмент и начала мучить клавиши.
Под музыкальные потуги своей воспитанницы Ася мысленно уносилась в Любим, пытаясь представить, что там сейчас в доме Сычевых. Эмили наверняка до сих пор злится на нее… А у Вознесенских? Рассказал ли Алексей о своей выходке родным? А Маша? Ну, тоже хороша! Кто просил ее вмешиваться?
И все же Ася осознавала, что ужасно скучает по своим подругам. По всем любимским знакомым. Нужно будет отпроситься на воскресенье. Сходить на службу в Троицкую церковь и зайти к Вознесенским…
За окнами замка царил летний зной, а здесь, в гостиной, было прохладно и тихо. Если бы не Лизина музыка, Ася могла бы задремать и почти задремала, когда легкое движение на лестнице заставило ее разомкнуть ресницы. По витой лестнице, идущей из башни, спускалась Ирина Николаевна. Ася поднялась, с колен ее упала книжка и громко стукнулась о мрамор пола. Лиза повернула голову.
– Мама! Где вы были? Я вас искала!
– Лиза, что за манеры? Зачем меня искать? Сколько раз тебе повторять – некрасиво бегать по дому, распахивая все двери! Ты уже не маленькая!
– Но где вы были? – не унималась девочка. – Я поднималась в башню! Все двери там были заперты! Вы закрылись?
– Лиза! Что за допрос? Да, я закрылась, чтобы наконец отучить тебя от дурной привычки. А теперь, будь добра, ступай переоденься к обеду. Что у тебя с прической?
– Я плавала! – дрожащим голосом объявила девочка. – И мои волосы намокли! Я научилась плавать и хотела сказать вам, чтобы вы порадовались за меня, а вы…
Девочка не выдержала. Обида брала свое – Лиза подхватила подол платья и, глотая слезы, ринулась в левое крыло.
Ася извинилась и хотела последовать за воспитанницей, когда Ирина Николаевна проговорила:
– Я довольна вами, фрейлейн Августина. У Лизы более здоровый вид, чем прежде. А вот над ее манерами придется потрудиться.
Ася открыла было рот, чтобы возразить, но не успела – по витой лестнице осторожно спускался доктор. Увидев гувернантку, он остановился и только после некоторой заминки продолжил свой путь. Ася была озадачена.
Ирина Николаевна никак не отреагировала на его появление, а лишь, продолжая держать Асю под прицелом своих глаз, добавила:
– Вы, кажется, хотели в воскресенье взять выходной? Что ж, я отпускаю вас на весь день. Ступайте.
Ася нарочно прошла к себе, не зайдя к Лизе. Она негодовала. Сколько раз она представляла себе возможность жить рядом с матерью! Сколько раз рисовала в мечтах свои разговоры с ней, прогулки по саду, множество всяких мелочей, составляющих прелесть женского общения! Но таких отношений, когда единственный ребенок мешает, раздражает, таких отношений она не пожелала бы никому!
– Вы, кажется, хотели в воскресенье взять выходной? Что ж, я отпускаю вас на весь день. Ступайте.
Ася нарочно прошла к себе, не зайдя к Лизе. Она негодовала. Сколько раз она представляла себе возможность жить рядом с матерью! Сколько раз рисовала в мечтах свои разговоры с ней, прогулки по саду, множество всяких мелочей, составляющих прелесть женского общения! Но таких отношений, когда единственный ребенок мешает, раздражает, таких отношений она не пожелала бы никому!
Ей было жаль Лизу, но она понимала, что должна найти оправдание Ирине Николаевне. И не могла этого оправдания найти.
В воскресенье Ася отправилась в город. До Останково ее подвезла баба-возница, а там Ася добралась пешком. Отстояв службу, поставив свечки за упокой родителей, Ася стояла на крыльце, поджидая отца Сергия.
Отец Сергий обычно заканчивал воскресную службу кратким напутственным словом. Народ привык к этому и ждал. Он собирался сказать несколько слов о трудах наших праведных, но заметил недалеко от входа солдатку, жену взятого на фронт кузнеца Суворина, Аксинью. Она держала в руках грошовую свечку и рассеянно смотрела куда-то в угол. Ее толкали, двигали, а она не замечала неудобств, погруженная в свои мысли. Недалеко от нее стояла заплаканная Марфа Утехина, мать Володькиного товарища по городскому училищу. Товарищ сына был призван на войну год назад, в самом ее начале, и сгинул там. Совсем недавно получила Марфа казенную бумагу, в которой говорилось, что сын ее Федор пал смертью храбрых за царя и Отечество.
