Понятно, чем больше претендентов принимало участие в схватке у опустевшего трона, тем больше крови должен был пролить тот, кому удавалось одержать верх. И соответственно, тем полнее были качества, дававшие ему право на власть. Тем более что далеко не всегда речь шла о двух, трех или четырех соперниках. У князя Владимира I Святославича было, например, 12 сыновей, а число детей махараджи Джайпура Ман Синга превышало 400.
Можно понять затруднение правителя из династии Сасанидов, имевшего 30 сыновей, когда перед ним встал вопрос — кого из них назначить своим наследником? После длительных размышлений, колебаний и консультаций со своими советниками он назначил наследником скромного юношу, своего сына, которому предстояло принять скипетр под именем Фраата IV. Первое, что сделал наследник, едва он узнал о своем высоком жребии, — умертвил всех двадцать девять своих братьев. Когда же отец стал сетовать по поводу подобной жестокости, тот, дабы прервать поток его укоров и жалоб, дал старику выпить яд. Но яд действовал слишком медленно, и наследник своими руками задушил отца.
Конечно, с позиции «абстрактного гуманизма» поступок Фраата чудовищен. Но это не единственная позиция, с которой можно судить о происшедшем.
Борьба за власть, как мы знаем, никогда не сводилась к личным поединкам или турнирам претендентов. Множество людей оказывались вовлечены в эту борьбу. Там, где пересекались два честолюбия, где сталкивались две воли к власти, там неизбежно возникал омут, черная пасть, которая засасывала сотни и тысячи человеческих жизней.
Значит ли это, что можно считать благом, когда ценою нескольких убийств удавалось предотвратить всеобщую резню?
«Свирепый лев лучше, чем деспот. Но даже деспот лучше, чем непрекращающаяся междоусобица». Слова эти были сказаны много веков назад одним из Сасанидов. Возможно, он был и прав. Но тогда прав был и султан Мехмед II, писавший в своем «Канун-наме»: «Большинство законоведов заявило, что те из моих сыновей и внуков, которые будут вступать на престол, будут иметь право убивать своих братьев, чтобы всемерно обеспечить внутреннее спокойствие. Этим правилом должны руководствоваться будущие султаны».
Мехмед II (1432—1481), турецкий султан
Он был твердо убежден, что вступающему на престол дано «право убивать своих братьев, чтобы всемерно обеспечить внутреннее спокойствие»
Следуя этому завету, султан Мурад III, который сам по себе не был ни кровожаден, ни жесток, едва вступив на престол, приказал удавить пятерых своих братьев. У самого Мурада было много детей, и его наследнику пришлось удавить уже девятнадцать братьев. Это был как бы выкуп, отступной, который платили, чтобы избежать междоусобицы.
По мере того как проходили века и человечество с удивительной быстротой совершенствовалось морально, обычай устранять братьев непременно посредством убийства постепенно сменился менее кровавыми методами нейтрализации. Последовательно, но достаточно твердо удаляя братьев от участия в государственных делах, правители повторяли ту же самую тактику, которой они придерживались в отношении своих детей-наследников.
Заботившийся о собственной безопасности правитель не мог допустить, чтобы брат его оказался вторым, третьим или даже четвертым лицом в государстве. Это была не только дань памяти о кровавых междоусобицах прошлого. Прежде всего это была мера предосторожности. Именно этими соображениями руководствовался, например, великий князь московский Василий III, который, как подметил один наблюдательный немецкий путешественник, «родным своим братьям не поручает крепостей, не доверяя им».
Достаточно поводов для подобного недоверия было и у других русских царей. Когда император Александр I назначил своим преемником младшего брата Николая, монаршая воля долгое время держалась в тайне и самому наследнику не сообщалась. Почему? Уж не потому ли, что императору не хотелось видеть рядом с собой человека, в глубине души желающего ему смерти? А может быть, не только желающего, но и делающего что-то, чтобы ускорить события. Не потому ли у Александра I, особенно в последние годы, так развился страх быть отравленным?
Если верить придворной легенде, получившей широкое распространение, когда Николай I вступил на трон, он в полной мере вкусил страхи и тревоги своего предшественника. После него на царство должен был взойти старший его сын, Александр (будущий Александр II). У императора не было особых оснований быть недовольным наследником. Тревожило другое: брат Александра, Константин, обуреваемый дьяволом честолюбия, всеми силами и средствами рвался к власти. Опасная склонность его зашла столь далеко, что при дворе не было человека, который не знал бы об этой страсти великого князя. И уж конечно, обстоятельство это не могло остаться незамеченным его братом.
