— Ну, медальон с гербом мы уже не успеем изготовить, — отмахнулся Лабстерман. — А что еще?
— Еще? — призадумался Циммель. — А… — расцвел он. — Для почетного бюргера установлено право казни на шелковой веревке!
— Вот! — воздел первый бургомистр палец вверх. — Думаю, мы можем предоставить наемнику и бывшему коменданту Артаксу такое право — быть повешенным на шелковой веревке! Вы согласны, господа?
Члены совета одобрительно закивали. Даже Заркаль не стал возражать.
— Итак, господа! Я выношу вердикт! — торжественно объявил судья Циммель. — Суд города Ульбурга рассмотрел в заседании дело по обвинению в убийстве бывшего наемника на службе города Юджина Артакса свой жены — горожанки фрау Уты фон Артакс и установил, что вина упомянутого Артакса доказана целиком и полностью. Согласно законам города, Артакс приговаривается к смертной казни через повешение. А так как помянутый Артакс был избран нами почетным бюргером города, казнить его следует на шелковой веревке. Расходы на казнь и похороны будут произведены за счет городской казны! Ах да… Шелковая веревка… Она не предусмотрена сметой. Как быть?
— Шелковую веревку я приобрету за свой счет! — к всеобщему удовольствию, сообщил Лабстерман, усиленно борясь с улыбкой.
Члены Городского совета остались решать какие-то вопросы, а меня отвели обратно в подвал под ратушей, в клетку.
Когда за мной закрылась дверь, а стражники ушли, я лег на жесткую кукурузную солому, немного отдохнул, а потом, встав на колени, принялся вытряхивать из-под одежды трофеи — две пригоршни камушков, набранные на площади. Зря я, что ли, скандалил со вздорной бабой? Нужно же было придумать повод для падения, а потом, делая вид, что не могу отдышаться, переправить камушки под платье…
Конечно, я не собирался «перепиливать» кандалы. Скорее, истер бы камни в пыль, не добившись ничего путного. А вот сточить шляпки заклепок можно! Я еще вчера обратил внимание, что кузнец оказался слишком рачительным — вставил такой гвоздь, что он еле-еле выступал над дыркой! Будь там металла побольше или если бы заклепку вначале раскалили, а потом плющили, было бы труднее. А так — мягкий металл…
Повозиться пришлось до самого утра. Но кандалы снял! Жаль, что клетку открыть не удалось. Изрядно вымотавшись, я заснул…
Во сне ко мне пришел нищий, которого я убил. Протягивая ко мне руки, он сказал:
— Мне холодно. Верни мне мою куртку.
— Прости, старик, — отозвался я. — Я не хотел тебя убивать. Ведь я же похоронил тебя, прочитал молитву.
— Верни мне куртку, — повторил старик и закашлялся, словно несмазанные дверные петли…
Я проснулся от скрипа двери. Поняв, что за мной пришли, стал быстро приводить в порядок солому и цеплять на себя кандалы. Вместо заклепок пришлось засунуть стебли кукурузы. С первого раза не догадаются, а потом… Потом посмотрим.
«Это был просто сон? — подумалось вдруг. — Или это был не простой сон?»
Не приснись мне этот старик, меня бы застали со снятыми кандалами. Или — так уж совпало?
За мной явились два стражника. Первый остался у дверец клетки, а второй прошел внутрь.
— Вставай, — лениво приказал он. — Велено тебя проводить наверх.
— Уже вешать? — поинтересовался я.
— А куда же еще? Чего тянуть?
— А как же исповедь, причастие?
— Патер Изорий болен, — пожал плечами стражник. — А кроме него, к убийцам никто не ходит.
— Опять же перед казнью кормить положено.
— А зачем? — зевнул стражник. — К чему тебя кормить, если повесят? Только деньги лишние переводить. Давай поднимайся. Там уже весь город собрался, только тебя ждут. Э, ты чего? Помоги…
Первого стражника я убил ударом в горло — сломал ему кадык, как меня когда-то учили. Второй успел дернуться, но скоро умолк, похрипев немного.
Я разжал руки, быстро стащил с него плащ, примерил каску. Прихватив алебарду, пошел к выходу.
Глава третья
УБИЙЦА И БЕГЛЕЦ…
— Мати, Юстас, чего вы там возитесь? Где вы, мать вашу! Шустрее надо! На площади народ собрался, представления ждут. И бургомистры уже там! Смотри, за опоздание пять фартингов вычтут! — сразу же заорал на меня кто-то, едва моя каска высунулась из-за двери. — Вы же, скоты, и нас подставляете!
Я выскочил, оценивая обстановку. Как я и думал — у выхода трое.
— Да это не Мати! — вытаращился один из стражей. — Это же…
Наверное, он хотел сказать: «Это же Артакс», — но не успел закончить — умер, получив жалом алебарды в глаз. Второй страж был умнее — бросив свою гуфу, пустился бежать. Я сорвал с головы трофейную каску и запустил ее вслед.
«Дз-зин-нь!» — раздался звук удара металла о металл, и парень притих.
Третий был смелее (или — дурнее?). Он даже сделал попытку скрестить свое древко с моим оружием, но так и умер, не успев сообразить, что алебардой можно не только колоть, но и рубить.
У меня не было ненависти к латникам. Они только орудие в руках первого бургомистра. Но они сами выбрали такую работу!
Ратушная площадь была заполнена народом. Еще бы, все пришли посмотреть на зрелище! Словом, у меня не было выбора — куда бежать. И вместо того, чтобы скрыться, пришлось идти сквозь толпу…
Перехватив алебарду в обе руки, я начал крутить «восьмерку». Или, как говорил один из моих профессоров, «знак бесконечности».
Женщины хватали детей, кто по умнее — падал, закрыв голову руками.
Я шел словно по живому коридору. Кто не успевал отскочить — попадал под удар. Я шел, а следом за мной раздавались крики и стоны. Кто-то лишился руки, а кому-то попало в глаз. Я шел, раздавая удары топором и жалом. Как мог, старался щадить детей — лупил древком, а взрослых… Ну а зачем мне их щадить?
Началась паника. Народ шарахнулся в разные стороны, стараясь отпрянуть от меня подальше. Слышались крики, стоны, проклятия.
Ратушная площадь невелика, но в тот момент она показалась мне бесконечной! Минула вечность, пока я прошел сквозь толпу и вышел к домам.
— Перекрыть ворота! — послушался каркающий голос первого бургомистра.
Вот теперь можно и бежать! Я бросил ставшую ненужной алебарду и помчался. Как ветер, как вихрь. Что там еще? Да, а еще — как мысль, как… Какие подбирают эпитеты, чтобы рассказать о том сумасшедшем беге, на который способен человек, если его ждет виселица?
Я бежал, путая следы, — старательно сворачивал с одной улицы на другую, перескакивал через низкие заборы, «форсировал» канавы. От меня шарахались редкие прохожие, облаивали собаки, а одна, особо смелая, даже попыталась укусить, но, получив кулаком между глаз, присела на задние лапы и жалобно заскулила (был бы это человек — убил бы, а собаку жаль).
Немного поплутав, я забрался в один из пустующих домов (редкость!), чтобы подумать и оглядеться.
Погоня безнадежно отстала. Пока Лабстерман организует из испуганных латников что-то похожее на поисковую партию, пока они пробьются сквозь толпу, я буду далеко. Только куда бежать? Понятно, что нужно скорее уходить из города. Но как? Метнуться к воротам? Думается, их уже приказали закрыть. Попытаться перебраться через стену? Без лестницы не осилить. Можно проскочить в башню, но толку?
Самое лучшее — где-нибудь отсидеться, а потом удирать. Но где отсидишься? Ульбург не такой и большой город. Конечно, воры, нищие и убийцы могут прятаться годами. У них свои «лежбища», укрытия и прочее, что полностью контролирует «король воров»… Меня же, скорее всего, отыщут скоро. И стражникам поможет сам «ночной» король. Куда он денется?
Есть пара-тройка укромных местечек, памятных со времен моего начальствования, но без еды и питья я там долго не выдержу, а рассчитывать на добродетельную особу, что будет помогать беглецу, — маловероятно. Скорее — выдаст меня городским властям. А еще… От мысли, что я буду сидеть в какой-то норе, словно крыса, мне стало противно!
«Да пропадите вы все пропадом!» — разозлился я по-настоящему.
Разум заполнился холодной яростью — такой, что не туманит голову, а позволяет просчитать все четко и ясно. Да, сейчас я найду что-нибудь подходящее, что можно превратить в оружие, и выйду!
Пожалев о брошенной алебарде, быстро обшарил дом, но ничего дельного, кроме старого цепа, не нашел. Откуда взялся крестьянский инструмент в доме горожанина? Впрочем, какая разница! Цеп — штука очень хорошая! Проверил его на прочность и вышел на улицу.
Я двинулся к главным городским воротам. Тем самым, которые когда-то оборонял. Просто шел, и все. Не знаю, куда девались прохожие, но в тот момент мне никто не попался навстречу. Возможно, народ кинулся ловить меня к тем, другим, воротам? Я даже пожалел, что никого не встретил. Я готов был перебить всех стражников города Ульбурга!
Сколько их, человек сорок? Ерунда! Главное, чтобы цеп выдержал! Сколько смогу убить — убью!
Так вот я и дошел до Надвратной башни. Около закрытых ворот стояло с десяток стражников.
— Н-ну! Что стоим? — сказал я неласково, выискивая глазами тех, кого надо «валить» в первую очередь. — Ворота открывайте!
— Сдавайся! — храбро выкрикнул один из городских ополченцев, уставя в меня алебарду.
— Ворота откроете, останетесь живы, — хмуро сказал я, поигрывая цепом. — Парни, вы меня знаете… Н-ну? Почему ответа не слышу?
— Знаем, — мрачно отозвались латники.
— Сдавайся! — снова выкрикнул храбрец.
Я глянул на ретивого служаку и хмыкнул:
— Дайте придурку по шее, пока я сам ему не дал…
— Да я… — начал было храбрец, но не закончил…
Стоящий рядом латник перехватил его оружие и направил в землю, а другой треснул по каске так, что железо зазвенело.
— Э, а вы чего? — в растерянности проговорил храбрец.
— Тебе что — жить надоело? Это — Артакс! — назидательно сообщил ему товарищ.
— И что? — не понял парень.
— А то, что он от тебя мокрое место оставит, да еще и от нас за компанию, — бросил ему один из стражников и пошел к барабану, на который наматывались цепи подъемного моста.
— Чего стоите? Помогайте… — кивнул я остальным.
Латники, переглянувшись, пошли выполнять команду. Храбрец (явно из новичков и, скорее всего, из крестьян), похлопал глазами, а потом побежал к товарищам.
Через пару минут поднялась решетка, а через три опустился подъемный мост.
— Спасибо! — поблагодарил я стражников и пошел к выходу. Уже в воротах обернулся и сказал: — Парни, когда я выйду, можете снова все поднять. А Лабстерману скажите, что никто тут не проходил.
Прикидывая — а не захватить ли мне что-нибудь из оружия стражи — решил, что не стоит. Вычтут из их жалованья… А парни сделали для меня доброе дело.
Вскинув на плечо орудие для обмолота, я бодро зашагал по дороге, делая вид, что я тут так, погулять вышел. А за спиной раздались лязг поднимаемых ворот и звон цепей…
Смешно! Идиотский план (вернее, отсутствие оного!) сработал…
Я шагал, отчаянно надеясь, что сумею отойти от стен Ульбурга как можно дальше. Нужно миновать пепелище, бывшее некогда пригородом (я же его и приказал сжечь!), а потом дорога пойдет по лесу. Даже если вышлют конных (кавалерии в городе нет, а бюргеры — скверные наездники), все равно — в лесу можно не опасаться погони.
