Синьорина - римлянка.
Граф посетил магазины знаменитого мозаиста Галанти с намерением позже что-ни6удь приобрести, после того, как осмотрит предметы продажи и взвесит цены на них. И тут вдруг Синьорина подходит к графине, сильно выгибая спинку и мурлыча.
- О! Какая очаровательная кошечка! - восклицает графиня.
- Она принадлежит вашему сиятельству, - говорит Галанти.
Графиня спросила, сколько он просит за кошку. Галанти ответил, что Синьорина не продается, она - подарок. Графиня приняла Синьорину как дар, но граф купил у Галанти мозаики на 40 тысяч франков. Как видите, Синьорина была оплачена, и довольно прилично.
Одно беспокоило графиню: известно, что кошка - существо конституционное, привязанное не к хозяину, а к дому. Графиня боялась, несмотря на некоторый аванс, выданный ею Синьорине, что Синьорина ни капельки не привяжется к ней и останется верной дому месье Галанти. Вскоре ей пришлось разувериться в этом: Синьорина принадлежала к весьма редкому классу кошек-путешественниц, у нее была склонность к перемене мест. Едва прибыв на квартиру графини, едва покинув свою коробку, она отряхнулась, вылизала свою роскошную горностаевую шерсть, посмотрелась в зеркало и принялась осматривать апартаменты. Оказавшись в спальне, она показала всем своим видом, что испытывает удовлетворение оттого, что находится там, где обычно заканчивала свои путешествия, легко вскочила на кровать, свернулась калачиком и, выставив розовый носик наружу, погрузилась в дрему.
И нигде никогда Синьорина не причиняла неудобств и не вселяла опасений; с отъездом ее помещают в корзину, чему она начинает противиться, но потом покоряется, продолжая, однако, выражать свое неудовольствие; вот так и едет, высовывает голову на станциях, съедает пирожок, жадно пьет воду из стакана и прячет голову под своей крышкой.
В отеле, встряхнувшись, облизавшись, оглядевшись, она совершает традиционный обход квартиры и прыгает на кровать графини, где после приличного ужина, не будучи никогда навязчивой, проводит ночь.
Таким образом, она ехала из Рима в Неаполь, из Неаполя в Сорренто, из Сорренто во Флоренцию и из Флоренции в Париж. Только между Асти и Турином случилось серьезное происшествие.
Много багажа решили отправить вперед. Корзинка Синьорины оказалась вместе с багажом. Хватились, когда садились в вагон. Поезд тронулся; никак не заполучить назад Синьорину. Утешались мыслями, что это удастся сделать в дороге на станции, где уже находился багаж. Но скорый поезд не останавливался на этой самой станции. Проскочили ее без остановки, к великому отчаянию графини, которая тогда только заметила, какое место заняла Синьорина в ее сердце. На следующей станции сделали ставку на телеграф и послали курьера, написали начальнику станции и начальнику телеграфного отделения. Послали 100 франков, чтобы компенсировать причиненное служащим беспокойство, и 50 франков на кормление Синьорины, воззвали, наконец, к дому парижских Ротшильдов взять под контроль ее переезд.
Синьорина приехала через два дня, после приезда графа и его устройства в отеле Т р е х И м п е р а т о р о в; она прекрасно перенесла свое одиночество, как кошка, знающая себе цену и знающая, что ею будут заниматься. Она прошлась по салонам богатого банкира, не обольщаясь их роскошью, и, может быть, впервые с радостью вернулась в корзину, когда ей объявили, что она покидает дворец на улице Лаффитт.
Прибыв в отель, Синьорина сделала свой обязательный обход и, как обычно, направилась искать отдохновения на кровати графини от треволнений, соединенных в этот раз со столькими терзаниями нравственного толка.
История двух других животных короче и содержит менее волнующие перипетии.
Мышка – Petite Sourie (фр.), это - терьер самой мелкой породы. Черный, без единой белой шерстинки. Во время пребывания графа в Париже, он прикатил из Лондона в качестве подарка от молодого англичанина, мистера Деринга, с которым граф повстречался в Риме. Англичанин тогда возвращался с Голубого Нила, проделав путь в 200 лье вверх по реке от Хартума, после удачной охоты на слона, гиппопотама, страуса, крокодила и газель; как все, кто достигал 8 - 7 градусов широты, он слышал много разговоров о единороге, но там его не увидел. До путешествия на Голубой Нил он побывал в Лахоре, Дели и Бенаресе.
Что касается Черепахи, кличка которой – обыкновенный русский перевод слова la tortue (фр.), она была куплена у Шве для пущей забавы Саши. Это существо было и сегодня остается довольно унылым, неразговорчивым, забивающимся в угол, молча гложущим листок салата-латука и кружок морковки - свою воздержанную пищу.