Отец Сергий ясно ощутил, что большинство прихожан, находящихся сегодня в церкви, ждут от него не наставления, а слов поддержки. И он на ходу поменял тему задуманного слова.
– Тяжело было Господу нашему нести свой Крест на Голгофу, – сказал он, глядя немного в сторону, в проем бокового окошка, где сквозь вязь решетки синело летнее небо. – Но легче ли было Деве Марии отпустить Сына в жестокий мир, дабы осуществил он предначертанное ему? Не привязать к себе, не запретить силой своего материнского слова?
Отец Сергий вздохнул и обвел взглядом свою паству. Аксинья Суворина смотрела на него с такой надеждой, будто в его власти было сейчас вернуть ей мужа и кормильца Никиту Суворина, который по субботам обычно напивался и бродил по улицам Любима, нарываясь на драку.
Глазами, полными надежды, смотрели на него и матери, отдавшие своих сыновей войне и теперь готовые к проклятию больше, чем к смирению.
– Вот и нам тяжело, дорогие мои, отпускать детей на ратный труд, чтобы в тревоге считать дни до их возвращения, а то и теряя всякую надежду, получая горькую весть. Но давайте же будем мужественны и не станем роптать. Будем смиренно молиться и помогать тем, кому тяжело. Возьмем свой крест и понесем его следом за Христом…
В храме стало так тихо, что слышно было, как шипит раскаленный воск свечей. Несколько секунд никто не смел пошевельнуться. Все знали, что отец Сергий говорит сегодня не по долгу службы или велению многолетней привычки, а всем сердцем своим. Два его сына – Владимир и Алексей – сейчас на фронте, а третий сын отправляется туда же в составе военного госпиталя.
– Чем же мы, мирные жители городов и весей, при наступивших событиях можем содействовать царю нашему и православным воинам и Отечеству? Самое важное, для всех близкое и могущественное средство к сему – это молитва. Она сильнее всякого оружия вещественного. Молитесь неустанно за живых и за мертвых. И да пребудет с вами Господь. Аминь.
Горожане чувствовали сейчас, что он – как они сами, и были благодарны ему за это.
И только когда священник повернулся и направился к Царским вратам, кто-то вздохнул глубоко, кто-то, шаркая сапогами, подошел к иконе. Возобновилось движение.
Сняв облачение, отец Сергий вышел на крыльцо храма и сразу увидел Асю. Девушка стояла у рва и смотрела в сторону кладбища.
Отец Сергий подошел.
– Здравствуйте, батюшка. А я вас дожидаюсь.
– Догадался. Соскучилась, стало быть?
– Соскучилась.
– Ты к нам не заходила?
– Нет еще…
– Ну так пойдем, матушка обрадуется. Наших-то нет никого. Мария в Ярославле, экзамены сдает. Ванятка в Сергиев Посад подался, на богомолье. Мы с матушкой одни теперь.
Ася не спросила про Алексея, а отец Сергий не сказал. «Знает?» – подумалось Асе.
– Ну а ты что же, работаешь?
– Работаю, батюшка.
– Довольна ли?
Ася замялась на миг. А потом сказала:
– Довольна. Только скучаю немного…
Она не соврала. Все в Буженинове устраивало ее, кроме навязчивого общества Юдаева. Он считал своим долгом появляться в местах их с Лизой прогулок, и обед за общим столом превратился для Аси в сущее наказание. Но она не стала рассказывать об этом.
Отец Сергий вдруг остановился, повернулся к ней и, нажав указательным пальцем на кончик ее носа, хитро проговорил:
– Молодые девицы должны выходить замуж!
«Знает! Наверное знает. И что обо всем этом думает?»
– Ну не все же выходят замуж? Вот Зоя Александровна…
– Э, девица, равняй! У Зои Александровны батюшка жив был. А ты одна!
– Я… я, конечно, когда-нибудь выйду замуж, – возразила Ася. – Но ведь сначала полюбить нужно человека.
