– Туман! – отмахнулась она с улыбкой и снова пригубила водку. – Тени в тумане не имеют облика. – Процитировала она герцога Йёю-Яна, отнимая пустую чашечку от губ. – Теперь твоя очередь, ведь так?
– Так, – согласился господин Че и, допив водку, начал неторопливый рассказ.
***
Сражение закончилось. Наступила ночь, и пошел дождь, но если бы и не так, ни у кого уже просто не оставалось сил, чтобы стоять на ногах и махать мечом. Впрочем, у майянцев дела обстояли много хуже. У них не доставало жизни, чтобы продолжать безнадежное сражение: к тому времени, когда зашло солнце, армию князя Серва вырезали подчистую, усеяв смертное поле телами убитых и умирающих, добить которых у победителей просто не хватило сил. Однако кое у кого в жилах текла не кровь, а холодная сталь, и в топке сердца день и ночь бушевало неугасимое пламя ненависти и гнева. Поэтому, едва вскарабкался на небо по-мужски тяжеловесный и отдающий в первой своей четверти лимонной желтизной Че – Он Великой Пары Любовников, – как на поле показалась группа всадников. Первой ехала сама принцесса, за ней – охрана и двое или трое из тех спутников, железная природа которых все еще позволяла им держать свои тела в седле. А направлялись они к одинокому оливковому дереву, росшему на северной стороне поля. Там, под этой старой оливой, в последний раз видели живым князя Майяны. Там он, по-видимому, и умер, но Сцлафш не принимала никакой неопределенности. Она желала видеть труп своего главного врага и трупы всех его домочадцев. Впрочем, последнее уже свершилось, или почти свершилось. Все они, родные и близкие Серва, умерли еще вчера на развалинах великокняжеского замка. Тем, кто не умер сам, помогли ее, Сцлафш, люди, но среди мертвецов не оказалось ни самого Седого Льва, находившегося тогда с армией в одном дневном переходе на запад, ни его младшего сына Крерина, прижитого уже в ходе войны и бывшего, соответственно, всего на год младше семилетнего сына самой принцессы.
Че поднялся, наконец, в зенит и залил окрестности тревожным, – одновременно болезненным и опасным – светом, а из-за горизонта уже пробивались первые серебряные всполохи, "выбирающейся из постели" Аче. Но зрелище, открывшееся перед всадниками, не могли скрасить никакие игры света. Смерть есть смерть, – это простая и честная истина. И в чуждом, а значит, и отвратительном ее присутствии немногие сердца остаются равнодушными. Однако неубранные и неупокоенные поля сражений, когда не стихли еще стоны и хрипы умирающих, и не ушел из воздуха запах жестокого убийства, такие места чужды жизни на особый манер. Про них говорят, что "дорога на Посмертные поля закрывается здесь только через сутки после последнего вздоха последнего из погибших". Ну, а Посмертные поля потому так и называются, что смертным, не прошедшим под рукой сребровласой Айна-Ши-На, делать там нечего. И рядом с открытыми вратами на Последнюю тропу стоять долго тоже не следует. Неприлично и страшно, и опасно, если уж о том зашла речь. Боги не шутят, а если и шутят, не людям смеяться над теми шутками. Добро бы не заплакать.
Лошади шли медленно, осторожно ступая между устилавшими бывшее хлебное поле телами, и поминутно прядали ушами. Животные нервничали. Присутствие такого количества мертвецов давило на них даже сильнее, чем на "разумных" двуногих, обладающих памятью и свободой воли. Единственной, кого, как казалось, не касалась тень смерти, была, разумеется, Сцлафш. Но являлась ли она по-прежнему человеческой женщиной, или злое колдовство црой превратило ее, как шептались немногие отваживавшиеся на такой подвиг, в демона Нижнего Мира, не знал никто. А знавшие предпочитали молчать.