Теперь, как я познакомился с графом, графиней, незаменимым универсалом Дандре, доктором Кудрявцевым, профессором Рельчанским, знаменитейшим маэстро, мадемуазель Александрин, Сашей, мадемуазель Элен, мадемуазель Аннетт, поэтом Полонским и чародеем Даниелем Хоумом? Это то, о чем мне остается рассказать, дорогие читатели, также как о причинах моего путешествия в Россию, которые весьма рад изложить вам во всей их незатейливости; слыхал, что вам их уже назвали, уверен в этом, - будто я еду в Санкт-Петербург с намерением сделать пьесу для Французского театра и в надежде удостоиться ордена св. Станислава, то есть наговорили того, что никак не соответствует истине, слово чести! Повествование будет кратким.
В период своего могущества Хоум часто просил, или чтобы его мне представили, или чтобы я поприсутствовал на его сеансах; ни в том, ни в другом я никак не мог пойти ему навстречу не потому, что не испытывал большого соблазна, а по причине моей непрерывной работы; я даже слышать не хотел о знаменитом иллюзионисте, когда один из моих добрых друзей, вернее, два моих добрых приятеля - граф де Сансийон и Делааж пришли повидаться со мной и сказали:
- Завтра, кстати, везем вас к Хоуму.
Дорогие читатели, позвольте прерваться, чтобы представить вам месье графа де Сансийона, одного из наших самых изысканных, умных и честных дворян. Ему предстоит совершить путешествие со мной по Волге, Уралу, Каспийскому морю, Кавказу, Крыму и Дунаю; пока он дома. Некоторые дела семейного порядка задержали его в Париже, но он должен присоединиться ко мне, и мы его вскоре ждем.
Что касается Делаажа, то вы его знаете, не так ли? Он автор многих книг в области оккультных наук; его книги вызвали в свете легкий шум.
Итак, Сансийон и Делааж сказали мне: «Завтра берем вас к Хоуму».
- Приходите с ним обедать ко мне, - ответил я.
Предпочитаю такую меру защиты; как все великие труженики, ничего так не боюсь, как риска выбиться из колеи в течение дня, что, впрочем, не мешает мне выбиваться из нее 50-60 раз в день; выходит, самое рациональное - регулярно обедать: обильно или скромно, с удовольствием или без, долго или наскоро; обычно за столом мне представляют того, кого мне хотят представить и кого устраивает такая форма приема. Именно с этой целью я позволяю распространяться моей репутации отменного повара.
Сансийон, Делааж и Хоум прибыли-таки ко мне на следующий день в 6.30, и знакомство состоялось за крепким бульоном - консоме, рецепт которого я вам на днях сообщу. Поскольку я совсем не хотел говорить с Хоумом о его прошлом триумфе в городе и при дворе из боязни, что сознание нынешней беспомощности скажется на его пищеварении, направил разговор на главу о его путешествиях, и он вспоминал о Риме, Неаполе и Флоренции. Он рассказал мне тогда, как познакомился в Риме с графом и графиней Кушелевыми, как был помолвлен с сестрой жены графа; потом он добавил застенчиво, что граф и графиня, прознав, что он едет обедать ко мне, объявили ему свое желание познакомиться со мной.
- Пусть граф и графиня Кушелевы окажут честь отобедать у меня, - ответил я, верный своим принципам, - и я познакомлюсь с ними, как познакомился с вами.
- Не будет ли более учтиво для вас пригласить их лично?
- Прекрасно; мне было бы лестно быть представленным в отеле Т р е х И м п е р а т о р о в завтра.
- А почему не сегодня вечером?
- Потому что сегодня мы с вами расстанемся, очень надеюсь, не раньше 11 часов или в полночь.
- Это лучшее время для визита к графу и графине, которые ложатся только в 6 часов утра; нам можно появиться у них и в 11 часов, и в полночь; отсюда - возможность сегодня не расставаться. Я повернулся к Делаажу, который входил в число друзей дома. Он подтвердил, что время подходящее, и визит уместен.
- Этим вечером мы представляем месье де Сансийона, - добавил Хоум, - и одним камнем поразим две цели.
Я не стал интересоваться, какой из них меня считали, первой или второй; я принял предложение. В тот же вечер нас представили графу и графине.
Я вышел из отеля Т р е х и м п е р а т о р о в в 5 часов утра, раз и навсегда обещая себе больше не посещать места, откуда выходишь в такое время. Я вернулся туда же на следующий день и вышел в 6 часов. Вернулся и на послезавтра и вышел оттуда в 7 часов утра. Конечно, в этом колдовском салоне были Сивори, играющий на скрипке, Ашер, играющий на фортепьяно, и Меpи, который рассказывал. Но все это не двигало вперед мои романы. Я не возвращался к ним трое суток.