Перед смертью Николай стал настаивать, чтобы Константин дал клятву не покушаться на власть своего старшего брата, Александра. Константин отказался. Николай закричал, что по примеру своего предка Петра I прикажет казнить мятежного сына.
Константин вынужден был поцеловать крест и дать клятву не посягать на власть брата-наследника. Но едва ли это силой вырванное обещание могло успокоить умирающего императора. Потому что нет таких клятв, нет таких слов, которые могли бы смирить джинна властолюбия. И действительно, Константин нарушил данную им клятву. Спустя некоторое время в величайшей тайне им было создано общество «Мертвая голова». В него входил ряд лиц из непосредственного окружения Александра II. Если верить дошедшим до нас сведениям, целью этой организации было сначала уничтожить всех детей Александра, а затем, всячески поощряя чрезмерную склонность его к алкоголю, расслабить царя умственно и поставить вопрос о регентстве. Регентом должен был стать Константин, с тем чтобы потом, в качестве завершающего шага, он мог занять престол сам.
Такими же соперниками оказались последний российский император Николай II и его младший брат, Михаил. Их отец, Александр III, считал Николая неспособным к царствованию и намерен был передать престол младшему сыну. Но когда Александр III умирал, Михаил еще не достиг совершеннолетия и не мог принять корону. Перед смертью император взял с Николая клятву, что он откажется от престола, как только Михаилу исполнится 21 год.
— Ты же сам знаешь, что не убережешь Россию, — пророчески говорил умирающий. — Добереги ее до совершеннолетия Михаила.
Первыми давать присягу новому царю должны были члены императорской фамилии. Вдова императора наотрез отказалась делать это. Она плакала и повторяла: «Поймите, я же знаю его больше, чем вы; он мой сын и ближе всех мне. Под его управлением Россия погибнет!»
Вдовствующая императрица так и не присягнула своему сыну. Чтобы скрыть это, ее объявили больной.
Неизвестно, собирался ли Николай сдержать клятву, которую давал умирающему отцу, но он ее не сдержал. Позднее, во время всех трагедий своего царствования, он не раз в отчаянии повторял, что все это из-за того, что на престоле клятвопреступник. Царь, не стесняясь, говорил это в присутствии посторонних. Но даже и тогда не помышлял о том, чтобы передать престол своему брату.
Когда грянула революция и Николай II отрекся наконец в пользу Михаила, было уже поздно.
4. Самозванцы и двойники
Персидский царь Камбис, сын царя царей Кира, был характера гневного и мстительного. Опасаясь своего брата Бардию, он приказал тайно умертвить его. Когда же это было сделано, щедро наградил убийц и на радостях учинил в своем дворце пир. Музыканты играли, певцы пели, поэты читали свои стихи — все славили мудрого и милостивого владыку.
Минули дни. Камбис и думать забыл об убитом брате. Он царствовал, творил суд и расправу, принимал послов и вел войны. Когда Камбис завоевал Египет, его бессмысленная, тупая жестокость не знала предела. Он разрушал храмы египтян, убивал их священных животных. Как гласит одна египетская надпись тех лет, «величайший ужас охватил всю страну, подобного которому нет». Но боги, казалось, только ждали момента, чтобы покарать святотатца. И вот момент этот пришел.
Убитый Бардия восстал из мертвых.
Камбис находился в Египте с войсками, когда из Персии прибыл гонец, возвестивший всем, что отныне все должны подчиняться не Камбису, сыну Кира, а Бардии, сыну Кира.
Камбис не поверил своим ушам. В смятении и страхе он вызвал человека, которому в свое время было приказано убить Бардию.
— Так-то ты выполнил мой приказ!
Убийца, распростертый у входа в шатер, поднял голову.
— Это весть ложная, о царь! Я сам исполнил твой приказ и похоронил Бардию.
Камбис нахмурился. Только он и убийца доподлинно знали, что Бардия убит, что человек, захвативший власть в Персии, — самозванец.
— Это весть ложная, о царь! Я сам исполнил твой приказ и похоронил Бардию.
Камбис нахмурился. Только он и убийца доподлинно знали, что Бардия убит, что человек, захвативший власть в Персии, — самозванец.
Через несколько дней Камбис, собираясь в поход против того, кто назвался его братом, случайно поранил себе мечом ногу. Вскоре он умер.
