Наёмники никогда не гнали его от костров и щедро делились объедками, а он слушал их бесконечные истории об иных рубежах — на Западе и Востоке. Вся лента Тракта — от Великой Пустоши на Юге и до О'Ктранского леса на Севере — с её шумными торговыми городами была ему домом и потому не могла ничем удивить. Как знать — может, настал бы день, когда капитан вольнонаемников швырнул бы ему старый заржавленный меч, да назначил бы охранять худого купчишку, и тогда он получил бы кусок пожирнее, а новые товарищи не считали бы зазорным учить его ратному делу. Глядишь, и сам стал бы капитаном вольнонаемной дружины, одним своим именем наводил бы страх на грабителей…
Полудикого щенка приметили крестьяне. Руки, слишком тощие чтобы держать меч, вполне годились для плуга.
Однажды, когда обоз остановился на непременную ярмарку в богатой деревушке, его — не ожидавшего подвоха в праздничную ночь, огрели дубьем и кинули в холодный погреб. Склизкая лыкша из гнилой капусты и непрестанные побои истощили, озлобили окончательно. Он потерял счет дням, пока хозяева не сочли возможным выпустить его во двор. Полтора долгих года он усердно работал под надзором хозяйских детей — месил глину, носил воду, колол дрова, убирал стойла и бегал быстрее, когда лоза жгла по пяткам. А потом, ни с того ни с сего, серпом перерезал горло старшему и юркнул в неосторожно открытые ворота.
Тракт встретил его неласково. Судорога прошла по спящему телу, когда Сет увидел: длинную цепочку обоза, передовой отряд наемников в голове. Он вышел к ним не задумываясь, шевельнулось что-то, встрепенулось радостно. И сделал еще пару шагов, прежде чем увидел арбалеты, нацеленные в грудь.
— Убийца! — ожгло слух, и обоз отшатнулся, крича и громыхая, оставляя его наедине с наемниками.
— Отпустите! — прошептал он людям, с которыми делил если не кусок хлеба, то хотя бы место у костра, и понял: нет, не отпустят. Глотнувши крови, щенок превратился в волка. Тощий мальчишка еще стоял, растерянно опустив руки, глядя на черный, короткий болт, а стрелок уже видел перед собой Ката, матёрого атамана О'Ктранского леса.
Когда острие пробило грудь, войдя точно меж выпирающими рёбрами, они оба проснулись, закричав в одну глотку.
— Очень интересно, — сказала Топь, пока Сет сидел еще, впившись ногтями в койку, силясь унять бешено колотившееся сердце. — Тебе часто снится этот кошмар, но никогда еще…
— …он не был настолько реален, — выдохнул Сет.
Они помолчали оба, как никогда чутко ощущая друг друга.
— Мы все-таки были мертвы? — спросил Сет, не выдержав.
— А кое-кто возможно даже дважды… — Топь размышляла, но в течении её мыслей Сет уловил холодок страха, и от того сам покрылся испариной.
Разжав побелевшие от напряжения пальцы, Сет прикоснулся к груди — сквозь грубое рубашечное полотно явственно ощущался короткий рубец, как раз у сердца.
Тогда его — умирающего — подобрали черные. Пограничные отряды воинов-монахов — достаточно смелые, чтобы совершать частые разведывательные рейды на территорию Далиона.
Впервые в жизни он проснулся в постели, на чистом, похрустывающем белье. Он повернул голову и увидел цветной витраж — человек в длинных одеждах стоял, заслонившись рукой от пылающего куста. Куст и впрямь горел полуденным солнцем. Не в силах шевельнуться, Сет до заката смотрел на его алое пламя, пока то не запеклось киноварью. Изо дня в день он любовался сменой красок в крохотных стеклах, а монахи тихо ступали, приходя, спрашивая о самочувствии, щупая пульс и неохотно затягивающийся рубец. Один всегда сидел у изголовья и читал что-то. Сперва Сет даже не слышал его, потом шелестящие, как шорох переворачиваемых страниц, звуки стали четче, и скоро — мучительно медленно возвращающийся к жизни — он стал различать в монотонном напеве дивные истории об удивительном Старом Мире, где еще возможны были чудеса, где Бог еще разговаривал с людьми.
