Людовик XIII. Филипп де Шампань. 1630-е гг.
Как могла сказаться на психике ребенка жизнь среди сплошных предательств, которые активно стимулировали его мать и отчим? Естественно, что отношение к верности и уважение к чужой воле у него сложилось самое предсказуемое. Не говоря уже о том, что абсолютному монарху подданные не имеют права ни в чем отказывать, а невыполнение его пожелания считается преступлением. А если подданный – женщина, а пожелание у монарха сами понимаете какое? Тем более! Вот он и копил подобные пожелания, номинально будучи королем с пяти лет, но не имея права никому ничего приказать без санкции мамы-регентши и ее тайного супруга и явного первого министра. Набралось вполне достаточно.
Анна Австрийская с сыном. Неизвестный художник. XVI в.
Пожалуй, у его суженой проблемы были не меньшие – та вообще была дочкой зэка. Родилась она вдалеке от Парижа в городе Ниоре, в маленьком домике неподалеку от тюрьмы, где сидел ее отец. Человек он был совершенно раблезианский, что-то вроде Хлопуши из есенинского «Пугачева» – помните, тот говорит о себе: «Был я каторжник и арестант, был убийца и фальшивомонетчик»? Констан д’Обинье мог бы повторить это о себе с чистой совестью, – впрочем, чего это я несу, какая у фальшивомонетчика и убийцы чистая совесть?
Особенно с учетом того, что он убил брошенную им первую жену, когда она посмела, вместо того чтоб рыдать и страдать, найти себе другого мужчину. А когда его все-таки спровадили за эти подвиги на харчи и квартиру от Его Величества, он соблазнил дочку начальника своей тюрьмы, который был настолько наивен, что предоставил образованному и знатному узнику некоторые вольности в тюремном режиме. Впрочем, еще большие льготы Констан д’Обинье получил, когда прикрыл грех, женившись на своей жертве, но как только он вышел из камеры, начал вовсю транжирить ее приданое. Это его фирменный стиль – враждебный шаг, шумное примирение и тут же еще более резкий выпад.
Так он общался и со своим отцом – великим сподвижником Генриха IV Агриппой д’Обинье. Тот был крупным поэтом, без упоминания о котором не обходится ни один университетский курс французской литературы, причем сравнивают его всего-навсего с Мильтоном и Шекспиром, и таким пламенным гугенотом, что он даже рассорился со своим коронованным сподвижником, когда тот решил, что Париж стоит обедни, и перешел в католичество. Но по отношению к этому титану позднего Возрождения сыночек применял все ту же предательскую тактику: переход в проправительственный католицизм, обычно сопровождаемый борьбой за родовое имущество на уровне найма бандитских шаек (это на отца-то!) – трогательное раскаяние и возвращение к вере предков – захват очередных ресурсов и новая вспышка любви к Папе Римскому… Амплитуда колебаний увеличивалась, бытие нашего героя становилось максимально дискомфортным, и он с удовольствием принял приглашение своего знакомого, месье д’Эснамбюка, сопутствовать ему в его вояже во французские колонии на Карибах и пополнить там ряды колониальной администрации – разумеется, вместе с супругой и детками. Вскоре после этого он и отдал свою грешную душу Богу, не вполне ясно, католическому или протестантскому, пытаясь получить официальное утверждение в должности управляющего островком Мари-Галанте. Помните островок, на котором храбрый капитан Блад спас от последствий собственного легкомыслия супругу французского чиновника мосье де Кулевэна? Это он самый и есть.
А его осиротевшему семейству, в том числе и дочке Франсуазе, пришлось вернуться в метрополию. Мать вскоре умерла, девочку начала воспитывать протестантская родня, но родственница-католичка мадам де Нейян убедила воспитать ее в католичестве. Ничего удивительного – в 1967 году в моей школе все до единого мои соученики из смешанных семей, где хотя бы один из родителей не был «лицом еврейской национальности», позаписывались русскими или украинцами, причем совершенно по той же причине. От таких детских переживаний у девочки возникло стойкое убеждение, что ей-то с такими родичами нужно быть большей католичкой, чем сам папа, и большей роялисткой, чем сам король. О том, чтоб самой стать королевой, она тогда явно не думала и рассмеялась бы в лицо тому, кто напророчил бы эту участь.