– А можно и наоборот! – живо возразил священник. – Сначала выйти, а уж потом полюбить. Так-то оно вернее будет.
– Но разве так бывает? – усомнилась Ася. – Вот вы сами, батюшка, разве Александру Павловну до свадьбы не любили?
– «Любили», – передразнил священник. – Любили мы уже потом, когда деток вместе поднимали, дом обустраивали, помогали друг другу. А поначалу… Присмотрел я ее, поняла?
– Как это?
– Обыкновенно и присмотрел. В семинарии ведь как? Хочешь в храме служить – женись. Волей-неволей нужно невесту присматривать. А она – сама дочка попа деревенского, толковая, в строгости воспитанная, аккуратная. Образованная к тому же. Я все учел, милая моя. И не прогадал. Вот как мужчина-то умный женщину присматривает. Я и сыновей своих так же наставляю. Жениться надо раз и навсегда, и выбирать так, чтобы не жаловаться потом!
Подошли к дому Вознесенских. Матушка Александра работала в саду. Увидев гостью, улыбнулась приветливо. У Аси от сердца отлегло. Что ж, если и знает – не сердится, что она Алешке отказала.
Сели завтракать на открытой веранде.
– Мы вот с Асей все о любви рассуждали, – хитро сверкнув глазами, сказал отец Сергий.
– Что ж, хорошая тема, – уклончиво откликнулась хозяйка.
– Не верит девица, что ты, матушка, за меня без любви пошла!
– Отчего же без любви? – серьезно возразила матушка Александра.
– Али любила? – прищурившись, вопросил супруг.
– Как не любить? Профиль-то у тебя орлиный был. Так и пронзал глазищами. А сам серьезный… Просто патриарх будущий!
– Вот те раз! – расхохотался отец Сергий. – Вот так попадья! Я с девушкой благочестивые беседы веду, на путь истинный наставляю, а она, проказница, сказки о любви распускает!
– Да ну тебя, – отмахнулась супруга.
Но отец Сергий не унимался:
– Профиль ей мой приглянулся! Слово-то какое нашла!
У Вознесенских Ася отогрелась душой. Уходила тихая, задумчивая. Отец Сергий проводил ее до моста, постоял, глядя, как она удаляется по качающимся доскам.
Он нарочно не заговаривал с девушкой о сыне. Сердит был на отпрыска. Ну что за сватовство тот устроил! Смех один. Вот если бы открылся родителям, да благословения попросил, да доверил это дело отцу, а не брату неопытному! Все вышло бы по-другому.
То, что с ранних лет Алешка неравнодушен к этой девочке, они с матушкой замечали. И меж собой посмеивались над сыном. Тот, малец, злился на себя за слабость – надо же, влюбился в девчонку! И от этой злости на самого себя, стремясь быть похожим на старшего брата, который казался занятым только сугубо мужскими увлечениями – охотой, рыбалкой, – Алешка всеми способами стремился вытравить в себе свою слабость, обижал девочку, а потом сам же и страдал.
Алешка горячий, наломал дров. Да и взрывной – сразу вспылил, закрылся. Рапорт подал на фронт. Мать просила, чтобы хоть к брату Владимиру поближе попросился, а он, дурачок, уперся: «Куда пошлют!»
Одно оставалось отцу: молиться.
По вечерам после службы, оставшись в храме один, он молился всем святым воинам, клал земные поклоны бесчисленные.
Только лишь образа, освещенные дрожащим светом восковых огарков, видели отца Сергия таким: смиренным, покорным, просящим.
Ни домашние, ни тем более прихожане не подозревали, что их батюшка способен так истово, самозабвенно молиться, с обильными слезами, стекающими в начинающую седеть бороду. Обычно во время службы он виделся прихожанам как повелитель, как мудрый и сильный пастырь, знающий, куда вести свое стадо. Ныне в его уединенных молитвах присутствовало столько страстной мольбы и слез, что, поднимаясь с колен, он оказывался совершенно опустошенным. И чтобы не явиться таким пред всевидящее око супруги, он частенько после подолгу стоял на берегу и любовался закатом или же спускался к воде, сидел на траве, наблюдая неспешное течение Учи, игру мальков на мелководье или беспокойную деятельность ласточек.