Пепелище прошел, на дорогу вышел. И как дальше? До оговоренной встречи с разбойничками время у меня еще есть. Даже если идти пешком, за неделю дойду. Вот только как идти без еды и без денег, в лохмотьях? Можно, конечно, снова «побыть» нищим бродягой, пособирать милостыню. Как-нибудь осилю дорогу. Но тут в голову пришла интересная идея — где-то неподалеку должна быть ферма, унаследованная Утой и ее сестрами. А как туда добраться, «майн либер фрау» мне рассказывала. Почему бы не поговорить с дамами?
Отыскать ферму труда не составило. За живой изгородью — огородик и дом. Такие дома строили лет пятьсот назад. Не фахверковый,[8] а из настоящего камня. Вместо окон — дыры, через которые неохотно выходит дым и куда не заглядывает солнце…
В тысяча втором году от воцарения Спартака Первого пресекся род Спартиотов. И, как водится, началась борьба за власть. Вначале — между близкими и дальними родственниками, потом между потомками тех, кого первый император помиловал. Родственники перебили друг друга быстро, и уже никто и не помнил, чей потомок рвется сейчас к имперской короне и какое он имеет на нее право.
Солдаты возводили на престол своих командиров, а потом их убивали. Имперские наместники объявляли себя императорами, но и их убивали. Ну а потом (как водится!) империя рухнула! Одни центурионы становились герцогами, другие — королями и начинали воевать друг с другом. Разрушались старые города и возводились новые. Бывшие колоны обращали в рабов имперскую знать, а те отчаянно сопротивлялись. Армии дезертировали, а солдаты превращались в воров и убийц. Везде царил хаос! Множество мелких и крупных разбойничьих отрядов сновали туда-сюда, грабя и уничтожая все на своем пути.
Все на свете кончается. Закончились и смутные времена, длившиеся почти сто лет. Слабые и малодушные правители исчезали, а на их место пришли имевшие твердую волю и жесткую руку. Определились границы королевств и империй, новые города пытались организовать свою жизнь на манер эллинских полисов.
Крестьянам, которым повезло выжить и зацепиться за кусочек земли, приходилось творить чудеса — пахать землю, растить детей, строить дома, похожие на крепости! Вначале жили общинами, помогая друг другу в бедах и каждодневных трудах, но скоро пришлось дробить земли и обустраиваться так, как могли.
Почти сто лет селянин пахал землю, держа одну руку на рукоятке плуга, а другую — на топорище, живя в постоянной оглядке и страхе.
Когда появились новые государства, показавшие свою силу, крестьяне с радостью расставались со свободой взамен на право жить и растить детей!
Шло время. Кто-то становился сервом, навечно привязанным к своей земле, за которую он должен отдавать сеньору марьяж и талью, менморт и девственность невесты в первую брачную ночь. Кто-то учился ремеслу и шел в город.
Но еще оставались дома, напоминавшие крепости, где обитали лишь самые свободолюбивые и упрямые.
Дверь оказалась открыта, а Эльза и Гертруда квасили капусту. Одна орудовала сечкой, а вторая — толкушкой.
Я ожидал испуганных криков, воплей. Но, странное дело… Сестры, кивнув мне, отложили в сторону «орудия труда» и стали наводить порядок на столе.
Не зная, с чего начать разговор, я задал дурацкий вопрос:
— А разве капусту квасят зимой?
— Ей все равно, когда ее квасить, — слегка улыбнулась Эльза. — Лишь бы кочаны были свежие. Осенью было слишком много работы. Приходится наверстывать. Хотите есть?