Хорошее начало царствования
Детство кончилось, и король Людовик XIV стал королем не только по титулу. Вцепившись в так долго ожидаемую власть, он и не подумал хоть с кем-то ею делиться. Как я уже упоминал, никаких документальных предположений того, что он хоть раз сказал: «Государство – это я!», нет и в помине, но это выражение настолько ему подходит, что даже не важно, говорил он это или нет. Как же у такого абсолютного монарха может протекать личная жизнь? Как абсолютному монарху и положено – он приказывает, осчастливленная подданная принимает нужную позу и форму одежды. Есть сведения, что практикующим гетеросексуалом короля сделала главная камеристка его матери, мадам де Бове, когда ему было пятнадцать лет (ей – сорок два). Верится плоховато, больно уж поздно, но разве дело в фамилии конкретной камеристки? Этот способ освоения королями премудрости, необходимой для заведения наследника, часто упоминается в литературе и ничего необычного не содержит. Равно как и приключения с особо смелыми дамами, падкими на юношескую неопытность начинающего монарха. Но вот потом стало интересно – развлечения поставили на индустриальную основу. Каждый вечер будущий Король-Солнце, как аккуратный чиновник на службу, приходил в то крыло замка, где под просвещенным досмотром мадам де Навай проживали фрейлины королевы, являлся к той из них, к которой заблагорассудится, тратил минутки три на знакомства, ухаживания и изъявление чувств, после чего переходил непосредственно к здоровому естественному незащищенному сексу в количествах и вариациях, которые его устраивали. А что было с теми, кто не соглашался? Интересно бы узнать – как я уже и говорил, ни одного описания подобного случая не сохранилось. Да и вряд ли бывало такое. Если бы было – до нас бы дошло, это же был бы неслыханный скандал! Чисто словесный отказ выполнить приказ короля был по минимуму государственной изменой, стандартная кара – смертная казнь. Попытка воспрепятствовать монарху силой приравнивалась к покушению на его убийство, а поскольку король есть отец нации, кара за это была такой же, как и за отцеубийство, – колесовать, правую руку предварительно отрубить, в раны залить кипящее масло и расплавленный свинец. Ни в чем подобном короля никогда не обвиняли, а это означало, что фрейлины прекрасно знали свой долг верноподданных и бессмысленным сопротивлением короля не огорчали НИКОГДА!
Людовик XIV в детстве. Филипп де Шампань. 1642 г.
Но имя единственной дамы, воспротивившейся королевским желаниям, сохранила история – это была уже упоминавшаяся патронесса фрейлин мадам де Навай. Правда, лично на нее король и не думал посягать – хватало ее подопечных покрасивее и помоложе, но свой служебный долг по отношению к подчиненным ей и по умолчанию прекрасным и невинным девам выглядел в ее глазах несколько иначе. Поначалу она просто велела запирать двери, ведущие в места проживания ее голубок, но что же вы думали, у короля каменщиков нет? Запирать двери после сигнала к тушению огней есть дело нормальное, таков порядок, и не королю просвещенной державы его нарушать. А вот соорудить не указанную на генплане здания дверь в стене апартаментов одной из фрейлин, кстати говоря, проще простого и для государственной казны совсем не обременительно.
Узнав, что визиты к этой фрейлине, а через ее покои ко всем остальным продолжаются, как будто бы никто и дверей не запирал, мадам де Навай возмутилась и приказала замуровать дверь. Вот тут-то и не стало предела королевскому гневу – сознательное воспрепятствование воле монарха, да за такое казнить мало! И мадам де Навай с мужем и всем семейством была предана участи, которая хуже смерти. Королевский указ предписал им немедленно покинуть блестящий королевский двор и сидеть безвылазно в своей глуши, носа высунуть не смея. Для настоящего придворного и секира палача – более мягкое наказание! И жизнь потекла, как и прежде, без единого случая неповиновения королевской воле. То ли дело в России, где в поисках секса и Иван Грозный, и Петр Второй имели обыкновение врываться в дома своих подданных во главе вооруженных шаек. Визг, проклятия, безуспешные попытки кусаться и царапаться, откровенные изнасилования – и это в личном присутствии и при участии монархов, наделенных от природы божественным правом распоряжаться своими подданными! Причем сопротивлялись без какого-либо толку, не извольте сомневаться. И справедливо этот русский бунт насилуемых девиц, бессмысленный и беспощадный (вот уж точно никого не щадили), оставил о себе в истории самые скверные воспоминания, а вот о простых забавах просвещенного французского монарха слова плохого никто не сказал. В том числе и фрейлины, умевшие соблюдать приличия в высочайшем присутствии.
Первые браки – только репетиция
Столь волшебная легкость решения личных проблем была абсолютно недоступна Франсуазе д’Обинье – и не только потому что она-то в те годы еще не была королевой, а просто в силу особенностей ее пола и взглядов современников на правильное поведение знатной девицы. Не то чтоб добрачный секс был для француженок абсолютным табу – если я и скажу, вы не поверите, ведь о каких-то неприятностях осчастливленных Людовиком фрейлин нигде ни строчки нет. Еще и гордились таким вниманием. И вообще единственное государство в Европе, где нет ни одной девушки, согрешившей до брака, – это Ватикан, а в те времена и его не было. Да и не та Франсуаза девушка, чтоб творить безрассудства, повинуясь зову плоти, – веру-то она приняла католическую, а мышление у нее осталось протестантское, холодное и рассудочное. Ее волновала проблема гораздо более насущная – как устроиться в жизни, выйти замуж, обрести статус, делающий ее приемлемой в глазах общества. Молодости и красоты было для этого мало, даже карибская экзотичность не помогала – требовались деньги. Приданое. А с этим у Франсуазы было совсем плохо – ее папочка чем-то напоминал Российскую империю полным неумением толково грабить колониальные окраины, и с тропических островов она вернулась бедной, как церковная мышь.