Слишком слабый, чтобы сопротивляться, он скоро привык к нежданной заботе. Ненавязчивая манера черных — входить, тихо прикрывая за собой дверь, осматривать его, не проронив и двух слов и так же незаметно покидать комнату — успокаивала. Он почти почувствовал себя в безопасности, когда все вдруг резко переменилось.
Вошел новый посетитель, и чтец поспешно захлопнул книгу. Громкий звук разбудил дремавшего Сета. Приснувший было зверек встрепенулся, почуяв опасность. Черный прошел так тихо, что ни одна половица не скрипнула под его ногой. Приотбросил одеяло, холодными длинными пальцами пробежался по груди, по розовому узлу шрама. Волоски на руках встали дыбом от его прикосновений — вмиг подобравшись, Сет следил за ним чуть прищурившись. А тот сделал знак еще двоим, дежурившим у дверей, и те вошли, подхватили под руки, потащили, не дав встать на непослушные ноги, вниз — от светлого витража в подземелье.
Там внизу, у стены тоже была крепкая кровать с прохладными свежими простынями, а в центре — стол с ременными петлями из потемневшей, подрастянутой кожи, и другой столик — поменьше, с целым рядом хитро изогнутых ножей. Тут же, притиснутое в один угол, располагалось кресло с наброшенным на ручку клетчатым пледом, напротив — в другом углу — в стену упиралась конторка. Стило в руках черного часто замирало над пергаментом, он поднимал голову и таращился в трещины каменной кладки, будто видел за ними что-то недоступное взору простых смертных. И хотя Сета просто кинули на кровать, и так же трижды в день приносил еду все тот же монах, что кормил его раньше, больше не было и тени покоя.
Новый хозяин — Сет сразу, остро почувствовал это ненавистное ощущение принадлежащей кому-то вещи — охотно разговаривал с ним.
— Ты помнишь эту комнату? Нет? Что ты помнишь последнее? Как ты очнулся? — любопытство в голосе черного было неподдельным, но Сет отмалчивался, тоскуя о прежнем равнодушии к собственной персоне. Чудилось что-то недоброе в этом живом любопытстве.
А черный с нетерпением ждал его полного выздоровления, требовал, чтоб он чаще ходил от стены до стены, потом — поднимал за ручку увесистый сундучок, стоявший в ногах кровати, затем — отжимался от пола. После щупал пульс, прижимал к груди костяную трубку и слушал биение сердца, улыбаясь, записывал что-то на листах. Раз в неделю приходил монах и забирал записи.
— Можно попробовать, — напутствовал его черный, — найдите мне второго, и побыстрее, слышите? — кричал в открытую дверь.
Но еще долго монах с порога качал головой на вопросительный взгляд черного. И Сет давно уже без труда по сотне раз отжимался от пола, не зная чем еще занять себя в тесной комнатке, ход откуда ему был заказан. Он как раз с остервенением отсчитывал десятки, краем глаза наблюдая за дремлющим в кресле хозяином, когда над головой — по винтовой лестнице — прогрохотали шаги, дверь распахнулась без стука и толпа монахов внесла, бросила на стол деревянно стукнувшее, окоченевшее уже тело.
Сэт отпрыгнул, забился в угол, с ужасом глядя на полностью обнаженного, бледно-синего и почему-то мокрого мужчину лет двадцати. Родимым пятном на груди чернела аккуратная колотая рана. Мертвец не просто окоченел — он явственно источал холод.
Монахи захлестывали конечности ремнями, а черный уже сбросил плед и дрему — стоял, перебирая инструменты на столике, тускло посверкивали лезвия.
— Вон! — рявкнул черный на замешкавшихся монахов, и те ринулись к выходу.