– Стой, мразь! – сказал детский голос, и лошади вздрогнули, и встали, словно бы щелкнул в опасной близости от них бич коновода. Такой это был голос, и такая интонация…
В неверном свете двух лун, с трудом пробивавшимся сквозь листву оливы, перед Сцлафш и ее спутниками предстала страшная и дикая картина. На баррикаде, кое-как сложенной из трупов мятежников вперемешку с телами воинов самой принцессы, стоял мальчик лет шести в разорванном и запятнанном кровью кафтанчике и держал в руках воздетый над головой меч. Меч был маленький, – наверняка первый меч мальчика, но даже при недостатке света можно было рассмотреть потеки крови на узком клинке. Оружие явно успело побывать в деле…
– Кто ты такой? – спросила принцесса, останавливая жестом готовых ринуться вперед телохранителей. Голос ее не дрогнул и не выразил никаких чувств. Она задала вопрос, только и всего.
– Я Крерин, – с невероятной гордостью и неслыханным в устах ребенка презрением ответил мальчик, продолжая держать над головой воздетый для удара меч. – Великий князь Майяны.
За спиной загородившего Сцлафш путь ребенка сидел, прислонившись спиной к узловатому стволу дерева и опустив голову на грудь, Седой Лев. Не узнать его было трудно – длинные седые волосы и огромный рубин в длинной серьге, – не понять, что он мертв тоже. Из груди князя Майяны, прикрытой посеченным в сражении бехтерцом, торчали оперения нескольких стрел.
– Щенок! – не сдержав гнева, рявкнул за спиной Сцлафш один из ее спутников. – Майянское отродье! Змее…
– Остановись, Шье! – прервала его принцесса. – Или хочешь вызвать князя Майяны на поединок? Боюсь, ты не вышел для этого родом, ведь так князь?
Удивительно, но она обращалась к мальчику.
– Я вызываю тебя, тварь! – ответил ребенок, и в его голосе прозвучала ненависть такой силы, что мороз прошел по коже даже у видавших виды бойцов.
– Как равный равного… Так? – спросила принцесса.
– Ты не знаешь Кодекса? – удивился мальчик.
– А ты его знаешь? – вопросом на вопрос ответила Сцлафш.
– Знаю. – По-видимому, сам факт разговора с "ненавистной Сцлафш" обескуражил Крерина. Все-таки он был всего лишь маленьким мальчиком, хотя и делал в этот день вещи, детям совершенно непосильные.
– Тогда, ты должен знать, какая кара положена вассалу, восставшему на своего сюзерена. – Ровным голосом сказала Сцлафш и замолчала, ожидая, что скажет на это князь Майяны. Как ни крути, по закону он стал князем в тот момент, когда погиб Седой Лев и выбыли из игры все остальные наследники.
– Я не восставал против королевского дома Йёйж, – возразил мальчик с какой-то очень недетской усмешкой, горькой и циничной, скользнувшей по его тонким губам. – Я наследую своему отцу, принцесса. – Добавил он высоким, чуть сиплым голосом и повел рукой, словно бы хотел продемонстрировать Сцлафш свои богатства, но вокруг них мертвое серебро и холодная желтизна лунного света вырывали из тьмы лишь ужасные картины гибели и страданий.
– Я не могу сохранить жизнь сыну Серва Майянского, – Сцлафш говорила как будто через силу, но голос ее не дрогнул. – Но, похоже, над твоей колыбелью взошла светлая луна, малыш, ведь если ты просто отважный мальчик…
– Выйди против меня, – ответил Крерин. – И убей, если сможешь.
– Княжества Маяна больше нет. – Принцесса была неумолима словно божественная Жница. – Нет, и не будет. И ты… Ты один, Крерин. Последний князь Майяны… Последний в роду и единственный воин своей армии.
Он слышал ее, но не удостоил ответом. Мальчик перешагнул порог страха, это понимала принцесса, понимали и ее спутники, растратившие впустую свои гнев и ненависть. То, что еще час назад казалось незыблемым, растаяло сейчас в ночном воздухе, как неверный туман.
