Писарь направился к двери, потирая руки. Придав лицу строгое выражение, он приоткрыл створки и официальным голосом вызвал:
— Капитан Вадимир, рядовой Сокол.
В приемной послышался стук сапог, бряцание амуниции и, игнорировав едва успевшего отскочить писаря, в залу, печатая шаг, промаршировали капитан и рядовой. Капитан щелкнул каблуками, единым движением снял шлем, расположив его на сгибе локтя под строго выверенным углом, и с истинно солдатской грацией опустил ладонь на рукоять меча, выражая готовность служить и защищать. Все это было выполнено с автоматизмом опытного офицера.
Рядовой, бодро прошагав до середины комнаты, честно попытался щелкнуть каблуками, издал какое-то шарканье, довольно чисто проманипулировал со шлемом и, после секундного раздумья, накрыл ладонью пустые ножны. Капитан Вадимир хмуро изогнул бровь в его сторону. Тот пожал плечами смущенно. Оба щеголяли свежими синяками под глазом, но не это удивило Воина.
Глядя на высокого, поджарого молодого человека, чье лицо, обрамленное темными локонами, было хорошо схвачено загаром, Марк, впервые за два дня, почувствовал, как уходит напряжение из плеч. Он улыбался, наслаждаясь представляющимся зрелищем. Рядовой вдруг улыбнулся в ответ. Писарь замер, насторожившись, ожидая гнева своего вспыльчивого генерала. Вадимир ткнул подопечного локтем, но еще минуту Марк и Никита смотрели друг на друга с улыбкой.
Наконец, Воин разгладил лежащий на столе документ и с особым чувством наиполнейшего удовлетворения собственноручно вписал в пустые строки место назначения рядового Сокола. Писарь принял бумагу, пробежался по строчкам и вскинул удивленный взгляд. Улыбка Марка подтвердила — он не ошибся. Не вполне понимая, что происходит, но чувствуя, что угодил главнокомандующему даже больше, чем планировалось, писарь прочистил горло.
— Согласно высочайшему повелению его величества Ллерия, державного властителя сорока восьми провинций королевства Далион и белокаменной Мадры, распоряжением генералиссимуса Марка разбойника Сокола Никиту зачислить рядовым в гвардию Его Величества.
Подняв глаза на Вадимира, Воин добавил:
— Позже будет составлен приказ о вашем повышении в звании и переводе в штат охраны дворца. Я желал бы, чтоб вы лично следили за обучением и службой рядового. — Он склонился к капитану и, придав голосу оттенок конфиденциальности, продолжил, — Рядовой Сокол — первый, кого мы зачисляем в ряды нашей доблестной армии по особому указу короля Ллерия. Его величество печется о моральном облике каждого своего подданного. И только такой бравый солдат, — Вадимир выгнул грудь колесом и снова прищелкнул каблуками, — может подать достойный пример и взять на себя нелегкое дело перевоспитания.
Капитан всем видом своим выразил понимание всей тяжести свалившейся на него ответственности и готовность погибнуть при исполнении высочайшего указа. Рядовой Сокол имел на лице выражение крайнего любопытства, граничащее с неприличием. Писарь являлся воплощением удивленного недоумения.
Марк был доволен.
Мягко ступая по темному граниту сводчатых зал, минуя бесконечные коридоры, коротко отвечая на любезные приветствия придворных, Горбун чувствовал себя неуютно. После почти полувека службы в Синдикате сподобиться такой чести, быть удостоенным приглашения на личную встречу с казначеем его величества Ллерия и правой рукой Мастера — легендарной главы Синдиката. Не многие добивались такого доверия. Горбун был и горд, и напуган. И потому шаги его невольно замедлялись, взгляд черных глаз внимательно скользил по сторонам, отмечая и новые детали убранства зал, и новую деловитую поспешность придворных.
Прекрасно понимая, что все эти перемены вызваны воцарением Ллерия, Горбун инстинктивно чувствовал, что причина их глубже и видел в них признаки того, как начал меняться мир.
И пока Горбун был снедаем сомнениями и страхом, ноги его, прекрасно знавшие дорогу, уже привели его на место. Высокие двустворчатые двери покоя охранялись двумя стражниками, и один взгляд на них заставил Горбуна застыть в изумлении.
Если первый был типичным образчиком гвардейца, немого, глухого и слепого, словом, вышколенного служаки, то второй, даже прилагая все свои силы, таковым не был. Его стройной фигуре не хватало окаменелости, в позе проскальзывала непростительная небрежность, и, хотя подбородок был поднят достаточно высоко, глаза были безобразно скошены к переносице в попытке рассмотреть Горбуна. Причем под левым красовался свежепоставленный фонарь.
— А! Господин Зор! День добрый!