Надеяться приходилось на милость состоятельных родственников, а она имела свои пределы. Богатая и влиятельная тетушка, мадам де Нейян, то устраивала сиротку послушницей в монастырь Святой Урсулы, то забирала ее к себе, когда ей казалось, что плата, вносимая монастырю (послушниц даром не держали), была больше, чем траты на угол и тарелку супа в ее парижском доме, то возвращала туда. Надо было или постригаться в монахини, а это на всю жизнь, или помирать с голоду, или зарабатывать на кусок хлеба чем-нибудь зазорным – хорошо, если просто попрошайничеством. А ведь у прекрасной послушницы уже появились знакомые кавалеры, и один из них, шевалье де Мере, называл ее утонченным прозвищем «прекрасная индианка» – хочется блистать и пленять, а не просить и молиться. На борту корабля, плывущего с островов во Францию, она вдруг занемогла, лишилась чувств, все были уверены, что она умерла, уже готовили немудрящий ритуал корабельных похорон в открытом море – и вдруг она очнулась как ни в чем не бывало! Корабельный священник сказал ей, что так просто такого не бывает, что ей суждена великая судьба – неужели ошибся? Кто возьмет бесприданницу? Старик, бедняк, урод или калека. Но даже такого что-то не видать…
У королей с законным браком проще и в то же время сложней. С одной стороны, женят короля обязательно, все ресурсы государства задействуют, потому что беспорядки при отсутствии наследника престола все равно, скорее всего, обойдутся дороже. С другой стороны, выбирать невесту будет не король, а весь государственный аппарат, где он – только маленькая часть, а если он пока еще наследный принц, то и вообще непонятно кто. И критерии выбора будут касаться исключительно государственных выгод, а какие-то сходство характеров, сексуальная совместимость, взаимная уживчивость и вообще чувства никого не обеспокоят – даже самого монарха или принца, он сам понимает, какая у него работа и в чем состоят его служебные обязанности. Юношеские потуги Людовика жениться на Марии Манчини, племяннице Мазарини, не стоит рассматривать всерьез – ему сказали, что нельзя, и он согласился, тоже мне тема для романса!
А тем временем ему и невесту подогнали – длинная и бессмысленная, как инструкция к микроволновке, франко-испанская война изжила себя не только как предприятие, но и как развлечение, настало время тихо ее удушить и попробовать пожить как люди. Для прочности мира его решили скрепить браком с испанской принцессой Марией-Терезией. С медицинской точки зрения это было генетическое преступление – принцесса была дочерью родного брата матери Людовика и родной сестры его отца, двоюродная сразу по двум линиям, только один из их шести детей дожил до совершеннолетия. Как видите, король регулярно посещал супружеское ложе, он был человек ответственный и государственными обязанностями не манкировал. Всяческим фрейлинам это совершенно не мешало, король отличался великолепным здоровьем и прекрасной работоспособностью – ну так фрейлиной меньше, зато в семье мир и тишина. Королева тоже сознавала нюансы своего высокого положения и не роптала вслух, тихо тоскуя и объедаясь диковинным в тогдашней Франции шоколадом, даром владений Испании за океаном. Вскоре единственными людьми, которым был хоть зачем-то нужен этот брак, остались дальновидные французские дипломаты, которые ждали с нетерпением, когда же Испания просрочит выплаты огромного приданого – целых полмиллиона золотых экю. Деньги были большие, с выплатами испанцы не справились, и это послужило Франции поводом аж для двух войн, но это уже немного иная история. А пока что король жил в крайне благополучном браке: что есть жена, что нет ее – все едино.