– Но ты можешь остаться жить, – предложила Сцлафш мертвым голосом каменной статуи. – Жить и ненавидеть меня… Ты знаешь, Крерин, у тебя есть брат. Единокровный брат… Его зовут Йаар и… у него нет других родных, кроме меня и тебя, но сын Седого Льва не может быть братом будущего короля.
– Но я его сын, – возразил мальчик, – и я князь Майяны. Великий князь…
– Княжества больше нет, – покачала головой Сцлафш, никогда не носившая боевого шлема. – Ты или последний и мертвый князь Майяны, или брат… Названный, – подчеркнула она, – моего сына и короля Ахана. Но у моего приемного сына не может быть имени Крерин Майянский. Твое имя… – Она замолчала на мгновение и подняла взгляд к небу, словно искала там новое имя для мальчика, совсем уже решившегося стать частью легенды. – Твое имя Че, – наконец сказала она. – И ты владелец двойного лена в верховьях Серебряной, княжества… Цьёлш. Что скажешь?
***
– Судя по всему, он согласился. – Господин Че разлил холодную ароматную водку по чашечкам и улыбнулся смотревшей на него, слегка прищурив пронзительно голубые глаза, госпоже О. – Но он никогда не именовался князем. Так с тех пор и повелось. Че – один, и он не носит никакого титула. Титул принадлежит семье. Нынешний князь Цьёлш – мой дядя, хотя, видят боги, он охотно променял бы княжеский титул на имя Че. Другое дело, что поскольку предыдущим Че был его брат, ему не дано уже стать жемчужным господином. Теперь мой черед. А если умру я, новым Че станет кто-то из нового поколения, кто-то, кто еще не родился, и князь не может быть уверен, что это будет именно один из его внуков. Семья большая, а выборы Че – в отсутствии прямого наследника – сложный процесс. Такое уже случалось в прошлом. Два или три раза. – Че отпил немного водки и меланхолично улыбнулся. – Это мясо, как говорят в здешних местах, никому не по зубам и не по вкусу. Поэтому дядя совершенно не заинтересован в моей смерти. Умри я, дела могут пойти много хуже того, что есть сейчас.
– Так ты…? – Ши говорила тихо, но ее речь, перешагнувшая четвертый уровень выражения, звучала… Выразительно? Получается тавтология, но это правильная тавтология: именно так.
– Да, – кивнул Че, задумавшийся было о сложности бытия. – Это не афишируется, разумеется, но я вхожу в императорскую фамилию. Без права наследования трона, но… говорят, со временем Сцлафш полюбила Крерина, насколько принцесса вообще была способна на такое чувство. Рассказывают, что она любила его как сына, но никогда не забывала, что он-то ее ненавидит, и оградила трон от любых притязаний Че серией закрытых актов, до сих пор входящих в Кодекс Наследования. Она была мудрая женщина, я так думаю. Ведь мы – Че – никогда не изменились. Наследственная ненависть, как фамильное сокровище, а уж тысячелетняя ненависть… – Усмехнулся он и отпил еще водки. – Впрочем, за три тысячи лет даже гнев превращается в ритуал, как и ненависть – в пустую формальность. Я ведь не стоял под оливой с мечом в руке, и нынешний император отнюдь не реинкарнация принцессы. Мы оба это знаем и, понимая правильно, общаемся без напряжения.
– Странно, – О взяла с полки в изголовье кровати свою тонкую изящную трубку из пенного камня и, прикурив от предложенного Че живого огня, выпустила между едва приоткрывшихся губ клуб ароматного и чуть дурманящего дыма.
Трубка была белая, словно высокогорный снег, и посверкивала прозрачными кристаллами инкрустации. Курила Ши'йя Там'ра О шайшетскую смесь, пряную, богатую странными "скользящими и переливающимися" ароматами и дарящую людям "радость сердца и вкус к любви".