Забытый всеми Сет тихо стоял в своем углу, глядя, как черный протирает синюшную кожу мертвеца резко пахнущим янтарным раствором, как пальцами меряет впалую грудь, как коротко и точно чиркает лезвием, и расходятся шире края колотой раны. Молчал даже, когда черный вдруг запустил руку в отверстую грудь.
Но тот спиной почуял ужас, охвативший Сета.
— Все! Все вон!!! — заорал он, и Сет стрелой вылетел в дверь, прямо в руки к спохватившимся монахам.
Его снова оставили в комнате с цветным витражом, и чтец пришел шелестеть переворачиваемыми страницами старых книг. Часто запинался на полуслове, замолкал надолго, прислушиваясь к неясному шуму за дверьми, да Сет уже не слышал его, он метался по комнате из угла в угол, вспрыгивал на низкий подоконник, глядел сквозь цветные стекла на темнеющую бровку леса, и почти не спал, хотя солнце вставало и садилось дважды.
На рассвете третьего дня щелкнул замок двери — чтец давно заложил страницу пальцем и привстал, опираясь о ручки кресла. Сет отступил на шаг. В приоткрытую створку спиной вошли двое черных, и потянулись мягкие носилки.
Слегка продавливая стеганую ткань, укутанный с головы до ног, всё такой же мокрый — на этот раз холодным потом — его бил озноб — человек на носилках тяжело, с присвистом дышал. Трепетали веки, худая рука, выпроставшись из-под одеяла, слабо царапала грудь.
Чтец кинулся к заправленной постели, откинул покрывало, и уже через минуту, так же мягко ступая, приходили, щупали пульс, трогали лоб, подтыкали одеяло, сбитое крупной дрожью гнилой горячки, а чтец тихо сел на место и раскрыл книгу на заложенной странице, продолжил, как ни в чем не бывало: «… так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога…».
Но тот спиной почуял ужас, охвативший Сета.
— Все! Все вон!!! — заорал он, и Сет стрелой вылетел в дверь, прямо в руки к спохватившимся монахам.
Его снова оставили в комнате с цветным витражом, и чтец пришел шелестеть переворачиваемыми страницами старых книг. Часто запинался на полуслове, замолкал надолго, прислушиваясь к неясному шуму за дверьми, да Сет уже не слышал его, он метался по комнате из угла в угол, вспрыгивал на низкий подоконник, глядел сквозь цветные стекла на темнеющую бровку леса, и почти не спал, хотя солнце вставало и садилось дважды.
На рассвете третьего дня щелкнул замок двери — чтец давно заложил страницу пальцем и привстал, опираясь о ручки кресла. Сет отступил на шаг. В приоткрытую створку спиной вошли двое черных, и потянулись мягкие носилки.
Слегка продавливая стеганую ткань, укутанный с головы до ног, всё такой же мокрый — на этот раз холодным потом — его бил озноб — человек на носилках тяжело, с присвистом дышал. Трепетали веки, худая рука, выпроставшись из-под одеяла, слабо царапала грудь.
Чтец кинулся к заправленной постели, откинул покрывало, и уже через минуту, так же мягко ступая, приходили, щупали пульс, трогали лоб, подтыкали одеяло, сбитое крупной дрожью гнилой горячки, а чтец тихо сел на место и раскрыл книгу на заложенной странице, продолжил, как ни в чем не бывало: «… так и вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога…».
Сет не стал ждать, когда же о нем вспомнят. Он развернулся и бросился прямо в горящий куст.
Серые предрассветные сумерки тихонько заползали в настежь распахнутую дверь комнатки. Стало холодно, и человек, сидящий на кровати, невольно поежился, провел ладонями по плечам.
— Я не верил, никогда не верил… Как жить с этим? — шепот потонул в шелесте листьев., но Топь все равно услышала бы.
— Жить. Непременно жить, — был ответ.