На третий день за мной прислали экипаж; Хоуму и Сансийону было поручено схватить меня за шиворот и доставить, хочешь - не хочешь, в отель Т р е х И м п е р а т о р о в. Я не сомневался в провале этой затеи и решил организовать оборону по типу Трои или Севастополя. Но человек слаб: я вздохнул и последовал за двумя моими жандармами.
Мимоходом отметим факт, способный показать, что Хоум не лишился своего могущества настолько, насколько нравится ему об этом говорить. Мы ехали вниз по Амстердамской улице в пароконной коляске; Сансийон и я сидели на заднем, а Хоум – на переднем сиденье. Вдруг услышали шум, как если бы за нами двинулась громовая колесница. Я привстал и посмотрел назад. Некий обыватель, чья лошадь - все возможно – бешено понесла, вихрем летел по Амстердамской, угрожая таранить нас. Я крикнул нашему кучеру:
- Вправо, вправо!
Беря вправо, он избегал столкновения. Но он не мог понять, в чем дело, и крик мой становился все громче.
- Ничего не бойтесь, - спокойно ободрил Хоум, - вы со мной.
Он еще не окончил этой заверительной фразы, как обыватель зацепил наше заднее колесо и развернул нас - экипаж, лошадей и кучера - в сторону, диаметрально противоположную направлению нашего движения. Наступил тревожный момент взглянуть с полуоборота направо; затем, убедившись, что Хоум, Сансийон, экипаж, кони, кучер и я целы и невредимы, я повернулся посмотреть, что сталось с обывателем.
Он низвергся на левый тротуар, его лошадь лежала четырьмя подковами вверх, кучер без сознания простерся на мостовой. Мы же легко отделались: ни единой царапины.
Мы прибыли-таки в отель Т р е х И м п е р а т о р о в. Вечер проходил очень живо, как никогда прежде. С моим появлением граф и графиня встали, подошли ко мне, усадили меня в кресло, сами уселись справа и слева от меня.
- Месье Дюма, - обратился ко мне граф, - мы заметили, что для вас утомительно возвращаться к себе в шесть часов утра.
- Должен признать, граф, - ответил я, - что это выбивает меня из колеи.
- Ну что ж, - сказала графиня, - сегодня мы позволим вам уехать в полночь.
- Очень рад это слышать, графиня: что вы хотите! Поденщина!
- Но с одним условием, - сказал граф.
- Каким?
Ответить на это взяла на себя труд графиня:
- Таким, что вы едете с нами в Санкт-Петербург.
Я так и подпрыгнул, настолько мне это показалось диким.
- Скачите, скачите, - сказала графиня, - другого мы и не ожидали.
- Но это невозможно, графиня.
- Почему невозможно? - спросил граф.
- Что за вопрос! Вы едете в следующий вторник, то есть через пять дней; и вы хотите, чтобы за пять дней я приготовился к подобному путешествию, каким образом? Тем более, - добавил я, обращаясь столько же к собеседникам, сколько к самому себе, - если бы я поехал в Россию, то не ради одного Санкт-Петербурга.
- И вы были бы правы, - сказал граф. - Санкт-Петербург - град Петров, но еще не Россия.
- Нет, - продолжал я, - еще я хотел бы отправиться в Москву, Нижний Новгород, Казань, Астрахань, Севастополь и вернуться по Дунаю.
- Все складывается как нельзя лучше, - подвела итог графиня,- у меня есть имение под Москвой, в Кораллове; у графа есть земли под Нижним, степи под Казанью, рыбные промыслы на Каспийском море, вилла в Изаче. Все это станет для вас временным пристанищем площадью 200 на 200 лье.
Заявление графини вызвало головокружение у путешественника, который в Париже всегда висел на волоске, притом самом слабом из всех - женском.
- Графиня, - ответил я, - прошу три дня на размышление.
- Даю вам три минуты, - сказала она. - Или вы будете дружкой Хоума на свадьбе, или мы отказываем ему в руке моей сестры.
Я поднялся, вышел на балкон, задумался. Взвешивал свое намерение отправиться в Грецию, Малую Азию, Сирию и Египет. Учитывал, что Мазлин испросил пять месяцев на постройку нашего судна. Сознавал, что не может быть ничего более интересного, чем вояж в Россию в сложившихся обстоятельствах. Понимал, наконец, что это было безумием, на которое, чего очень боялся, я решился.
По истечении двух с половиной минут я вернулся к графине.
- Все в порядке? - спросила она.
- Все в порядке, графиня, - ответил я. – Еду с вами.