– Странно, – повторила она. – Я полагала, что уж между своими…
– Тайн нет. – Че подумал о том, чтобы раскурить еще одну сигару, но решил, что не стоит. – Это не так. Тайны есть всегда и у всех. Никто не знает всех тайн вашей семьи, хотя, видят боги, многие не отказались бы от этого знания. Так же и Че, и, разумеется, Император. Но некоторые вещи известны, просто их не делают общим достоянием. Первый О и старшие вашего рода знают то, что я тебе только что рассказал. Возможно, в несколько иной интерпретации, ведь кроме Сцлафш и Крерина там присутствовали и другие люди. И твои предки, например, тоже. Но они знают правду, как знают и то, что Император будет недоволен, если об этом начнут говорить на каждом углу. Таковы правила игры и принципы древнего вежества. Знаешь, как говорят гегх, "да, я видел, как сосед имел козу, но разве это мое дело?"
– Да будет так, – улыбнулась О, показывая зубы в почти вульгарной улыбке, и отложила трубку. – Пусть продолжают иметь свою козу, а ты будешь иметь меня. Ведь так, мой смарагд, я права?
О, да. Она была права и бесподобна, хотя бы потому, что в ней звучал тот же голос крови, что и в нем.
– Что это? – спросила она, нахмурив брови. – Это… Это… Словно бы кровь поет и…
– Это поет кровь, – кивнул он.
– Кровь? – удивилась она, хотя только что сама употребила именно эту метафору. – О чем еще я должна узнать? – прищурилась О.
– Должна. – Кивнул Че. – Узнаешь. – Он обнял ее и привлек к себе. – Но не сейчас.
2. Грета Ворм
2 февраля 1930 года, борт торговца "Лорелей"
Фильм был замечательный. Красивая съемка, отменная режиссура. И, хотя Грета знала, что это всего лишь рекламный ролик Управления по делам паломников, смотрела его раз за разом, испытывая практически одни и те же чувства. Восхищение. Толика зависти. Предвкушение удачи.
Трехмерное изображение. Кое-где такую технику называют голографией, аханки зовут проекцией. Проекция, и все. Но, по сути, ты, словно бы сам, ныряешь из космоса в атмосферу планеты. Летишь, ощущая трепет плоти, сквозь плотные ее слои. Закладываешь вираж, от которого замирает сердце, и в следующее мгновение видишь горную гряду и город, раскинувшийся на склонах горы и в речной долине…
– Это Тхолан, – Грета в столице империи никогда не была, зато там бывал Марк, но этим все и исчерпывалось: его опыт принадлежал ему одному.
– Тхолан – столица империи, – объяснила Грета, любуясь видами города. – Городок, как видишь, небольшой – всего населения миллионов семь или восемь, считая рабов и вольноотпущенников. Зато древний и по-своему красивый. Впечатляющий город. Тридцать пять веков, не кот насрал!
И в самом деле, все эти Мемориальные конюшни, строитель которых наверняка страдал острой формой мегаломании, или храм Чшарцша'ш с его тропой Девяносто Девяти Спутников, древняя эротика которой лежала далеко за пределами того, что на родине княгини Рудой почиталось откровенной порнографией…
– Странный мир, – Дари покинула кресло и отправилась гулять среди скульптур и витрин с экспонатами.
– Нормальный! – отмахнулась Грета. Она осталась сидеть, где сидела, посередине зала, который ее спутница упорно, но не беспричинно называла Имперским. Сидела, рассматривала фреску с одним из соитий принцессы Сцлафш и даже головы не повернула, отслеживая маршрут "воспитанницы" исключительно на слух. "Картинку" она вполне могла дорисовать в уме. Слава Богу, не сиротка какая-нибудь – сама этот зал и проектировала. Да и на память пока не жаловалась, не говоря уже о воображении.
– Ты на свой посмотри, только непредвзято, – добавила, потянувшись к бокалу с шампанским, – много интересного обнаружишь!
– Наверное! – не стала спорить Дари. – Возможно… Может быть… Это ничего, если я тебя попрошу плеснуть и мне тоже?
– Дари! – Грета терпеть не могла этот нарочито "самоуничижительный" тон и не желала начинать "игру в условности" по новой.
