В своих статьях Горький выступал против военной интервенции, призывал передовые силы мира к защите революции, помощи голодающим, организовывал литературные общества и издательства. К тому моменту его газета «Новая жизнь» уже была по указанию Ленина закрыта окончательно, но сближение с большевиками после покушения 30 августа на Ленина уже произошло.
Переговорив с Алексеем Максимовичем по телефону, я выяснил, что к тому действительно заходил молодой человек по имени Михаил Зайденварг, который передал ему весточку из Франции от давно не писавшего приемного сына. Зайденварг попросил для себя рекомендательное письмо к Троцкому. Горький, на которого юноша «бледный, со взором горящим» произвел самое благоприятное впечатление, такое письмо для него написал. Не письмо, а скорее записочку. Было это утром 11 декабря, эта же дата стояла и в записке. Порадовав Алексея Максимовича известием, что означенный Зайденварг благополучно добрался, чувствует себя прекрасно, произвел самое благоприятное впечатление, я закруглил разговор.
Если честно, то в этот момент я вообще перестал понимать, что происходит.
Вариантов было несколько.
Если это ожидаемая мною провокация, то очень высокого уровня. Если это предложение, то слишком уж вовремя оно пришло.
Заподозрить соратников, оставленных в Перми, было, конечно, можно, но доказать это было практически невозможно. Совершенно не являлось фактом, что, например, пытки, примененные в отношении Зайденварга, как-то прояснят ситуацию. Его действительно могли использовать втемную, сообщив необходимый минимум информации.
Разобраться, что к чему, необходимо было в кратчайшие сроки.
Вариантов ответных действий было не так и много.
Во-первых, можно было просто и тихо устранить непонятного юношу и, уничтожив письмо, продолжить пассивно ожидать развития событий.
Во-вторых, можно было прямо обратиться к Владимиру Ильичу и при этом играть по-взрослому. Не упоминая о Сталине и Дзержинском, рассказать Ильичу о том, как и чем его, Льва Давидовича, Антанта соблазняла, и про то, как он, «Кристалл Революции», не совратился.
Потом можно написать пару статей, в которых предупредить товарищей по партии о таких империалистических и буржуйских подходах. После чего можно будет с интересом понаблюдать, как это все воспримут Коба и Яцек.
Однако это в большей степени отвечало предполагаемой реакции, запрограммированной провокацией.
Третий вариант. Не поднимать шума и тихо сообщить Ильичу все подробности, но зачем это надо? Результатом станет серьезная грызня в ЦК и правительстве, чего надо избегать всеми силами.
После всего этого я обдумал и четвертый вариант развития событий, но, решив, что буду использовать пятый, вызвал Глазмана и продиктовал ему телеграмму.
Вариант, при котором я просто соглашался на предложение, мною даже не рассматривался. Вариант номер шесть однозначно не был моим.
16 декабря 1918 года.
Телеграмма.
Все шифром.
Пермь. Штаб обороны. Сталину.
Срочно необходима личная встреча. Есть важная, сугубо конфиденциальная и архисрочная информация. Могу быть в Казани 17–18 декабря.
Телеграфируй о возможности и сроках своего приезда.
Троцкий. Бугульма.
Ответ пришел быстро. Сталин на встречу в Казани в указанный срок согласился.
Глава 10
16 декабря 1918 года. Бугульма.
Поезд-штаб Троцкого. 07:00
С самого утра в моей голове как навязчивая мысль засело число «двенадцать». Я постоянно прокручивал в голове это число и не мог понять, откуда и, главное, почему оно ко мне привязалось. Так продолжалось до завтрака. В тот момент, когда я пил кофе и раздумывал о том, что еще можно успеть сделать в Бугульме до отъезда в Казань, пришел Шапошников с уточнениями по оперативному плану, который он разрабатывал.
Мы некоторое время сидели, пили кофе и обсуждали разрабатываемый Борисом Михайловичем план, когда наконец до меня дошло, что же это за «двенадцать» такие.
Их и было двенадцать, вместе с Шапошниковым. «Двенадцать апостолов». Двенадцать кадровых офицеров уровня от полковника и выше, пошедших на службу новой власти. Прекрасных штабистов, командующих и военных теоретиков, которые сами пришли служить в РККА.
Я наскоро распрощался с будущим маршалом и принялся вспоминать детали.
Я припомнил, как еще в прошлом, которое будущее, читал об этих людях статью кандидата исторических наук Игоря Ходакова.
Симпатии автора были на стороне белогвардейских офицеров, и он вполне справедливо заметил, что большевики незаслуженно предали забвению большинство из этих людей.
Для автора было несомненно, что большинство офицеров царской армии заняли отрицательную позицию по отношению к Октябрьской революции и воевали против новой власти на всех фронтах. Это был их собственный выбор, за который их невозможно осуждать. Произошло это, как указывает Игорь Ходаков, по многим причинам: кто-то верил в большевистские идеалы и возможность построения справедливого общества, кто-то в голодной стране не нашел работу и оказался не в силах прокормить семью, кого-то попросту мобилизовали. Нельзя исключить, что кто-то, возможно, верил в способность коммунистов предотвратить распад страны и надеялся на последующее перерождение большевистского режима.
Единственное, о чем почему-то забыл упомянуть автор статьи, было то, что к 1917 году довоенный кадровый офицерский корпус был настолько уничтожен в боях Первой мировой войны, что кадровый офицер стал в России исчезающим видом.
Основную и подавляющую массу офицерского корпуса 1917 года представляли офицеры военного времени. Бывшие студенты и разночинцы, крестьяне, городские ремесленники и купцы, в том числе и неудачники всех мастей, которые на «гражданке» были никому не нужны. Среди офицеров военного времени было популярно увлечение революцией и республикой. Для большинства из них понятие «слово офицера» ничего не стоило. Эти люди радостно приветствовали Февральскую революцию, свержение монархии и конец войны. Для таких офицеров именно Временное правительство было законным, а события октября 1917 года стали контрреволюцией. Именно среди офицеров военного времени были сильны позиции эсеров и либералов, которые в тот момент были очень влиятельны в стране. Первые имели поддержку в армии среди офицеров военного времени, а вторые – среди купцов и промышленников.
Большевиков большинство из «новых» офицеров поначалу вообще никак не воспринимало. Причина была очень простая. Этот момент, кстати, не учитывают большинство авторов, преклоняющихся перед офицерами-белогвардейцами. Если и учитывают, то только для внутреннего пользования, видимо. Хотя, как показывает практика, не учитывают специально, иначе все выкладки этих историков моментально рушатся.
В 1917 году большевики были очень небольшой партией. Учитывая еще и тот момент, что в июле 1917 года их фактически разогнали, а остатки партии большевиков были загнаны в «подполье», то возникает всего один вопрос.
Кого же на самом деле поддержали «двенадцать апостолов» и другие кадровые офицеры в большинстве своем?
Ответ прост. Эти люди поддержали свой народ, страну и людей, которые перестали говорить и начали наводить в стране порядок, то есть большевиков.
Штаб-офицеры в подавляющем большинстве были кадровыми, начавшими службу еще до войны. Именно они были наиболее консервативны и были теми, про кого принято говорить «слуга царю, отец солдатам». Само понятие республики им было во многом чуждо. Революцию они встретили с недоумением. И чем дальше, тем больше им не нравилось происходящее в стране. Выступление Корнилова было взрывом именно их недовольства. Кадровое офицерство выступило против того бардака, который творился в стране. Даже те кадровики, кто не участвовал в мятеже, явно одобрили действия Корнилова.
Кадровое офицерство поддержало большевиков, потому что те обещали навести порядок, и действительно его наводили. Был громадный контраст между Временным правительством и правительством большевиков. Если февралисты устроили говорильню, развал и бардак в стране, то октябристы начали действительно работать. Поэтому к ним и потянулись кадровики. Не из-за того, что разделяли коммунистическую идеологию, а потому что устали от либеральной говорильни. Раскол с большевиками произошел позже. После того как был объявлен «Красный террор». Мало кто из кадровых офицеров захотел быть и стал палачом. В их среде было слишком сильно понятие об Офицерской Чести. Их воспитывали на этом.
Кадровиков в РККА привлекли желание и возможность навести порядок в стране. Понятия революции и контрреволюции им были чужды. Как и политика. «Армия вне политики!» – это именно их девиз. Вот ему они и следовали. Они воевали за целостность и сохранение России, хотя бы она и называлась РСФСР. Гражданская война была настоящим кадровым офицерам не по душе. Многие из них заняли нейтральную позицию, как, например, Брусилов. Алексей Алексеевич до 1920 года твердо стоял на позиции невмешательства и нейтралитета. Что не помешало ему в дальнейшем служить в Красной армии на высоких должностях.