Горбун с трудом оторвал взгляд от охранника, чтобы ответить на приветствие. Ему широко улыбался Воин. Гвардеец при виде главнокомандующего принял-таки более-менее надлежащий вид.
— Мои лучшие пожелания, генералиссимус.
— Любуетесь моим новым гвардейцем? Последний набор, по особому указу его величества Ллерия. Сокол!
Подойдя к охраннику вплотную, Воин заботливо поправил шлем, съехавший на бок, пробежался пальцами по кожаным ремням перевязи.
— Вот так мы создаем образцы честных и преданных воинов, добропорядочных граждан из любого, даже самого неподходящего материала. Каково?!
— Впечатляет… — Горбун едва нашелся, что ответить. Мысли его неслись наперегонки. Он?! Здесь?! В дворцовой охране?! И, похоже, не обошлось без вмешательства Воина. Тысячи вопросов вертелись в голове Зора, и ему стоило большого труда удержаться от них. Горбун заставил себя вежливо улыбнуться.
— К сожалению, сейчас я спешу на аудиенцию к королевскому казначею. Но я искренне надеюсь, что мы с вами еще встретимся и в самом скором времени.
Сопроводив свои слова достаточно выразительным взглядом, Горбун ступил в покои.
Бескрайний стол, заваленный бумагами, массивное кресло, стило, с легким скрипом плетущее воздушные петли по шуршащей бумаге, посетитель, робко мнущийся в дверях. Эта картина была знакома Горбуну прекрасно. Вот только сейчас он смотрел на нее с несколько другой стороны, чем привык смотреть обычно.
Господин казначей Его Величества соизволил, наконец, заметить вошедшего. Улыбка, осветившая черты господина королевского казначея, выразила такую гамму эмоций, что Горбун, не получи он накануне приглашения на аудиенцию, подписанного казначеем лично, подумал бы, что возможность лицезреть у себя господина Зора является для господина казначея полной, хотя и приятной неожиданностью.
— Господин Зор! Наконец-то я вижу у себя того, чье усердие в делах Синдиката стало притчей во языцех!
Вновь обретя почву под ногами, Зор свободно окунулся в такую привычную атмосферу лицемерия и легкой, ни к чему не обязывающей лести.
— Мог ли я надеяться, что даже эти, явно преувеличенные слухи о моих скромных успехах достигнут когда-нибудь вашего слуха? Лишь счастье находиться в вашем обществе позволяет мне поверить в реальность происходящего и дает новый повод для гордости.
— Полно-те, господин Зор! Тут и гордиться-то нечем. Все мы лишь слуги Его и всегда останемся вторыми по отношению к первому.
Оба они склонили головы и погрузились в непродолжительное молчание, как и следовало при упоминании Мастера.
— Господин Зор, — прервал Казначей затянувшуюся паузу, — вместе с приглашением на аудиенцию вы получили также кольцо — символ власти Мастера — дающее вам некоторое право… распоряжаться ресурсами Синдиката. Как материальными, так и людскими.
Зор потупился, давая понять, как высоко ценит он оказанную ему честь, и как мало ее заслуживает.
— И прежде чем я назову причины такого решения, я хотел бы рассказать вам одну историю…
Старенькая серая лошадка, ведомая под уздцы мальчиком-подростком, едва переступая ногами, двигалась по узкой лесной тропке. На лошадке восседал старец, облаченный в серое рубище из грубой, но добротной ткани. Мальчишка, вынужденный подстраиваться под тихий ход лошадки, слегка подпрыгивал при каждом шаге и поминутно вертел головой, обращаясь к старцу с вопросами. Странное сходство отличало их. Снежно-белая от природы макушка мальчишки и седые волосы старца. Одинаковые, удивительной чистоты и ясности, бирюзовые глаза.
— А, правда, нам в этот раз много всего дали, деда? И крупы, и хлеба, и капусты, а мне в мешок еще и яблок кинули.
— Правда, милый, — беззубо улыбнулся старик.
Они прошли много селений, и только в одном из них им были рады. Пока старик ухаживал за больной девочкой, ее мать баловала его внука. Бойкий, худенький мальчишка наконец-то хоть чуть-чуть поправился. Но, несмотря на набитые едой седельные сумки — подарок щедрой хозяйки — старик думал о мальчике с грустью. Им нужны были деньги. Любая одежда горела на внуке как на огне, а зима не заставит долго себя ждать.
— Я теперь буду готовить нам кашу. А мы теперь куда идем?
— Я теперь буду готовить нам кашу. А мы теперь куда идем?
— Есть тут один замок. Говорят, там живет богатый лорд.
Старик опустил голову, задумавшись. Мысль, что о лорде том не было ни слуху, ни духу уже более полувека, и что замок его пользуется в селении крайне дурной славой, тревожила.