"На субординацию, понимаешь, пробило, а мне что теперь, даму-наставницу из себя изображать?!"
– Ладно, не обижайся! – сдала Дари назад. Когда хотела, она умела быть покладистой, беда в том, что чаще – не хотела. – Налей, пожалуйста, и можешь продолжать называть меня Дарёной. Я устала с тобой бодаться!
– Вот и правильно! Ты – Дари! – Грета подхватила из ведерка со льдом бутылку Пол Роже и разлила шампанское по бокалам. – Была Дари, Дари и останешься. Во всяком случае, для меня.
– Это объяснение в любви?
Грета обернулась и смерила женщину взглядом.
"Красавица! Но не в этом дело, не так ли?"
– А если и так? – прищурилась, протягивая бокал.
– Вообще-то я предпочитаю мужчин.
"Отчего бы просто не сказать, нет?"
– Я знаю, но попытка не пытка, – усмехнулась в ответ Грета. – Возьми бокал, Дари, не стой, как соляной столб!
– А ты?… – Дари все-таки подошла. Ступала мягко, двигалась грациозно – и неужели все дело в одних лишь "сказках" камней? – смотрела прямо в глаза.
– А я? Хочешь спросить, сплю ли я с мужиками? – Грета заглянула в глаза Дарёны так глубоко, как могла, буквально погрузившись в клубящиеся недра жемчужного тумана. – Сплю… иногда.
Говорить стало трудно, но контроля над собой Грета не утратила, а вот права на ложь или умолчание неожиданно лишилась. Сама так решила.
– Есть своя прелесть, знаешь ли…
– Знаю, – Дарёна приняла бокал, поднесла к губам. – Так ты хотела бы?…
– Переспать с Марком? – Грета больше не удивлялась, что понимает Дари с полуслова, таковы были их нынешние обстоятельства.
– Хотела бы, – призналась, отбрасывая обычную в этом вопросе щепетильность. – Даже воображала себе пару раз, как я и он… Я ведь знаю, как он выглядит, Дари. Видела в зеркале его отражение, но… Что ж, мне легче вообразить саму себя Марком, чем себя наедине с ним. Я, знаешь ли, "подглядывала" раньше, "подслушивала", пока он меня на этом не поймал. Весьма любопытный опыт: не отдаваться, а брать. Двойственные ощущения, если честно. Но я так и не знаю, что бы чувствовала, окажись он во мне на самом деле. Нам двоим это не дано.
– Зато дано мне, – голос у Дари вдруг опустился едва ли не на две октавы, и разом охрип.
– Я не он, – напомнила Грета, чувствуя на кончике языка горечь – предвестник безумия.
"Я не Марк, я Грета Ворм!"
И это была чистая правда: Марк и Грета, как, впрочем, и Карл, хотя он тут вовсе ни при чем, являлись симбионтами, но никак не одним и тем же человеком. Уже нет. Давно и навсегда.
– Ты не Марк, но хочешь меня с той же страстью, что и он.
– Что, он сам тебе сказал? – нахмурилась Грета, считавшая себя более решительной, чем Марк.
– Нет, разумеется, – отстраненно улыбнулась Дари. – В глазах прочла. В твоих тоже вижу. Одно и то же безумие. Ведь ты, и в самом деле, меня хочешь?
– А я и не скрываю, – Грета вспомнила вдруг, что все еще держит в левой руке хрустальный бокал на высокой тонкой ножке. Посмотрела на посверкивающие грани, усмехнулась мысленно, признавая, что чувства у нее почти всегда идут впереди разума, и снова взглянула на Дари. – Хочу… Прямо сейчас, прямо здесь. Но ведь и ты, как я слышала, склонна к разнообразию.
Прозвучало пошло. Но сказанного не воротишь.
"Да, и не за чем!"
– Разнообразие – это Феона? – опаловый туман в глазах Дари сгустился, потемнел на манер созревающих грозовых облаков.