— Ниче! Каторжники его всю дорогу раком ставили и во все дыры пользовали, — хохотнул бригадир. — Они и отработают.
— Учи-учи ученого… — хмыкнул Торман. — А то без тебя не знаю. Ладно, из какого хоть города-то кандальник?
— Из Ульбурга. Оттуда обычно никого не дают, а тут весточка пришла — мол, подъезжайте, пара бычков будет.
— Из Ульбурга? Вона… От Лабстермана, стало быть. Знаю его, давненько знаю… Лабстерман — сволочь старая, битая… — с оттенком уважения сказал обер-мастер. — Ну, коли он предупреждает — надо верить. Тогда вот что… пусть остается в цепях. Ну а норму… — задумался гном, — норму, раз он такой бойкий, мы немножко повысим. Ежедневно — по две унции серебра. За себя, значит, да за земляка своего спятившего. А будет трепыхаться, то вместо замочков мы ему клепку на цепи поставим, а ручные да ножные цепочечки вместе и соединим. Хе-хе-хе, посмотрим тогда, какой он бойкий!
Обер-берг-мастера я сразу же возненавидел больше, чем прежних обидчиков — бургомистра и старшину кузнецов…
— Значит, сильно ты Лабстерману насолил, сильно… — хмыкнул Торман. — Бургомистр обычно на галеры посылает. Сколько раз ему удочку забрасывали — давай, мол, по сто талеров с рыла — ни в какую. Говорит, на Восток, на галеры выгоднее. Платят за гребца вдвое дороже, чем у нас, зато — там всего за год-два копыта откидывают. А у нас, коли сразу не помрешь, долго протянешь. Ну да ладно, — махнул «гном» ручонкой, — посмотрим, что ты за изюбр такой.
Пройдясь вдоль строя, «гном» продолжал разглагольствовать:
— Серебришко, ребятки, свою особенность имеет — кто возле него живет, никакими хворями не болеет. Вот я ем-пью на серебре, дышу серебром — уж сорок лет никаких болячек!
«Нет болячек? — хмыкнул я про себя. — А чего же ты такой смуглый?» И не просто смуглый, а синий. Читал я как-то, что воины Александра Македонского, боявшиеся расстройства желудка, пили исключительно из серебряных кубков и к концу похода стали слегка голубоватыми. Бьюсь об заклад, что у обер-берг-мастера проблемы с почками. Но проблемы Тормана — это его личные проблемы. Если он загнется здесь и сейчас, то вряд ли это освободит меня от каторги.
Нам выдали кирки, похожие на боевые клевцы, только с прямыми жалами, тяжелые тачки. Раздали по куску черствого хлеба, фунта эдак в три, по комку овечьего сыра и — луковицу. Что же, все просто и разумно. Брюхо набить хватит, и цингой не заболеешь. Дороговатая пайка получается! Если бы я кормился так каждый день, на прокорм бы хватило талера в месяц. Каждому была выдана глиняная плошка. Видимо, внутри горы есть какие-то водоемы (хотя бы лужи, но кто скажет, что лужа не водоем?).
Пока выдавали пайки, обер-берг-мастер щедро делился наставлениями:
— Главное, ребятки, тутошних гномов остерегайтесь, — ворковал он, как дедушка, первый раз отправляющий внуков в лес за хворостом. — Они, суки низкосракие, выходят на старые штольни да начинают кайлом махать…
Главный горный мастер принялся пересказывать историю о Фраермане, которую мы уже слышали. Только в его изложении рудокоп все-таки простил непутевую жену. А вот она решила сама подсмотреть за гномами, за что и была примерно наказана.
— Так что, детушки, — заключил обер-мастер, — увидите гнома, не верьте ему ни на пфенниг! Поняли?
Один из парней, весельчак и балагур, глядя на Тормана, по виду — сущего гнома, не выдержал и фыркнул.
— Э, паренек, — широко улыбнулся «дедушка». — Тебе посмеяться захотелось?! Сейчас — вместе посмеемся. Эй, робятушки, отведите-ка шустрика на «кобылу»! — приказал он голосом, который отливал не серебром, а совсем другим металлом.
Парня вытащили из строя и повлекли в угол, где стояло непонятное сооружение: бревно на четырех подпорках. Спереди прибит лошадиный череп. Точно — ни дать ни взять — кобыла. Только вместо седла на ней была узкая доска с острым краем…
На эту доску охранники пристроили весельчака, связав его руки и ноги под брюхом «коня».
— К ножкам-то — камушки, камушки привяжите, не жалейте камушков-то, — «ворковал» обер-берг-мастер. — Чего бы хорошего, а камушков у нас много, на всех хватит… И пусть он так до вечера посидит, стервец. А завтра, коли ходить сможет, тройную норму за паек выполнит! Не выполнит, собачки помогут…
Такого наказания я еще не видел, но сообразил, что если просидеть до вечера, то, в лучшем случае, останешься калекой.