— Здорово! Я еще ни разу лорда не видел… Даже бедного. Ведь тот богатый купец, который купил у нас амулет, он не был лордом?
— Нет, конечно.
— Я так и думал.
Мальчишка попытался представить, как же должен выглядеть богатый лорд, и некоторое время его светлая макушка подпрыгивала в молчании.
…
Чужое присутствие. Всего лишь легкая рябь по черной маслянистой поверхности, но покой уже был нарушен. Уничтожить? Но оно еще не чувствовало в себе достаточной силы. Оно еще могло быть покорено.
…
Темные остовы, закопченные трубы, серый пепел, вздымающийся под ногой легким облачком. Старик и мальчик шли молча, будто боялись нарушить мертвое безмолвие пожарища.
Перекошенные балки, обгоревшее тряпье, силуэт дверного косяка на прозрачном фоне голубого неба. Старая лошадка вышла из своего полудремотного состояния: ноздри тревожно ловили свежий вечерний воздух, уши чутко прислушивались к хрусту ржавых гвоздей под копытами да зловещему крику одинокого ворона.
Ни зимняя стужа, ни весенние грозы, ни летняя сушь, ни осеняя слякоть не смогли скрыть следы разложения. И лишь топь, упорно подмывающая каналы и подползающая все ближе и ближе, обещала предать погребению давно умершее селение.
Мальчик резко вздрогнул и остановился, услышав холодный, чавкающий звук. Легкий след, оставленный его ногой, медленно заполнялся водой.
— Что здесь случилось, деда?
— Еще не знаю, милый, еще не знаю.
— Давай уйдем отсюда.
— Ночь, на дворе уж холодно. Нам нужно где-то переночевать. Хорошо бы найти замок до того, как совсем стемнеет. Должен же быть у лорда замок?
Повернув на широкую — когда-то главную — улицу, они увидели то, что искали. Цитадель высилась на холме — огненным силуэтом на фоне заходящего солнца. Пожар, поглотивший все селение, не тронул ее каменных стен. Подъемные мосты всех четырех башен были опущены. Как и селение, Цитадель была мертва. Мальчик и старик медленно пересекли осыпающийся, затянутый тиной ров. Звонким эхом отдалось цоканье копыт в просторном внутреннем дворе, в центре которого тянулась вверх сама Цитадель. Четыре внутренних моста крестообразно пересекали темнеющее небо.
— Когда-то, много лет назад, я видел такую же штуку. Очень давно… и очень далеко отсюда. — Старик обвел глазами двор. Вздохнул, задумчиво покачал головой. — А теперь помоги-ка мне спуститься, милый. Надо бы пройтись, посмотреть, что здесь и как. Помню, здесь должен был быть вход в башню.
Старик едва протиснулся в приоткрытую дверь. Насквозь проржавевшие петли не позволяли распахнуть ее шире. Мальчишка ужом проскользнул за ним.
— Темно-то как.
— Тут, деда, лампа висит, прямо у двери.
— Засвети ее, что ли.
Тихое шуршание, резкий щелчок кремня, искорки, разгорающиеся в слабое пламя, лицо мальчишки, сосредоточенно раздувающего фитиль.
— Ишь ты, лампа совсем полная, как будто сейчас заправили.
— Ну-ка, дай-ка сюда.
Подняв над головой тускло мерцавший огонек, старик шагнул вперед.
Тьма, много лет царившая в этом склепе, нехотя отступила, открыв взору содержимое караулки. В углу, на широкой кровати, лежал человек, дальше, за ящиками с вином и сваленными у стены алебардами, за столом сидели еще трое. Оловянные кружки, битое стекло, бочонок с высаженным дном и початая бутыль.
— Они здесь пировали, — сказал старик, подходя ближе и рассматривая багровые пятна на руках и лицах трупов.
Мальчик стал рядом. Обманчивый свет скрывал то, что хорошо было видно вблизи. Жидкие волосы, темные глазницы, зубы, просвечивающие сквозь пергаментно-желтую кожу, длинные ногти, висящая мешком одежда.
— Что это, деда? — Мальчик без страха взирал на иссохшие, покрытые паутиной мумии.
— Чума, милый. Нам нечего бояться. Это было очень много лет назад. Она уже ушла.
— Уйдем и мы, деда.
— Как только рассветет, милый. Как только рассветет…
…
Наблюдая за продвижением этих двоих, Топь вспоминала, как все началось. Тогда, сотни лет назад, это была всего лишь разбойничья шайка, нашедшая в лесах покинутую неведомыми хозяевами Цитадель и решившая обосноваться в ней. Многочисленные набеги на близлежащий тракт принесли славу и процветание. Атаман превратился в лорда Старой Дороги, шайка — в свиту, набеги — в пошлину. Выросла и окрепла деревенька при Цитадели. Был вырублен лес, распаханы поля.
