плоский человек
Куся тетрадь открыл и увидел: много формул и графиков, и только изредка отдельные фразы, вроде: «Но тогда мы имеем вот что», или «Это же чушь! Этого быть не может никогда, потому что – Ньютон! Ведь вот же…» – и снова формулы. Но не правда». И снова формулы.
Чанов-младший перелистал тетрадь. В середине было вклеено два листика, исписанных двумя почерками – отцовским и незнакомым. «Переписка», – догадался Кузьма и прочел первый листочек:
Академику Васильеву
Дорогой Виктор! Я с удовольствием вспоминаю нашу с Вами короткую встречу в Дубне. Ваша лекция по топологии мироздания очень меня взволновала. Такого рода высокие материи всегда меня занимали, и сейчас я, мрачный физик-практик, как барышня в девятнадцатом веке, веду романтический дневник на темы возвышенные. И излагаю Вам некоторые свои соображения очень кратко и попросту.
Мысли плоского человека
Допустим, я – плоский человек – живу в двухмерном пространстве и пробую представить себе пространство трехмерное. Мой плоский мир (и я с ним вместе) как-то движется в следующем, трехмерном мире….
И вот я догадываюсь, что:
1) любая точка моего плоского тела, двигаясь в трехмерном пространстве, будет представлять из себя некую изогнутую линию;
моя линия соответственно – поверхность;
поверхность моего плоского мира – в трехмерье окажется объемом (тут возможны варианты, что-то вроде Ленты Мебиуса, или Ваших «узлов»[10]);
2) трехмерное пространство по отношению к «плоскому» миру не находится «где-то в другом месте». Оно ТАМ ЖЕ, где и плоский мир. Просто плоский мир включен в мир трехмерный – в качестве проекций или сечений всех объемов;
3) и вот я догадываюсь о главном:
все возможные пространства (от 4-мерного до 11-мерного) по аналогии с двухмерным и трехмерными последовательно содержат в себе друг друга! То есть мироздание суть последовательность проекций друг в друге всех миров… понять их я, плоский, этого не могу, но как бы догадался о них. Я почувствовал, что на мне, как НА САМОМ ПРОСТОМ, проецируются ВСЕ пространства… Понимаете? И это не «мое личное дело». Это научный факт. И очень любопытный.
Переберемся из геометрии в физику;
В трехмерном и двухмерном пространстве частица фотон, согласно принципу неопределенности, не может иметь точной координаты. Если пространственное воображение меня не обманывает, то координаты фотона вполне четко могут быть определены не в двухмерном, не в трехмерном, а, скажем, в N-мерном пространстве. И там, «на том свете», в N-мерном «царствии небесном, которое всегда рядом» – фотон существует полностью и реально.
А для меня, Плоского человека, да и для Трехмерного наблюдателя – фотон мнимая точка.
N-мерное пространство, в котором фотон устойчив – оно и есть последнее и окончательное пространство-время. Царство фотонов – царство Света – последнее из царств!
Простите мою пылкость. Сам не ожидал. Все это не то чтоб всерьез, поскольку в нашем мире недоказуемо… Но сдается мне, что топология и вообще математика N-мерных пространств в конце концов объяснит мне, плоскому человеку, ВСЮ физику вообще. Всю природу мира.
С уважением, искренне Ваш —
Андрей Чанов,
02.04.1993 г.
На следующей страничке очень разборчивым, но мелким и почти чертежным почерком следовал ответ на бланке РАН:
Дорогой Андрей,
почти все верно, в топологии пространства-времени точка заметает линию, линия – поверхность, а поверхность – трехмерное образование.
И популярная в последнее время теория струн основывается (грубо говоря) на предположении, что элементарные частицы – это маленькие хитро закрученные ниточки, которые при движении в пространстве-времени заметают поверхности, причем столкновения и распадения частиц – это перестройки таких ниточек, вроде того, как если мы смотрим последовательно на штаны, как они устроены на разной высоте (высота – это время), то до какого-то времени было две окружности (это две штанины на одной высоте), а потом они слились, перестроились и дальше к поясу идут уже как одна компонента.
А распад – это то же в обратном направлении.
Только про фотон и про Царство Света я не знаю что сказать. С меня станет и простой топологии.
Ваш Виктор Васильев
13.5.1993
«С меня станет и простой топологии…» – повторил Чанов вслух и почувствовал, как странная улыбка ползет по его физиономии. Он вспомнил высоченного академика Васильева, видел его пару раз с отцом. Вот чем на самом деле был занят молчаливый папа Чанов, оказывается, такой живой и пылкий… И с ним переписывался похожий на поэта Некрасова академик Васильев… и все это в год, когда шла стрельба из тяжелых орудий по Белому дому… а студент Кусенька Чанов торговал на Арбате, создавал сверхдоходную серию матрешек-генсеков и Гуманитарную теорию пирамиды… Улыбка сползала потихоньку с физиономии Кузьмы, в то время как память запоминала на всякий случай – во что превращаются школьные плоские «Пифагоровы штаны» в пространстве-времени или в «царствии небесном». В реальные штаны превращаются…
Чанов-младший перевернул следующую страницу амбарной книги. И увидел рисунок, сделанный, несомненно, папиной рукой. Рисунок был инженерно точен. Это были те самые «штаны», о которых писал тополог Васильев.