Так кто-то, принявший имя убитого Бардии, стал полновластным царем страны. Одна за другой все области обширной державы объявили о своей покорности. Армия стала под его знамена. Потому что не было в стране другого человека, который был бы сыном царя царей и в силу этого — владыкой над всеми персами.
На базарах и дорогах царства все славили имя нового царя. На три года освободил он своих подданных от налогов и от тягот военной службы. Только среди знати росло глухое недоумение и недовольство. Почему новый царь не выходит из дворца? Почему он не принимает никого из знатных людей? А что, если этот человек — не Бардия?
У одного из придворных зародилось подозрение, что власть в царстве захватил маг Гаумата. Но мысль эта была слишком страшной, чтобы ее можно было высказать вслух. Дочь этого придворного находилась в гареме царя. Через евнуха он решился послать ей записку.
«Федима, дочь моя, — писал он, — правда ли, что человек, который теперь твой муж, сын Кира?»
«Не знаю, — отвечала дочь, — мы в гареме не знаем чужих мужчин, и раньше Бардию я никогда не видала».
На другой день, позванивая полученными монетами и бормоча проклятия, евнух прятал на груди новую записку.
«Если сама ты не знаешь сына Кира, — писал придворный, — то спроси Атоссу, кто такой супруг ее и твой, она ведь хорошо знает своего брата».
Дочь отвечала, что ни с Атоссой, ни с другими женами она не может теперь перемолвиться ни словом. «Как только этот человек, кто бы он ни был, сделался царем, он отделил нас одну от другой».
Это было уже странно. Но у мага Гауматы был один признак, по которому его нетрудно было опознать. В свое время Кир за какую-то провинность отрезал ему уши.
«Когда он уснет, — писал придворный своей дочери, — ощупай его уши. Если он окажется с ушами, то знай, что супругом имеешь сына Кира. Если без ушей, то ты живешь с магом». Федима долго боялась сделать это. Если человек этот действительно окажется без ушей и поймет, что тайна его раскрыта, он, несомненно, убьет ее. Наконец, когда настала ее очередь идти к мужу, Федима решилась.
Утром придворному стало известно, что под личиной царя скрывался человек без ушей. Это был маг Гаумата. Не сразу решился придворный открыть эту тайну своим друзьям. На следующий день в его доме собралось шестеро самых близких. Прежде чем открыть им то, что стало ему известно, придворный потребовал, чтобы они дали клятву сохранить все в тайне. Они поклялись богами в верности друг другу. Узнав же страшную новость, растерялись. «Лучше бы я не приходил сюда и не знал ничего!» — подумал каждый.
Выступить сейчас против мага было невозможно. У них не было ни солдат, ни верных людей. Отложить расправу, пока удастся собраться с силами, тоже было нельзя. Если маг узнает о заговоре, их ждет страшная смерть. Но не всех. Одного из них, того, кто донесет, маг пощадит. Вот почему каждый, для того чтобы его не опередил другой, прямо из этого дома наверняка поспешил бы во дворец. Об этом думали все, но никто не решался сказать вслух. Пока не заговорил сын царского наместника Дарий, бывший среди них.
— Мы должны действовать сегодня же, — сказал он, — если сегодняшний день будет упущен, я сам донесу обо всем магу!
Так эти семеро, связанные взаимным недоверием и страхом куда больше, чем клятвой в верности, сели на коней и все вместе, не расставаясь, подъехали к воротам дворца. Они были из знатных фамилий, и не посмела чинить им препятствий. Но во внутреннем дворе путь им преградили евнухи, которые обнажили мечи. Заговорщики быстро уложили на месте неповоротливых стражей гарема и бросились во внутренние покои. Когда, услышав шум, маг хотел было скрыться в соседней темной комнате, один из ворвавшихся бросился на него. В темноте они упали на пол, тщетно пытаясь одолеть друг друга. Дарий в нерешительности стоял над ними с занесенным мечом, не зная, что делать.
— Бей мечом! — крикнул заговорщик, который боролся с магом.
— Темно, я могу убить тебя.
— Все равно, бей по обоим… Дарий взмахнул мечом и убил мага.
Так повествует об этой странной истории Геродот. Царем обширнейшей Персидской державы стал Дарий. И сегодня на огромной скале по дороге между Тегераном и Багдадом можно видеть высеченный на камне рассказ об этом событии. Надпись эта была сделана по приказу Дария. «Дарий убил мага и стал царем», — гласит заключительная фраза текста.
Рассказ Геродота — одно из самых первых упоминаний о самозванцах.