Топь смотрела на все это безучастно. Людям не было до нее дела. Каждый год пропадали охотники, лесорубы, дети. Но ведь это было в порядке вещей? Да… только до определенного момента.
Деревня разрослась настолько, что могла бы зваться маленьким городом, земли стало не хватать. И вот тогда впервые была потревожена колыбель, в которой веками дремала Топь.
Глубокие каналы прорезали землю, местные гончары занялись изготовлением труб для планировавшейся дренажной системы, дети кидали камушки в страшную черную воду. Впервые Топь испытала нечто очень похожее на панику. Лишь подавив первый приступ страха, она смогла трезво оценить ситуацию. Хищник, притаившийся в глубинах болота, чувствовал, что сейчас ему не помогут ни его мощь, ни смертельная хватка: город нельзя было взять голой силой. И Топь принялась искать ответ. Не надеясь на свой собственный опыт, она обратилась к опыту тех, кто был погребен на ее дне. И ответ был найден. Дальше? Дальше все было просто…
Ласковые руки матери расчесывали густые, цвета умирающего солнца волосы Ренаты. Черная пушистая кошечка, урча, терлась о ноги хозяйки. Но зеленые глаза девушки под бровями вразлет, казалось, готовы были заплакать. Первая красавица в городке чувствовала себя отвергнутой и покинутой. И ради кого? Ради Азы?!
— Будет, будет тебе, доченька. Да разве мало парней для такой красавицы?
— Ах, мама!
Рената гордо выпрямилась и топнула ногой, сердясь на себя за готовые хлынуть слезы, метнувшись в комнату, заперлась изнутри. Мать, вздохнув, накинула платок козьей шерсти и присела у окна, глядя на мерцающие огни домов на склонах холма, на яркий свет стрельчатых окон в башнях Цитадели. Так она и заснула чутким, беспокойным сном немолодой, усталой женщины.
Горестные вопли, стук в закрытые на ночь ставни, и толпы на улицах еще до рассвета разбудили город. Крики " Ведьма!» переходили в дикий вой. Толпа, отдирая от заборов доски и поднимая с земли камни, потекла к окраине — к домику Ренаты, стоявшему на отшибе, почти у самого болота. Двери дома были мгновенно выбиты. Полуодетую девушку выволокли на улицу. Мать, скрюченными пальцами хватавшая подол ее сорочки, была отброшена в толпу. Другая старуха, страшная, растрепанная и обезумевшая, вцепилась в роскошные волосы Ренаты. Рядом, безучастно глядя на слезы несчастной жертвы, стояла смуглая, темноглазая девушка. Лицо ее было спокойно, тонкие пальцы перебирали длинные черные косы. Толпа одобряюще гудела, глядя на истязание, люди тесно толклись в маленьком дворике, стремясь подобраться поближе, крикнуть погромче, ударить посильнее.
Где-то на улице послышался свист плети и крики «Разойдись!». Вельможа, не сумев пробраться сквозь толпу, загородившую ворота, резко натянул поводья. Вороной жеребец взвился на дыбы, забил копытами и, повалив ветхую ограду, ступил во двор. Люди шарахнулись в стороны, давя друг друга, кто-то вскрикнул жалобно. Конная свита, не жалея ударов плетью, продолжала расчищать дорогу. Священник, яростно колотя пятками, пытался заставить своего ослика переступить упавший заборчик. «Лорд!», — послышалось в толпе.
— Что здесь происходит?
Старуха, наконец, отпустила волосы девушки, и Рената обессилено упала под ноги гарцующего коня.
— Эта женщина — ведьма, милорд! — Глаза старухи светились яростью. — Она убила моего мальчика, моего сына. Люди слышали, вчера она желала ему смерти, а сегодня-а-а… — слова старухи перешли в вой, — он задохнулся во сне, она задушила его своими рыжими космами!
Аббат, оставивший упрямое животное по ту сторону забора, смог, наконец, присоединиться к своему господину.
— Это очень серьезное обвинение, женщина. Подумай хорошенько. Есть ли следы совершенного преступления, отпечатки на шее?
— Никак нет. Не было. — Местный лекарь, настойчиво подталкиваемый горожанами, нехотя вышел вперед. — Спокойно так лежал, и одеяло не сбито, и лицо вроде как даже умиротворенное… Может, сам помер?
Аббат, раскрывший было рот для следующего вопроса, был прерван криком:
— Кошка!
Владелец мясной лавки выскочил на крыльцо, высоко над головой держа маленький черный комок. Зверек яростно шипел и извивался в руках мучителя. Смерив взглядом поникшую девушку, аббат произнес: