Чтобы закрепить крестьян на земле, заставить их выкупать землю и облегчить сбор податей и платежей, правительство ужесточило круговую поруку— усилило власть общины, затруднило выход из нее. Но сама община менялась, развивалась и превратилась в организатора сопротивления и борьбы. Поскольку все помыслы П.А. Столыпина были направлены на модернизацию при сохранении помещичьей собственности, он стал вождем тех сил, которые начали уничтожать общину. В этом и была суть реформы. Задумано было так: если принудить крестьянина к выходу из общины с наделом, то произойдет быстрое расслоение крестьян, богатые скупят все наделы и станут фермерами, а остальные — батраками. Получится капитализм на селе, опора строя (это называли «прусский путь развития капитализма в сельском хозяйстве»).
Но сама идея реформы не отвечала реальности, Аграрное перенаселение создало порочные круги столь фундаментального характера, что их никак не могла разорвать реформа, не предполагавшая крупных вложений ресурсов в сельское хозяйство. Неблагоприятным для реформы было и состояние общественного сознания. Измученные выкупными и подушными податями, крестьяне озлобились и на помещиков, и на правительство. И в 1902 г. по всей черноземной полосе прошла полоса восстаний. По сути, началась крестьянская революция, на фоне которой и наступил 1905 г. В этих условиях начать жесткую реформу по развалу общины— значило пойти ва-банк. Ведь реформа предполагала создать «крепких хозяев» — но одновременно и массу разоренных людей. «Столпы общества» предупреждали: если реформа не увенчается успехом, ее результатом будет катастрофическая революция.
В 1906 г., став премьером, П.А. Столыпин начал лихорадочно проводить план в жизнь. Кто же оказался прав: A.B. Чаянов и Л. Толстой вместе с критиками реформы «справа»— или П.А. Столыпин? История ответила четко: реформа Столыпина провалилась, она прямо привела к революции. Причина — не в ошибках, слабостях и даже не только в нехватке средств (хотя и этой причины было бы достаточно). Причина более общего характера — в несоответствии идей Столыпина интересам основной массы крестьянства и реальности периферийного капитализма. Россия была в совсем ином положении, чем Пруссия.
Главным в опыте реформы было то, что трудовые крестьянские хозяйства, выйдя из общины и даже приобретя, с большими лишениями, дополнительные наделы, быстро теряли землю. Кто же ее скупал? Газеты того времени писали, что землю покупают в основном «те деревенские богатеи, которые до того времени не вели собственного сельского хозяйства и занимались торговлей или мелким ростовщичеством».
П.А. Столыпин, по типу образования и мышления ученый, проверил очень важную альтернативу, на которую возлагали надежды и марксисты. Он вел свою неудавшуюся реформу почти как научный эксперимент, регулярно «выкладывал» эмпирические результаты, так что за реформой можно было следить по надежным фактическим данным (в отличие от аграрной реформы 90-х годов XX в.).
В 1911 г. газета «Речь» писала: «добрая половина крестьянских посевных земель находится в руках городских кулаков, скупивших по 30 и более наделов». В Ставропольской губернии земля скупалась в больших размерах «торговцами и другими лицами некрестьянского звания. Сплошь и рядом землеустроитель вынужден отводить участки посторонним лицам в размере 100,200, 300 и более дес.»[17]. Зачем скупали землю кулаки? Прежде всего в целях сдачи ее в аренду— за отработки (бесплатный труд) или исполу (за половину урожая). Переход земли из наделов в аренду означал обогащение сельских паразитов-рантье за счет регресса хозяйства и страданий крестьянина.
Банк покупал у выходящих из общины крестьян землю в среднем по 45 руб. за десятину, а продавал землю по цене до 150 руб. Вот вывод ученых того времени: «Продавая земельные участки по невероятно вздутой цене и в то же время беспощадно взыскивая платежи, банк в конце концов приводил к разорению своих наименее имущих и состоятельных покупателей, и последние нередко или оказывались вынужденными добровольно продавать свои участки и оставаться совсем без земли, или насильственно удалялись, «сгонялись» самим банком за неисправный взнос платежей».
Обещанной помощи от государства крестьяне, выделявшиеся на хутора, не получили. Историк А.В. Ефременко пишет (с симпатией к замыслу П.А. Столыпина), на основании отчетов о реформе и исследований 1914–1915 гг.: «Переход к хуторскому землевладению, при всей его экономической выгоде и агрономической целесообразности, не мог не ухудшить материальное положение новых собственников, так как все денежные средства их в начальный период шли главным образом на самые неотложные расходы, связанные с возделыванием земли или переносом построек. Тем не менее с 1907 по 1913 гг. денежное вспомоществование получили лишь 307 365 таких домохозяйств, или 27 6 % всех перешедших к единоличному землевладению. Общая же сумма выданных им за семь лет пособий и ссуд составила 26,8 млн. руб., или в среднем 87,2 руб. на один двор… Такими деньгами никого на хутор заманить было нельзя, тем более что почти 95 % общей суммы материального содействия при землеустройстве выдавались в виде ссуд, а безвозвратные пособия составляли только 5 %» [59].
Объективные результаты реформы в развитии сельского хозяйства таковы. Площади посевов выросли за годы реформы на 10,5 млн. дес. (на 14 %). Производство в 1911–1915 гг. по сравнению с 1901–1905 гг. выросло: пшеницы на 12 %, ржи на 7,4, овса на 6,6 и ячменя на 33,7 %. В 1913 г. 89 % национального дохода в сельском хозяйстве пришлось на долю крестьянских хозяйств, а на долю частных владельцев — 11 %. В целом темп прироста продукции в сельскохозяйственном производстве в результате реформы Столыпина упал. В 1901–1905 гг. он составлял 2,4 % в год, а в 1909–1913 гг. снизился в среднем до 1,4 %. Прирост продовольствия стал ниже прироста населения. Главное, что не произошло заметного улучшения техники и организации земледелия.
Вот что показали имитационные модели двух вариантов развития сельского хозяйства России: по схеме реформы Столыпина и по прежнему пути, через крестьянское землепользование и сохранение общины. Без реформы социальная структура деревни в 1912 г. была бы такой: бедняки — 59,6, середняки — 31,8, зажиточные — 8,6 %. Соотношение этих групп было бы 59,6: 31,8: 8,6. Реально в ходе реформы соотношение стало 63,8:29,8: 6,4. Относительно консервативного варианта реформа привела к заметному социальному регрессу. Если бы столыпинская реформа продолжалась еще в течение 10 лет, как и было предусмотрено, то, согласно моделированию, социальная структура ухудшилась бы еще сильнее, до соотношения 66,2:28,1:5,5 [154]. Результаты моделирования приводит В.Т. Рязанов [160, с. 337–338].
Столыпинская реформа лишь усугубила взаимную ненависть частных собственников земли и крестьянской массы. 24 января 1909 г., во время беседы с французским ученым П. Боером, который взял интервью у виднейших российских политиков (П.А. Столыпина, С.Ю. Витте и др.), С.А, Муромцев посчитал именно этот рост взаимной глухой ненависти главной опасностью для России, И эта опасность, по его мнению, лишь усугублялась внешней политической апатией и отсутствием видимых общественно-политических движений, задавленных полицейскими репрессиями.
В целом, вызвав тяжелые социальные потрясения, реформа Столыпина не дала заметного общественного и экономического эффекта. Кооперация крестьян обещала дать значительно больше, чем классовое расслоение и капиталистическое ведение хозяйства. Реформа Столыпина вошла в непримиримый конфликт с большинством населения России. В области науки ему противостояла русская агрономическая мысль, воплощенная в трудах A.B. Чаянова, а в области духа ему противостоял Лев Николаевич Толстой, выразитель философии крестьянства, «зеркало русской революции».
Поэтому несостоятельны историософские модели нынешних антисоветских патриотов, обвиняющих большевиков за то, что «мы потеряли ту Россию». В том-то и заключался порочный круг, в который загнала Россию монархия: если не проводить модернизацию, Россию сожрет Запад; если идти на модернизацию, монархия сама так подрывает свою базу, что Россию может сожрать Запад. Сил и воли на то, чтобы овладеть кризисом модернизации, монархический режим не имел (как, скажем заранее, и советский режим в конце 80-х годов XX в.). И в момент неустойчивого равновесия Запад постарался монархический имперский режим России сбросить. Дальше, как мы знаем, из этого кризиса победителем вышел советский режим, который смог овладеть процессом модернизации и в то же время закрыть Россию от ее переваривания Западом. Но в тот момент расчет Антанты был, конечно, на то, что вместо царя у власти встанет прозападный либеральный режим.
Забегая вперед, скажем, что крупной акцией в антисоветской кампании перестройки стало создание «мифа Столыпина», Тот, чье имя сочеталось со словом «реакция», стал кумиром демократической публики! Дошло до того, что в среде интеллигенции Столыпин стал самым уважаемым деятелем во всей истории России — 41 % поставили его на первое место, выше Александра Невского, Петра Великого или Г.К. Жукова. Это такое красноречивое явление, что надо на нем остановиться подробнее.
Забегая вперед, скажем, что крупной акцией в антисоветской кампании перестройки стало создание «мифа Столыпина», Тот, чье имя сочеталось со словом «реакция», стал кумиром демократической публики! Дошло до того, что в среде интеллигенции Столыпин стал самым уважаемым деятелем во всей истории России — 41 % поставили его на первое место, выше Александра Невского, Петра Великого или Г.К. Жукова. Это такое красноречивое явление, что надо на нем остановиться подробнее.
П.А, Столыпин прославился на двух поприщах: как министр внутренних дел, давший целую доктрину борьбы с революцией («успокоение»), и как премьер-министр с 1906 по 1911 г., проводивший «столыпинскую реформу». До этого он был губернатором в Гродно, часто ездил в Пруссию и уже в молодости стал поклонником хуторского хозяйства Прибалтики, потом служил саратовским губернатором. Лично выезжал на усмирение крестьянских волнений, бывал и под градом камней, и под пулями, приказывал пороть целые. деревни. Но ведь не за это же полюбила Столыпина наша трудовая интеллигенция.
Фигура П.А. Столыпина была раздута в перестройке не потому, что его реформа была успешной, она провалилась в главном. Главное — замысел. П.А. Столыпин был альтернативой советской аграрной политике, как бы предшественником М. Горбачева и А. Чубайса, Он разрушал сельскую общину — так же как А.Н. Яковлев мечтал разрушить колхоз.
Общности — активные участники революцииРанее говорилось о крестьянстве как самой большой социальной и культурной общности России, которая активно осмысливала образ будущего исходя из своего общинного мировоззрения. Здесь коротко опишем то состояние, в котором находились перед 1917 г. другие активные общности.
Рабочий класс. К моменту революции 1917 г. общая численность рабочего класса в России оценивалась в 15 млн. человек— примерно 10 % всего населения. Считают, что рабочих фабрично-заводской промышленности с семьями было 7,2 млн. человек, из них взрослых мужчин— 1,8 млн.
Рабочий класс России, не пройдя через горнило протестантской Реформации и длительного раскрестьянивания, не обрел мироощущения пролетариата — класса индивидов, торгующих на рынке своей рабочей силой. В подавляющем большинстве русские рабочие были рабочими в первом поколении и по своему типу мышления во многом оставались крестьянами. В 1905 г. половина рабочих-мужчин еще имела землю, и эти рабочие возвращались в деревню на время уборки урожая. Очень большая часть рабочих жила холостяцкой жизнью в бараках, а семьи их оставались в деревне, В городе они чувствовали себя «на заработках».
Таким образом, между рабочими и крестьянами в России поддерживался постоянный и двусторонний контакт. Даже и по сословному состоянию большинство рабочих были записаны как крестьяне. Крестьяне и рабочие составляли тот «народ», который был отделен, а в критические моменты и противопоставлен «верхним» сословиям царской России.
Сохранение общинной этики и навыков жизни в среде рабочих проявилось в форме мощной рабочей солидарности и способности к самоорганизации, которая не возникает из одного только классового сознания. Это определило необычное для Запада поведение рабочего класса в революционной борьбе и в его самоорганизации после революции, при создании советской государственности. Многие наблюдатели отмечали даже странное на первый взгляд явление: рабочие в России начала XX в. «законсервировали» крестьянское мышление и по образу мыслей были «более крестьянами», чем те, кто остался в деревне[18].
Надо подчеркнуть очень важный факт, который в нашей упрощенной истории исключался из рассмотрения: главными носителями революционного духа среди рабочих к 1914 г. стали не старые кадровые рабочие (они в массе своей поддерживали меньшевиков), а молодые рабочие, недавно пришедшие из деревни. Именно они поддержали большевиков и помогли им занять главенствующие позиции в советах. Это были вчерашние крестьяне, которые пережили революцию 1905–1907 гг. именно в момент своего становления как личности— в 18–25 лет. Через десять лет они принесли в город дух революционной общины, осознавшей свою силу. На самых крутых поворотах революционного процесса эта низовая масса большевиков создавала такое положение, которое можно назвать вслед за Б. Брехтом «ведомые ведут ведущих».
Согласно теории В.И. Ленин считал, что России потребуется довольно длительный этап государственного капитализма. В 1918 г. готовились переговоры с промышленными магнатами о создании крупных трестов с половиной государственного капитала (иногда и с крупным участием американского капитала). Но события пошли не так, как задумывалось, — началась «стихийная» национализация. Английский историк Э. Карр в 14-томной «Истории Советской России» (до 1929 г.) пишет о первых месяцах после Октября: «Большевиков ожидал на заводах тот же обескураживающий опыт, что и с землей. Развитие революции принесло с собой не только стихийный захват земель крестьянами, но и стихийный захват промышленных предприятий рабочими. В промышленности, как и в сельском хозяйстве, революционная партия, а позднее и революционное правительство оказались захвачены ходом событий, которые во многих отношениях смущали и обременяли их, но, поскольку они [эти события] представляли главную движущую силу революции, они не могли уклониться оттого, чтобы оказать им поддержку» [78, с. 449].
Национализация промышленности была глубинным движением, своими корнями уходившим в «общинный крестьянский коммунизм» и тесно связанным с движением за национализацию земли. Российским марксистам, возглавившим советскую революцию, пришлось примкнуть к этому движению.
Надо сказать о том культурном типе, который представлял из себя молодой грамотный русский рабочий начала XX в. Это был рабочий, который обладал большой тягой к знанию и чтению, характерной для пришедших из деревни рабочих. Отличие в том, что русский рабочий одновременно получил три типа литературы на пике их зрелости: русскую литературу «золотого века», оптимистическую просветительскую литературу эпохи индустриализма и столь же оптимистическое обществоведение марксизма.
Это сочетание во времени уникально. Видный ученый-большевик А. Богданов в 1912 г. писал, ссылаясь на беседу с английским профсоюзным лидером, что в те годы в заводских библиотеках в России были, помимо художественной литературы, книги типа «Происхождение видов» Ч. Дарвина или «Астрономия» К. Фламмариона— и они были зачитаны до дыр. В заводских библиотеках английских тред-юнионов были только футбольные календари и хроники королевского двора.
Советский проект, в каких бы терминах он ни излагался, воспринимался большинством простонародья как общее дело, которое и сплачивает людей традиционного общества. Об этом кадет Н.А. Гредескул так писал, споря с авторами «Вех», которые надеялись на интеллигентскую революцию: «Нет, русское освободительное движение в такой мере было «народным» и даже «всенародным», что большего в этом отношении и желать не приходится. Оно «проникло» всюду, до последней крестьянской избы, и оно «захватило» всех, решительно всех в России — все его пережили, каждый по-своему, но все с огромной силой. Оно действительно прошло «ураганом», или, если угодно, «землетрясением» через весь организм России. Наше освободительное движение есть поэтому не что иное, как колоссальная реакция всего народного организма на создавшееся для России труднейшее и опаснейшее историческое положение» [49, с. 254].
Буржуазия. Численный состав крупной буржуазии был в России очень невелик. В 1905 г. доход свыше 20 тыс. руб. (10 тыс. долл.) в год от торгово-промышленных предприятий, городской недвижимости, денежных капиталов и «личного труда» получали в России, по подсчетам Министерства финансов, 5739 человек и 1595 акционерных обществ и торговых домов (их пайщики и составляют первое число)[19]. Остальные богатые люди, не считая помещиков, получали доход на службе.
Мы видим, что «масса» буржуазии была очень мала. В Москве, согласно переписи 1902 г., было 1394 хозяев фабрично-заводских заведений, включая мелкие. 82 % предпринимателей входили в состав старых ремесленно-торговых сословий, были включены в иерархию феодального общества, имели свои сословные организации и не испытывали острой нужды в переустройстве общества на либерально-буржуазный лад.
Страх, который буржуазия, подавленная «импортированными силами крупного капитала» (М. Вебер), испытала во время революции 1905–1907 гг., заставил ее искать защиты у царского бюрократического государства. Большинство буржуазии после революции стало консервативным, многочисленные попытки основать политические партии буржуазии («собственников») не увенчались успехом.