Именно в силу этих причин большинство именно кадровых офицеров встали на сторону большевиков. Именно поэтому те, кто воевал на стороне белогвардейцев, выжил и эмигрировал, до конца жизни чувствовали себя предателями. Ибо что есть ностальгия, как не чувство вины перед своей Родиной?
Как бы там ни было, в рядах Красной армии оказалось немало достойных кадровых офицеров и генералов. Но эти «двенадцать», про кого я вспомнил, даже среди тех, кто служил новой власти, были исключением.
Эти кадровые офицеры не просто поступили на службу новой Республике Советов добровольно, они занимали посты исключительной важности. Именно эти военные специалисты, работая не за страх, а за совесть, своими оперативными распоряжениями поставили в тяжелое положение армии Деникина, Колчака, Петлюры. Во многом благодаря их усилиям создан военно-административный аппарат, возрождена Академия генерального штаба, правильная организация пехоты, артиллерии и та своеобразная система боев большими конными массами, вошедшая в историю как операции конницы Буденного. Все двенадцать подготавливали победу большевиков над Белым движением, и на них же противники и исследователи Гражданской войны, симпатизировавшие белогвардейцам, возлагали ответственность за победу новой власти даже в большей степени, чем на самих большевиков.
Именно трудами этих людей, работавших за тяжелыми занавесками в тиши столичных кабинетов, создавался фундамент побед. На полях сражений, под орудийный гул, сухой треск ружейных выстрелов и звон клинков воплощались их идеи.
Нужно было дать этим людям спокойно и эффективно работать.
Я задумался о том, кого и куда назначить. Через некоторое время решил особо не мудрить и уже сейчас, с небольшими изменениями, назначить «апостолов» на те должности, которые они и займут в будущем.
Необходимо было срочно назначить начальником Полевого штаба РВС бывшего генерал-майора и генерал-квартирмейстера штаба Западного фронта Павла Павловича Лебедева. Именно этот генерал в той истории стал разработчиком планов по разгрому колчаковских армий в Сибири и деникинских войск в ходе решающей орловско-кромской операции. Стратегические способности Лебедева высоко оценивал генерал Брусилов. По его мнению, именно Лебедев, будучи человеком чрезвычайно умным и работоспособным, наладил эффективную работу полевого штаба РККА. Во многом именно реализация разработанных им планов определила ход войны.
«Да и Шапошникову с ним работать будет хорошо. Оперативный план Борис Михайлович составит, после этого его надо будет направить в Пермь. После чего можно назначать его начальником оперативного управления Полевого штаба Реввоенсовета. На своем месте и будет работать», – вспомнил я о только что ушедшем полковнике. Именно в соавторстве с Борисом Михайловичем будут спланированы большинство крупных и успешных операций Красной армии.
Я опять задумался, потом вспомнил, что в той, предыдущей истории Лебедев сменил на должности начальника Полевого штаба Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича. Бывший царский и будущий советский генерал-лейтенант Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич накануне революции был начальником штаба Северного фронта. Брат известного революционера. По его собственным словам, он не без колебаний пошел служить большевикам. Михаил Дмитриевич сыграл едва ли не определяющую роль в деле организации советских Вооруженных Сил.
После зверского убийства матросами генерала Духонина именно Бонч-Бруевич ввиду германской угрозы приложил максимум усилий для сохранения технического аппарата Ставки, на базе которой и началось создание кадров для будущей Красной армии. Во многом этому способствовало доверительное отношение Ленина к бывшему генералу, сумевшему убедить вождя в необходимости привлечения военспецов к формированию красногвардейских отрядов.
Именно Михаила Дмитриевича следовало срочно назначить начальником управления военной инспекции и заместителем начальника штаба РВС и поручить реорганизацию армии. Именно ценные рекомендации Бонч-Бруевича по реорганизации непомерно раздутого управленческого аппарата Красной армии во многом способствовали укреплению революционных Вооруженных Сил.
Следующим на очереди был бывший генерал-лейтенант и комкор Андрей Евгеньевич Снесарев. Вступив в Красную армию, был направлен в Царицын. Обороной города руководили Ворошилов и Сталин. Снесарев в тот период занимал довольно высокую должность – военрука Северокавказского округа, и поэтому не подчинялся непосредственно Ворошилову со Сталиным. Однако конфликт между ними все же возник, и Снесарева перевели в Москву, впрочем, Ворошилов и Сталин вскоре также покинули Царицын: первый – вследствие военной некомпетентности, второй – из-за конфликта с Троцким.
Мне было что вспомнить о Царицыне. Тут я усмехнулся и решил, что необходимо их помирить и срочно назначить Андрея Евгеньевича начальником Академии Генштаба. Пусть занимается развитием и становлением советской военной науки.
Нельзя было обойти вниманием и бывшего генерал-майора начштаба армии Александра Александровича Самойло.
«Отличный заместитель главкома будет, – я прислушался к себе. Бывшего генерала ценил и предыдущий Троцкий. – Решено».
Самое интересное заключалось в том, что Самойло станет в будущем генерал-лейтенантом авиации и прекрасным военным теоретиком.
«Кто еще?» – Я налил себе еще кофе.
Бывший генерал-лейтенант командарм Владимир Иванович Селивачев в августе 1917 года оказался подчиненным Деникина, возглавлявшего Юго-Западный фронт. Деникин писал в своих многотомных «Очерках русской смуты»: «Генерал Селивачев – прямой, храбрый и честный солдат, который был в большой немилости у комитетов». Последнее утверждение бывшего главкома, видимо, соответствует действительности, ибо Селивачев в августе 1917 года, после провала Корниловского мятежа, был арестован и заключен вместе с Деникиным в Бердичевскую тюрьму.
Когда в той истории в августе 1919 года мощным наступлением большевики попытались остановить стремительное продвижение белых армий на южном направлении, во главе ударного кулака Южного фронта стоял Селивачев. Первоначально действия красных были успешны, однако добровольцы, произведя перегруппировку, ответили мощным контрударом и едва не окружили противника. Вскоре после этой операции Селивачев внезапно умер. Спустя годы в рассказе «Исповедь» Деникин представил версию, что Селивачев специально подставил большевистские дивизии под удар противника, за что был отравлен коммунистами. Насколько оказался прав белый генерал в своем предположении, до сих пор неизвестно. Однако вне зависимости от политических симпатий Селивачева нужно сказать, что своими грамотными действиями он спас вверенную ему группу армий от разгрома и окружения.
«Вот и направим Владимира Ивановича командовать Южным фронтом. Пусть собирает силы и готовится к наступлению. Да и сейчас там дел полно, одна организация активной обороны чего стоит. Надо будет попросить у Дзержинского пару чекистов в помощь Селивачеву». – Я пробарабанил пальцами по столу на мотив «И вновь продолжается бой». Этого мотива и самой песни еще не было и не будет до 1974 года. В свое время Иван Васильевич любил отстучать пальцами что-то вроде «Смело мы в бой пойдем за власть Советов» или «Вихри враждебные», новое тело поразительно легко освоилось и с этими мелкими привычками.
«Да и напишут ли Александра Пахмутова и Николай Добронравов эту песню? Или там будет про Троцкого? – подумалось вдруг мне. Я рассмеялся и пропел: – И Троцкий такой молодой, и юный Октябрь впереди!»
Посмеявшись еще некоторое время, я вернулся к размышлениям о Селивачеве.
«Так что с Владимиром Ивановичем делать? Тройку ему надо выделить. Вот! Заодно и присмотрят, а то занервничать можно, когда такие прекрасные специалисты во цвете лет умирают непонятно от чего. А вот бывшего подполковника Ивана Христофоровича Паука следует назначить начальником штаба Южного фронта, отправив его в подчинение Селивачеву».
Я потер руки и продолжил размышлять и распределять специалистов.
«Бывший генерал-майор и комдив Павел Павлович Сытин поедет на Западный фронт командующим. Там необходимо занимать территории, которые оставляют немцы, и налаживать взаимодействие частей».
Сытин был однокашником Деникина, и именно против него он уже успел повоевать в качестве командующего Южным фронтом в сентябре-октябре 1918 года.
«Тогда сами же отдали ему приказ о наступлении, а должную подготовку не обеспечили». – Я решил лично извиниться перед незаслуженно снятым командующим. После того как войска под руководством Павла Павловича провели тяжелейшие оборонительные бои с белоказаками, сдерживая противника на огромном пространстве от Брянска до Кизляра, Сытин был снят с должности и назначен начальником отдела управления делами Реввоенсовета.