Она рассеянно накинула одеяло на судорожно вздрагивавшие плечи, потянулась к корзине с остатками припасов. Подумалось отстраненно, невнятно, ни ею ни Сетом, но кем-то третьим — нельзя есть так много сразу, уж лучше жевать что-нибудь постоянно, и высыпаться… Каждый был занят своим. Руки же надломили чуть заветрившийся хлеб, поднесли ко рту.
«…посеять смуту в городе… жить с этой памятью… а пока достать провианта и лошадей… никто не избежит, никогда… всегда есть недовольные… так страшно… поднять бунт… так страшно… настоящая кровавая резня… так страшно…».
— Заткнись!
Топь рявкнула это вслух. Сет вздрогнул, ушел в себя, насколько было можно. Топь с трудом подавила раздражение.
— Пойми, я не враг тебе. У нас теперь одна цель. Если ты поможешь мне, я никогда не позволю нам умереть снова.
Топь прислушалась. Сет настороженно молчал.
Тогда та обхватила длинными пальцами плечи, сжала и, покачиваясь чуть, монотонно и нараспев, принялась вслух излагать собственные планы.
Сет слушал внимательно.
Когда в комнату заглянуло солнце, а на перилах встрепанным вороненком примостился Крысёныш, они вновь обрели, если не покой, то хотя бы подобие целостности. Ученик почуял присутствие Сета, Топь услышала тревожное недоумение, вновь проснувшееся недоверие и природную осторожность. Круглые синие глаза щурились подозрительно. Его разум спрятался, отступил на всю длину созданной Топью неразрывной цепочки. Сет тоже учуял мальчишку. Смотрел удивленно, непонимающе: внешним и внутренним зрением, сравнивая увиденное.
— Есть другие, такие как ты?
Топь пропустила вопрос мимо ушей, гадая, как вновь завоевать доверие Крысёныша.
— Расскажи ему о себе, — вдруг нашлась она.
— Рассказать? — переспросил Сет.
— Да, раскройся, — подтвердила Топь и подсказала, как.
Пока эти двое, ощетинившись, через силу, против воли шли на ощупь друг к другу, Топь снова набила рот, забрала прислоненный к перилам посох, принялась осматривать его, проверяя скрытые механизмы. Кружным путём, боясь нарушить рождающееся откровение, скользнула в память мальчишки.
«Топор и удавка». В трактире ждала засада. Ветер хлопал ставнями пустынных улиц. Ночные тени скорым шагом бегущие по своим, ночным, делам, не сворачивали к южной окраине трущоб. Даже жизнь в домишках на пару кварталов вокруг трактира поутихла. Дети необычайно тихо спали, хозяева непривычно тихо бодрствовали. Крысёныш долго смотрел на тускло освещенный проём двери трактира, но так и не решился подойти с парадного крыльца. С черного хода слышался шорох запахиваемого плаща и сдерживаемое дыхание внимательно прислушивающегося человека. Внутрь Крысёныш проник через давно не латаную крышу.
Там, повесив острый нос, за длинной стойкой сидел трактирщик. Из кухни тянуло горчицей и жженой известью, сам хозяин скоблил мясницким ножом деревянную разделочную доску. За щироким столом сидели двое непривычно хмурых посетителей. Было заметно, что с большим удовольствием они бы посидели сейчас дома, перед тарелкой с горячим ужином, а не над кружкой с прокисшим вином.
«Кого мы ждем здесь?» — крутилось в голове у одного, и, движимый любопытством, желанием испробовать свои новые силы, Крысёныш подтолкнул эту мысль.
— О-о-о, дьявол! — кислое вино полилось на пол, — какого чёрта мы здесь торчим?!
Скрип ножа по разделочной доске прекратился. Второй не стал отвечать, только кивнул головой на внимательно слушающего трактирщика.
— Да знаю-знаю, — махнул рукой первый. Но вырвавшуюся из замкнутого круга цепочку мыслей остановить было уже не так просто. Крысёныш замер под стрехой, вслушиваясь.
«Изот совсем из ума выжил, если верит россказням старика Смурого. Сам известный пьяница, поверил пьянчужке». Слушать дальше было не интересно, зато можно было увидеть. Человек досадовал так потому, что сам участвовал в утренней облаве на трактир и до сих пор еще не имел возможности толком выспаться.