Позднее личности, подобные магу Гаумате, появляются и в Греции, и в Риме, и в Византийской империи. Нередко они играют крупную роль в истории, но уходят чаще всего инкогнито, как и пришли, скрывая свои лица от любопытства современников и будущих поколений.
Таким был, например, Андрикс, возглавивший в свое время борьбу Македонии против Рима. Римские легионы нанесли тяжелое поражение его родине. Страна лежала в развалинах, царь Персей был убит. Сын и наследник царя Филипп погиб еще раньше. Народ был обезглавлен, и не было человека, который мог бы поднять его на борьбу против Рима. Тогда-то и появляется в Македонии Андрикс. Полибий пишет, что он объявился внезапно, «словно упал с неба». Он называл себя Филиппом, сыном царя Персея. Это может показаться странным, но многие без колебаний признали его Филиппом. Самое убедительное доказательство — его поразительное сходство с Персеем. Даже фракийский царь Терес, женатый на сестре Персея, признает его. Как Филиппу, сыну Персея, он вручает Андриксу командование над своим войском для борьбы против Рима. Другие фракийские цари один за другим тоже заявляют о признании. К Андриксу прибывают посольства из Карфагена и других стран. Называя его Филиппом, послы обещают ему поддержку в борьбе против Рима.
Кто же был этот человек, возложивший на себя корону царя Македонии? Мнения историков расходятся. Тит Ливии утверждал, что Андрикс был человеком низкого происхождения, сыном суконщика. Нет ничего удивительного, что другие римские историки разделяют точку зрения Ливия. Ведь речь идет о враге Рима. И можно ли больше унизить врага, чем сказав о его неблагородном происхождении? И наоборот, возражая Ливию, греческий автор Павсаний утверждает, что это был действительно Филипп, сын царя Персея.
После ряда блестящих побед над римскими легионерами Андрикс в конце концов был разбит и попал в плен. Во время триумфального шествия, устроенного по этому поводу в Риме, его вели за колесницей победителя. О чем думал этот человек в те минуты, когда над ним глумилась римская чернь? Мы никогда не узнаем этого. Вскоре он был казнен.
История Древнего Рима знает немало подобных персонажей. Достаточно назвать целую «плеяду» Лженеронов. Тема эта послужила, как известно, сюжетом для романа Л. Фейхтвангера «Лже-Нерон». Изобилует самозванцами и история России.
Один из первых самозванцев, объявившихся на Руси, связан с именем сына Ивана Грозного — Дмитрия. Весть о странной смерти (или убийстве?) в Угличе малолетнего сына царя сразу же породила волну слухов. Говорили, что царевич остался жив и прячется якобы у верных людей. Прошло несколько лет, и человек, который называл себя царевичем Дмитрием, под охраной польских солдат вошел в Москву и воцарился на русском престоле. Позднее в истории он стал известен под именем Лжедмитрия. Царствовал он недолго и вскоре был убит. Но легенда не умерла вместе с ним. После него в Москве появляется Лжедмитрий II, потом Лжедмитрий III. Причем каждый следующий выдавал себя за то же лицо, что и первый, — за сына Ивана Грозного, царевича Дмитрия.
По прошествии какого-то времени начинается полоса лжесыновей Лжедмитрия. Так, в 1644 году в Константинополе появляется вдруг царевич Иван Дмитриевич. Другой мнимый сын Лжедмитрия объявился в Польше.
«Смутное время» вообще изобилует самозванцами. При Василии Шуйском в Астрахани объявился царевич Август, тоже якобы сын Ивана Грозного. С ним конкурирует в тех же краях царевич Лаврентий, уже не «сын», а «внук» Ивана Грозного. А в это время в степных юртах Поволжья один за другим появляются новые «царевичи» — «сыновья» бездетного царя Федора Иоанновича: царевич Федор, царевич Клементий, царевич Савелий, царевич Семен, царевич Василий, царевич Ерошка, царевич Гаврила, царевич Мартын и другие.
Не хитрость, не лукавство, не легковерие порождали этих мнимых царей. Скорее в этом можно видеть проекцию неумирающей, извечной схемы «доброго царя и злых бояр». Эта надежда, эта вера в доброго царя как бы воплощалась, персонифицировалась, едва появлялся персонаж, пригодный для такой роли, и обстоятельства, которые благоприятствовали бы этому. Характерно, что все выступления, все движения эти были не просто против царя — некая устойчивая структура в сознании не допускала этого, — они были против плохого царя, но непременно за хорошего царя. Все самозванцы и являли такой образ — хорошего царя.