Что более удивительно, нашла себе мужа и наша бедная Франсуаза. Кто согласится взять бесприданницу, я уже перечислил – старик, бедняк, урод, калека. В первом этаже дома мадам де Нейян, куда Франсуаза волей-неволей возвращалась, когда скупая родственница не желала платить монастырю, жил человек, совмещающий все эти четыре полезных для бесприданниц качества. Поль Скаррон, в молодости блестящий аббат, звезда богемных салончиков, острые словечки и меткие эпиграммы которого обещали ему в недалеком будущем немалую славу, всего в 28 лет стал жертвой ужасной болезни. Похоже, что это был тяжелейший ревматический артрит, скрючивший его тело и лишивший подвижности все суставы – как он сам говорил, свободу движений у него сохранил только язык и еще кое-что… Если верить одному из рассказов о причине его несчастий, всему виной желание участвовать в маскараде, для аббата совершенно неприличное. Чтоб не быть узнанным, он разделся донага и вывалялся сначала в смоле, а потом в перьях. Такой маскарадный костюм вызвал всеобщее любопытство и диковинную птицу стали ощипывать, а Скаррон, чтоб не раскрыть свое инкогнито, кинулся бежать, бросился с моста в реку, а потом еще долго прятался в прибрежных камышах. Такое купание действительно могло спровоцировать ревматическую атаку, а что могли предложить страдальцу врачи тех времен? Клистиры да кровопускания – ревматизму они никак не помеха. В результате Скаррон, по его собственному признанию, сначала был строен, как буква I, потом болячка его согнула буквой C, потом скрутила буквой S, потом он был практически парализован в виде буквы Z, и ему осталось ждать одного – для усугубления мучений претерпеть распятие в виде буквы X. Единственное, что он смог сделать для поправки здоровья, – предложить руку и сердце прекрасной соседке, которая была младше его в два с половиной раза и имела в кармане ту же вошь на аркане, что и калека-жених.
Как можно было отвергнуть такое предложение? Она и не отвергла – пошла за него замуж и никогда об этом не жалела, с самого начала твердо заявив, что лучше замужество, чем монастырь. Несчастный урод был всегда мил, куртуазен и остроумен, в их доме, честно названном «приютом безденежья», начали собираться сливки общества, кто в восторге от остроумия хозяина, кто – от красоты хозяйки, да и материальные проблемы начали решаться. Добившись аудиенции у Анны Австрийской, Скаррон выпросил себе небывалый титул «Больного Ее Величества», обещая за это духовные блага, положенные за учреждение целой больницы, поскольку различных болезней у него не меньше, чем у всех потенциальных пациентов большого медицинского учреждения. Титул сопровождался вполне ощутимой пенсией, а когда за симпатии к Фронде Скаррона ее лишили, один из лидеров Фронды немедленно предложил ему в полтора раза больше, чем сумма, сэкономленная королевским казначейством. Впрочем, ну ее в болото, экономику, – не голодали, и ладно. Интересней то, что молодая и яркая девушка вовсе не жаловалась на жизнь, была по мере возможностей счастлива, сидела с супругом страшными ночами, когда боли не усмирял даже опиум, помогала его мыть, одевать и кормить – но, судя по всему, не унывала, чтила супруга, соблюдала приличия и была для бедного больного надежной поддержкой и опорой. А тот, судя по его письмам, просто обожал свою женушку, и согласитесь, было за что! Кстати, среди постоянных посетителей салона Скарронов можно было видеть некого маркиза де Монтеспан. Познакомится Франсуаза и с его супругой, своей тезкой, Франсуазой-Атенаис де Монтеспан. Это знакомство еще сыграет свою роль в судьбе обеих Франсуаз. Всему свое время.
Таким Короля-Солнце знают все
А жизнь короля пока что полна романов и любовных приключений. Забавы юности беспечной отошли в область преданий – растет количество прекрасных дам, которым король оказывает свое высокое внимание, во-первых, больше раза, а во-вторых, ни от кого этого не скрывая. Текущая королевская метресса уже не Никто по имени Никак, и придворные вьются вокруг нее как пчелы – мало ли что… Сам король категорически отрицает, что женщины могут хоть как-то повлиять на его политические решения, и даже заявил как-то своим придворным: «Я всем приказываю: если вы заметите, что женщина, кто бы она ни была, забирает власть надо мной и мною управляет, вы должны меня об этом предупредить. Мне понадобится не более 24 часов для того, чтобы от нее избавиться и дать вам удовлетворение». Дальше мы увидим, насколько это заявление правдиво. Король даже влюбляется – за некоторыми дамами он ухаживает, тратя на это определенное время, вместо того чтоб просто приказать. То, что у него произошло с Луизой де Лавальер – самый настоящий роман, и о нем можно было бы написать много интересного, но нет смысла – это все уже сделал Александр Дюма, роман называется «Виконт де Бражелон», и лучше классика все равно не напишешь, а правдивей нет смысла, просто никому не надо. Людовик даже признает и узаконивает их совместных детей, причем не в обычной королевской манере придания любовнице фиктивного супруга с громким титулом, почтенным возрастом и птичьими правами, а специальным указом, делая деток родоначальниками знатных фамилий. Эти трогательные детали не означают, что параллельно возле короля не возникает кто-нибудь еще, но по сравнению с налетами на апартаменты фрейлин для игры «Кто не спрятался, я не виноват» это уже почти скучная буржуазная семья.