Трактир был непривычно полон. Наваливаясь на столы, завсегдатаи слушали, как взахлеб, заливая за воротник одну за другой кружки с кислым вином, врал Смурый:
— … пена на губах, а глаза белые, бешенные, и шрам змеится-змеится, сочится сукровицей… — хозяин подлил еще вина в кружку, — … спасибочки… и прямо на глазах затягивается!
— Точно тот парень, что нынче утром постой спрашивал? — уточнил трактирщик.
— Он, сука, он! Посохом своим пырнул меня, в грудь, под ключицу прямо!
— Чернокнижник, — процедил сквозь зубы, точно сплюнул, трактирщик, — или лазутчик из Белгра. Ихние адепты любого колдуна за пояс заткнут. Не зря я его на порог не пустил…
Изот хлопнул по плечу тихо, кивнул головой — пошли-мол — и сам встал в полный рост, гаркнул:
— Именем короля!
Тут-то младший сержант тайной полиции и понял, что день у него не задался. Он едва успел дернуть королевского советника за полу короткого чёрного камзола — нож просвистел у того над головой. Воровской притон бросился врассыпную. Тут же послышался шум борьбы и крики от черного хода, из кухни, с парадного. Изот ощерился зло, сбросил руку, снова встал и вышел в центр трактира, где всё так же, не тронувшись с места, за столом сидел пьяненький, шало вращающий глазами Смурый, да поднявший раскрытые ладони хозяин. Остальных тащили уже сюда же. Обычный, хорошо знакомый сброд. Кто-то выглядел обеспокоенным, но многие лыбились, кивали сержанту — а некоторые, те, что нередко, замаливая собственные мелкие грешки, наушничали на товарищей, удивленно вскидывали брови.
Шуганув хозяина, сержант снял и расстелил на лавке собственный камзол. Изот сел прямо перед Смурым. Хозяин засуетился, широким рукавом смахнул со стола крошки, побежал было за стойку, да был остановлен солдатом. Капитан городской стражи взмахом руки позволил трактирщику вынуть запылённую бутыль дорогого вина да пару не вполне чистых кружек, присел рядом с Изотом и начал допрос:
— Здорово, Смурый!
Топи не понравилось то, что она увидела дальше. Люди, пришедшие в трактир, искали Никиту. Это было очевидно из вопросов, которые задавал капитан. Единственное, что радовало: судя по всему, они принимали за Никиту её, вернее Сета. Это было вовсе, вовсе не плохо.
Краем сознания Топь наблюдала за тем, что творилось в комнате. Сет и мальчишка, кажется, сошлись. Во всяком случае, бывший атаман не только покормил беспризорника, но уже и прикидывал, как бы его вымыть и приодеть. По видимому Крысёныш проникся искренним доверием к незнакомцу, проснувшемуся вдруг в теле его учителя. Усмехнувшись, Топь оставила их друг другу. Быстро нашла Смурого в казематах тайной канцелярии дворца. Тут же, рядом, его допрашивал тот самый капитан городской стражи. У Смурого нестерпимо болел затылок, он хотел опохмелиться, и на вопросы отвечал сбивчиво, путаясь в собственных показаниях. Топь скользнула было мимо, да задержалась в последний момент. То, что она увидела, поразило её до глубины души. Капитан сам не рад был этому допросу: дергался, хлопал раскрытой ладонью по столешнице, орал на закованного в кандалы воришку. У него и так было достаточно дел — дел, связанных с готовящимся в столице переворотом. Мысли его занимал парнишка, которого полковой товарищ Вадимир прочил в наследники престола. В форме дворцовой гвардии, стройный, темноволосый, голубоглазый, с правильными чертами лица, он действительно напоминал покойного короля Августа в лучшие его годы. Сумеет ли Вадимир натаскать его так, чтобы весь остаток жизни тот прочно просидел на троне?