Дальше в тетради шли страницы, исписанные натуральной абракадаброй… Чанов-младший вгляделся и вспомнил позабытое: папа Чанов был левша, переучившийся на правшу! И в обмен на муку борьбы с самим собой он обрел способность писать левой рукой справа налево, то есть – зеркально. Когда-то он это второкласснику-сыну продемонстрировал и потряс Кусеньку. Чтобы прочесть такой текст, необходимо было читать его через зеркало. В Хмелево в редкие папины приезды они вдвоем вели с помощью бабушки-Тасиного зеркала тайную переписку… Вот только тайн сколько-нибудь для обоих занимательных не находилось, переписка заглохла…
В нынешнем зеркальном дневнике отца Кузьма без труда разобрал только крупный и косой, с резким наклоном заголовок:, то есть КУЗЬМЕ! Чанов‑младший замер и почувствовал – надо, надо прочесть. Придется, рано или поздно… Но текст без зеркала давался с таким скрипом, что в висках застучало. Кузьма сдался, снова отложил на когда-нибудь и заглянул в конец. В конце разобрал зеркальную же дату – отец трудился над шифровкой за неделю до смерти. После даты полстранички занимал рисунок, очень простой и «похожий» – отец на нем был похож на себя, Кузьма его сразу узнал. Рисунок был, можно сказать, забавный:
Дальше в амбарной книге начиналась окончательная пустота.
Странно было у них, у Чановых, у отца с сыном и у сына с отцом. Вечно они друг друга откладывали на потом… Уж очень им обоим было, с одной стороны, важно друг про друга, а с другой стороны – не ко времени. Не сейчас… не сейчас… потом. Сегодня было то же. С одной стороны, дневник отца захотелось прочесть немедленно. С другой – почему же именно сейчас?.. Да и зеркало где? Только в ванной над раковиной…
Кузьма Андреич закрыл дневник Андрея Кузьмича.
Но Плоский человек как-то в Кусину круглую голову проник. Да там и остался…
Голубая книжка
Чанов-младший взял в руки голубую книжку. Прочитал название – «Нелинейность времени». Автор некий д. ф-м.н. В. Н. Шкунденков. Читать было необычайно легко, не то что отцовский дневник. Вот что прочел Кузьма Андреич в предисловии:
«Крупные американские компании SUN и ORACLE дали высочайшую оценку разработанной в CERN (Женева) компьютерной системе электронного документооборота. Особенностью этой разработки было то, что при ее создании был применен «русский подход», основанный на поиске «красивых решений». При этом было и нечто новое – применение концепции нелинейности времени, позволяющей на научной основе – через численное описание красоты – ускорять время. Не просто время документооборота, но время как таковое».
«Как таковое…» – повторил Чанов-младший, и опять неуловимое что-то промелькнуло из прошлого или из будущего. Он снова положил голубую книгу на письменный стол отца, затем быстро закинул деньги в их ржавое хранилище, в «эсэсовский бункер», сверху решительно положил дерматиновый дневник, крышку захлопнул и щелкнул замком. Голубая книга осталась лежать на столе.
Направление времени
Через десять минут он подходил к станции метро Академическая. Зашел в торговый павильончик и купил второй в жизни мобильник. Первый, еще громоздкий и тугой на ухо, ему подарил Сема незадолго до гибели. Чанов не мог вспомнить, когда его потерял, Кузьма не любил звонить, да и ему звонили крайне редко. Он достал из кармана старую-престарую записную книжку, пролистал до буквы Ю и не заинтересовался ни одной записью. На букве Я он увидел имя Яна и несколько цифр. Догадался – мобильник сестры. В прошлом году некий молодой человек подарил Яньке на шестнадцатилетие трубку. Чанов вспомнил неприятное чувство странной ревности, что это не он, старший брат, а какой-то молокосос из параллельного класса сделал ей подарок, о котором Янька, оказывается, мечтала. Она так радовалась… Он набрал номер сестры. Услышал недовольный голос:
Направление времени
Через десять минут он подходил к станции метро Академическая. Зашел в торговый павильончик и купил второй в жизни мобильник. Первый, еще громоздкий и тугой на ухо, ему подарил Сема незадолго до гибели. Чанов не мог вспомнить, когда его потерял, Кузьма не любил звонить, да и ему звонили крайне редко. Он достал из кармана старую-престарую записную книжку, пролистал до буквы Ю и не заинтересовался ни одной записью. На букве Я он увидел имя Яна и несколько цифр. Догадался – мобильник сестры. В прошлом году некий молодой человек подарил Яньке на шестнадцатилетие трубку. Чанов вспомнил неприятное чувство странной ревности, что это не он, старший брат, а какой-то молокосос из параллельного класса сделал ей подарок, о котором Янька, оказывается, мечтала. Она так радовалась… Он набрал номер сестры. Услышал недовольный голос:
– Але, это кто?
– Брат твой.
– Леха, ты, что ли? Какой ты мне брат!
– Янька, я не Леха. Я твой брат Кузьма. Старший брат. И единственный. Запиши мой телефон. Я телефон купил. Звони.
Чанов нажал правильную кнопочку и спрятал трубку во внутренний карман куртки. Не скоро понадобится. А может, и никогда. Как-то же обходился всю жизнь…
Он доехал на метро до станции Новокузнецкой и пошел вдоль трамвайного пути на мост, тот самый, на котором они с поэтом Асланяном стояли сутки назад. Чуть больше суток.
Чанов шел медленно, опустив голову. И пытался превратить сегодняшнее утро во вчерашнее. Он твердо знал, что тогда было чувство… Так вот: он не хотел вспомнить это чувство, он хотел снова его почувствовать, чтобы с него как раз и начать свою новую, следующую жизнь. Это было важно. Это было важно для прижизненной реинкарнации… – подумал Чанов, даже не улыбнувшись. И продолжил восстанавливать совсем недавний, всего-то вчерашний день… как прошлогодний снег.
Больше всего вчерашнее то самое чувство на мосту было похоже на прозрение: Чанову там открылся – как с высокой горы, как с перевала на большой дороге – дальнейший путь… И чувство было абсолютно спокойное, не зыбкое, не восторженное. Простое. Типа – ага… ну вот… конечно же… Необходимо было его вернуть!
Когда-то в детстве с ним случилось странное. Ему было лет девять, вряд ли больше, и он, почему-то совершенно один, рыбачил на речке Незнайке, километрах в двух от бабушкиной деревни Хмелево. День был хоть и первомайский, но неподходящий, холодный, весь какой-то скучный. Ни свежей зелени, ни даже цветущей вербы, ни солнышка, и речка Незнайка не отошла еще от зимы, мутная вода то спешила, пуская пузыри и булькая, то кружила на одном месте, медленно вращая прошлогодний мусор. И никакой тебе красоты, вообще никакого пейзажа, только голое безымянное дерево торчало над обрывом к реке. И небо было никакое, серое, без единой полыньи.
Не клевало. И не могло клевать в беспросветно мутной воде.
Но Куся все не уходил, все сжимал удочку замерзшими руками… Что-то его держало здесь. Может, тишина, может, журчанье речки, может, ровный свет… Полное одиночество – вот что его держало. Редкое состояние для мальчика в девять лет.
Он просто смотрел на воду. Пока не почувствовал, что как раз он не один. Оглянулся и прислушался. Увидел голое дерево над собой и прямо над ним едва заметное расплывчатое пятнышко солнца. И что?..
Все это было не для него, вот что. Все само по себе существовало.
Он был внутри этого дня, этого мира, был как комарик, пойманный в стакан, – казалось бы, совершенно один. Да вот и нет, не один. Куся чувствовал, что кто-то смотрел на него. Вот так же, как сам он сквозь стекло стакана смотрел на пойманного комарика, пытаясь разглядеть подробности. Чувство было не то чтоб страшное, но какое-то… удивительное. Он и удивлялся. И потом не забыл.
Когда вернулся домой, бабушка спросила его: «Куда бегал, Кусенька?» Он ответил: «Я рыбачил на Незнайке». – «Один?» – переспросила бабушка. «Один, никого там не было. Но кто-то на меня смотрел». – «Откуда?» – «Не знаю. Больше сверху». Бабушка торжественно и глубоко заглянула внуку в глаза и, поняв что-то, перекрестила Кусю. Потом важно сказала: «Это Он на тебя посмотрел». Куся поинтересовался: «Кто он?». Бабушка Тася поглядела в окошко, будто проверяя, не там ли Он и сейчас стоит: «Бог, Кусенька. Больше некому».
Чувство неодиночества возвращалось к Кусе именно в одиночестве и достаточно редко. Но каждый раз совершенно живое, новое и целиком-полностью. Как в первый раз. Только с годами тот, кто наблюдал, уже не только со стороны смотрел, а вроде бы – изнутри…
Но чувство было именно то самое.
Вот Кузьма и вчерашнее стояние с поэтом Пашенькой на мосту хотел сегодня не вспомнить, а именно почувствовать целиком-полностью.
Чанов упрямо снова шел к мосту, и все действительно было как вчера, особенно погода, этот октябрьский мрак в любое время суток, раскисший снег, а впереди зима… Все как вчера… Но получалось – не целиком-полностью как вчера, не совпадало, не сливалось, стык был очевиден, сегодня было другое. Пожалуй, никакого живого чувства, кроме зябкости, не возникало. Но и зябкость была сегодняшняя, не вчерашняя. Чанов продолжал стараться. Он вышел на мост, по которому, со свистом рассеивая слякоть, неслись грязные иномарки с зажженными фарами. Пешеходов не было вовсе, он был единственным, идущим сквозь туман и морось по очень большой чугунной дуге моста. Вот только… одна неподвижная фигура. Уж слишком неподвижная.
Чанов остановился точно в том месте, где они стояли с Пашенькой вчера и он слушал историю про волчицу Дуню, мерз, хотел спать и смотрел на Кремль. Кремль сегодня был не тот. Крепость была, но далеко, и не такая уж… Нет, не такая… И небо другое. Ах, должно быть, место не то!..
Чанов прошел до следующего столба, размышляя о трехдневном сидении в Круке. «Что же там было? Почему они меня выбрали? Кто я им и они мне? Почему я решил, что с ними – следующая, другая жизнь?.. – он остановился. – Да ну! – это не они меня, я их выбрал! Ффф-ууу!.. Я им пел трое суток…»
Он остановился и поглядел вдаль. С Кремлем ничего не произошло.
Зато неподвижно стоящая фигура приблизилась. Она стояла сразу за следующим фонарем. Чанов, не повернув голову, как тайный агент, скосил глаза. Это была женщина. Строго в профиль, с гладкими, зачесанными назад волосами. Высокая и худая. Без шляпы, без калош – вспомнил Чанов пастернаковское уточнение, над которым только ленивый не издевался. Но дальше… как же там было дальше?.. Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, тебя вели нарезом, по сердцу моему…[11] И уже совершенно неважно, что без калош. То-то и оно…
Чанов отвел взгляд, нельзя было смотреть на эту женщину. Нехорошо. Как подглядывать. Но вот ее-то он сегодня как раз и почувствовал. Не вчерашний день возник, а именно этот, сегодняшний. И женщина в нем. Именно ее, целиком-полностью, Чанов почувствовал. Она была неподвижна, и все же летела. Как вырезанная из ясеня фигура на носу фрегата. Что-то окончательно сильное было в ее вытянутой фигуре с прямыми плечами. «Это не мне! Она меня и не видит…» – в странной панике Чанов уставился на Кремль. Ах, что же тогда, сутки назад, стряслось с этой крепостью, что она открыла ему?.. И сейчас Кремль был виден, но ведь далеко, мелко. А тогда было как через подзорную трубу – прямо тут. В сердце… Помрачнев, Чанов снова опустил голову и снова пошел тихонько по мосту, повторяя с точностью до наоборот свой путь суточной давности. Вот он почти поравнялся с женщиной и не поднял голову, только и заметил небольшие, но почему-то мужские и грубые ботинки под длинными полами пальто… и духами пахнуло едва-едва, как талой водой. Он прошел мимо по узкому тротуару, став почти плоским, нелепо развернувшись, как фараон на древнеегипетской фреске. Женщина и не дрогнула. Она смотрела на Кремль и, возможно, видела то, что Пашенька с Чановым видели сутки назад. Могучий еловый бор и облака соборов над ним…
Все!.. Он прошел и двинулся дальше, ноги сами понесли его. Путь его был знаком и вел туда, где и должен был оказаться Чанов. Он почти бежал, но в конце моста оглянулся и увидел далеко позади все тот же силуэт. Женщина смотрела ему вслед. Он не захотел в это поверить и вообще думать об этом и стремительно зашагал вперед и вверх, к Яузским воротам, к бульварам, по которым идти – одно удовольствие.
Паук
Было за полдень, когда Чанов оказался в Круке. В час пополудни кроме круглосуточных клубных гостей в подвал приходили люди некруглосуточные – именно и только пообедать – из окружающих контор и магазинчиков. Здесь это не называлось бизнес-ланч, а просто дешево стоило – полтинник, и ты в порядке. Народ только начинал собираться, столиков пять-шесть было уже занято. В глубине зала, за бордовым, цвета запекшейся крови, столом, там, где позапрошлой ночью целовалась незнакомая парочка, разместился крупный и вполне уже знакомый молодой человек с кружкой в руке. Перед ним стояло три горшка с русским жарким, графин с клюквенным морсом и раскрытый ноутбук. «Блюхер!» – мгновенно узнал Чанов и, не раздумывая, пошел к нему.