Гертруда, толкнув сестру в плечо, сказала:
— Эльза, не задавай дурацких вопросов. Конечно, Юджин хочет есть.
От удивления я даже не обратил внимания, что меня назвали по имени. Впрочем, почему бы нет? Пусть будет Юджин.
Меня усадили на табурет, вырубленный из пенька, за стол — огромная столешница на трех чурбаках. Кажется, мебель делали в то же время, когда строился дом. Все громоздкое, неподъемное, но — надежное.
Жилье состояло из одной комнаты. В углу — огромный очаг, сложенный из дикого камня, накрыт решеткой. Трубы не было, а дым не спешил уходить в крошечные окна. Полка с кастрюлями и прочей посудой. Ларь для продуктов.
У очага висел шест с нанизанными на него хлебцами. Мне почему-то всегда нравились черствые ржаные хлебцы, считающиеся крестьянской пищей. Помнится, в замке я украдкой таскал их в свою комнату, доводя до белого каления прислугу, выметающую крошки из моей постели…
— Ешьте, — сказала Гертруда, поставив передо мной миску с аппетитно пахнущим варевом. Вытерев фартуком ложку, протянула мне.
Суп с клецками, заправленный жареным луком, был очень вкусен! Пока я ел, сестры сидели передо мной и молчали. Гертруда просто смотрела, а Эльза прятала глаза. Когда я доел, старшая сестра поднялась, поставила передо мной кружку с молоком и выложила один хрустящий хлебец.
— Спасибо, — поблагодарил я.
Молоко было козьим. Я его терпеть не могу, но в этот раз пил, наслаждаясь вкусом.
— Молоко нам приносит сосед, а за это мы отдаем ему ботву от репы, — похвасталась Гертруда.
— Молодцы, — похвалил я сестер и спросил: — Ферма, как я вижу, не очень пострадала?
— Капусту на грядках не тронули, а все остальное было в подвале. Слава Богу, у Дитмара хватило ума спрятать урожай подальше. А что у нас брать? — пожала плечами Гертруда. — Ну сами видите.
— Вижу, — согласился я. Не стал ходить вокруг да около и прямо спросил: — Гертруда, кто убил Уту? Ты же была в ту ночь в ее доме.
— Откуда вы знаете? — встрепенулась женщина.
— Ута сказала, что Эльза теперь живет на ферме, а ты по-прежнему вместе с ней. Так кто это был? Лабстерман? Или — тот, мордастый, с носом курносым? Ну новый капитан стражи? Кто?
— Это был Эдуард, — глухо ответила Гертруда.
— Что? — оторопел я. — Эдди?
— Он самый, — вздохнула Гертруда. Из ее глаз закапали слезы: — Мы с вами пригрели змею.
Тут Гертруда зарыдала взахлеб. Эльза кинулась к бочонку с водой, налила кружку.
— Пей!
Глиняная кружка стучала по зубам, вода потекла мимо. Я обнял женщину за плечи, придерживая ее, а Эльза, хоть и с трудом, но сумела напоить сестру.
Когда Гертруда немного пришла в себя, она рассказала:
— В ту ночь я спала в своей комнате, на чердаке. Она расположена над нашим лучшим номером. Ну над тем, в котором вы жили, — зачем-то уточнила Гертруда. — Он самый дорогой, поэтому часто пустует. Клиентов по-прежнему мало… Не знаю почему, но в ту ночь Ута решила принять Эдди не в своей спальне, а в этом номере. Думаю, так хотел Эдди. Я знала, что Ута стала любовницей мальчика. Я, конечно, попыталась сделать ей замечание, но что толку? Сестра — хозяйка в своем доме и имеет право вести себя так, как ей заблагорассудится. Я проснулась от того, что Август открыл дверь. Услышала голоса. Ваш и других людей. Очень обрадовалась, что вы живы. Я знала, что вы не способны убить женщину («А было такое желание, было», — не стал я врать самому себе), но испугалась за Эдди. Все-таки я привязалась к мальчику.