Граф пожал мне руку. Хоум бросился мне на шею.
Примечания:
Делааж Мари-Анри (1825 – 1882) – французский литератор, автор серии курьезных произведений, связанных с заумной стороной дела в магнетизме и спиритизме
Мери Жозеф (1798 – 1865) – французский поэт и романист.
___
Таким образом, дорогие читатели, я еду в Санкт-Петербург, Москву, Нижний Новгород, Казань и Астрахань, на Кавказ и в Крым, в Одессу и Галац.
Я уже нахожусь в Санкт-Петербурге. Удастся ли завершить путешествие? Человек предполагает, бог располагает!
Теперь начнем рассказ о самом путешествии; все, что ему предшествовало, только пролог. Вначале поведаю вам, как я отправился из Парижа в Санкт-Петербург. Это будет не трудно. Стоит лишь представить вашим глазам, дорогие читатели, мои письма сыну, на что я заручился его согласием. Возможно, среди них вы найдете и некоторые из его ответов, конечно, если они не будут слишком горячими.
В Россию
«Берлин
Отель Р и м с к и й
18 июня, пятница
Месье Александру Дюма-сыну
Одиннадцать с половиной вечера, и я беседую с тобой, находясь в ванной. Ты думаешь, что я в воде: нет, на матрасе; ты думаешь, что я принимаю ванну: нет, просто лежу и неплохо отдыхаю, ей-богу! Лучше, чем заведено в Германии.
Ты видишь, что почти в 250 лье от Парижа привычки уже иные; что же будет со мной в 1000 лье от него? Но, спросишь даже ты, такой невеликий охотник до расспросов, каким являешься, почему это я, отец, в столице Пруссии улегся в ванной, а не лег в кровать. И не проси рассказать про исход дела, пока не узнаешь его сути. Дочитай это письмо до конца и увидишь, что самые простые и естественные причины могут быть чреваты весьма сложными последствиями.
Ты знаешь, что мы уезжали во вторник вечером, после того, как ты прибыл нас проводить в путешествие по железной дороге, и после того, как мы обнялись, прежде чем я поднялся в вагон, одним из тех крепких объятий, какие бывали у нас время от времени, даже когда никто из нас никуда не уезжал, затем, несмотря на предостережения начальника вокзала и новые стенания Делаажа, ты проехал примерно 30 шагов на подножке нашего купе и, спрыгивая на ходу, рисковал свернуть себе шею; только потом, наконец, когда ты увидел, что едешь, рискуя остаться с нами не до Санкт-Петербурга, но, по меньшей мере, до станции Понтуаз, ты решился спрыгнуть. В последний раз я крикнул тебе: «Береги себя и думай обо мне!» Ты услышал меня? Сомневаюсь.
Но бог услышал меня, в этом я уверен. Когда расстаются на день перед дорогой в десять лье, уже полагаются в чем-то на бога, как водится среди любящих его людей, и – тем более при разлуке на три месяца, перед дорогой в три тысячи лье.
Итак, ты остался там, провожая взглядом бег нашего чудища, называемого скорым поездом, и через несколько секунд потерял нас из виду, поглощенных, как были, зевом каменного свода. Пусть бог забудет меня и думает о тебе, друг мой; ты еще молод, у тебя есть будущее, а я уже стар и являю собой лишь прошлое. Но так же, как я любил тебя в прошлом, той безмерной любовью, которая ведома только сердцу отца, буду любить тебя и в будущем, каким бы оно ни было. Ступай же с богом, мой мальчик! Как говорили наши старые друзья или, вернее, наши старые враги - испанцы.
С этим вздохом, что соединил в себе сожаление и молитву и вырвался прямо из сердца, вернемся к нашему путешествию, о котором хочу рассказать тебе во всех деталях. И если иногда я заговорю о том, что тебе известно, если повторюсь, ты должен понять, что это предназначено не только тебе, но и тем, кто прочтет мои беседы с тобой...
___
Ты оставил нас в вагоне, где были граф, графиня, Дандре и я. Кроме нас, четырех разумных животин, в этом же вагоне ехали животные, подвластные инстинкту, два младших брата, два кандидата в люди, как называет их наш дорогой добряк Мишле, две собачки, откроемся, наконец: Д у ш к а – Petite Ame и М ы ш к а – Petite Sourie. Ш а р и к - на коленях Луиз. С и н ь о р и н а – в своей корзинке. Ч е р е п а х а – в коробке из-под варенья. Ни Шарика, ни Синьорины, ни Черепахи власти не заметили. Все трое проскочили контрабандно. Только Душка и Мышка имели право открыто показаться с билетами на ушах, как студенты в дни премьер в театре «Одеон».