— Вот так-то, миленькие мои, — добродушно улыбнулся Торман. — За малое непослушание — посмотрел не так, сказал не то — ненадолго на кобылку посадим, на час-два. За большое — подольше. Ладно, ребятки, — кивнул он охранникам, — снимите этого дуралея. Прощу его на первый раз, так и быть. Только норму мы ему увеличим… Пусть он сегодня… четверную норму нарубит, чтобы хлебушка вдоволь покушать.
Бедолагу развязали и небрежно уронили на землю.
— Ну чего ты, милок, разлегся? — улыбнулся Торман. — Тяжело? А и просидел-то всего ничего.
Парень едва сумел подняться. Выпрямившись, пошел, широко раздвигая ноги и морщась от боли.
— Ну, детушки, все поняли? — улыбнулся во всю пасть Торман и, остановившись напротив одного из наших, спросил: — Ты, братец, все понял?
— Понял, начальник, — кивнул арестант.
— Нет, дружочек, ничего ты не понял… — цокнул языком «гном» и, вытащив из-за пояса дубинку, ударил ею в живот каторжника, а когда тот согнулся, со всего маху вытянул вдоль спины.
— Что он неправильно сделал? — спросил Торман, остановившись напротив меня, и с усмешкой заглянул в глаза. — Ну-ка, наемничек, скажи? — приподнял он дубинкой мой подбородок.
Мне захотелось плюнуть в синюю морду, но получать дубинкой не хотелось.
— Он назвал вас не в соответствии с приказом, господин обер-берг-мастер! — хрипло отрапортовал я, пытаясь правильно выговорить должность.
Торман разочарованно убрал дубинку и хмыкнул:
— Умный, ублюдок. Все слышали, детушки? Обер-берг-мастер! И не дай вам Бог назвать меня по-иному! Ну а теперь — пора за работку браться. Дело простое, — напутствовал нас Торман. — Идете в штрек и выбираете камень, что нравится. Рубите, складываете на тачку и вывозите наверх, к камнедробилке. У дробилки стоит человечек, все запишет — сколько на вас начислено руды, сколько из нее серебришка выйдет. Да не забудьте при входе палки да ветошку для факелов взять. Обратно пойдете — кайло и тачки сдайте. Спать никто не уйдет, пока хоть одна кирка на руках будет. А коли убьют кого, остальным его норму вырабатывать придется. Все понятно? Идите, голубки мои славные, трудитесь!
Под надзором охраны мы потянулись в зев пещеры. Места хватало, чтобы войти лишь двоим. Катить перед собой тяжелую тачку, волоча ручные и ножные кандалы, — не подарок. Кажется, тачка и так неподъемна, а если ее камнями набить? Но остальным было немногим легче.
Когда заходили, рядом пристроился Жан: «Перетолковать нужно!» — шепнул он и отошел в сторону.
Штольня шла не вниз, а, скорее, вверх. Протопав с полмили, мы оказались в огромной пещере, освещенной множеством факелов.
На первый взгляд, в руднике царил хаос. Но, если присмотреться, обнаружилась некая система. Оказывается, от пещеры в разные стороны вело множество узких штреков, а от тех, в свою очередь, шли еще более узкие. Как там назывался штрек, не имевший выхода на поверхность? Газенк? Гезенк? А, кой хрен разница!
Группы человек по пять «выгрызали» из стен камни, а потом искали в них серебряные прожилки. Было и разделение труда: одни откалывали камни, другие дробили, а третьи катали тачки, присматривая, чтобы кто-нибудь из соседей не спер добытое.
Получается, зря мы тащили лишние тачки? Ладно, впредь умнее станем.
Само собой получилось, что рядом со мной оказался Жан и трое его подручных. Один — степенный мужчина, похожий на солидного купца или на преуспевающего ремесленника. Если бы не знал, что передо мной мастак по «мокрухе», — не поверил бы. Именно он в дороге и предлагал прирезать меня вместе с кузнецом. Второй — парень неопределенного возраста и совершенно неприметной внешности. Третий, тот самый Вальрас, отомкнувший мои оковы, похожий на деревенского увальня, чем-то напоминал мне старого друга — Витаса. И имена были созвучны.
Как я понимал, Жан был старостой клетки, потому что занимал в воровской иерархии какую-то должность. Если применять цеховой расклад — не обер-мастер, но и не ученик!
— Ну что скажешь? — спросил меня Жан.
— Для начала нужно каких-нибудь камней наковырять, — предложил я, — хоть пустых, хоть с серебром, чтобы подозрительным не выглядело. Ну а дальше посмотрим по ситуации…
Вальрас и еще двое пошли рубить камни, а мы с Жаном принялись сортировать и раскалывать то, что нам притаскивали.
Серебра в породе было немного. Но все-таки оно было. Явно не такое, чтобы прямо сейчас шлепать из них талеры, а вкрапленное в другие, менее (а подчас и более!) благородные материалы.
Вальрас и еще двое пошли рубить камни, а мы с Жаном принялись сортировать и раскалывать то, что нам притаскивали.
Серебра в породе было немного. Но все-таки оно было. Явно не такое, чтобы прямо сейчас шлепать из них талеры, а вкрапленное в другие, менее (а подчас и более!) благородные материалы.
В прииске фон Флика серебро соседствовало с медью. Насколько я помнил, их разделяют с помощью ртути. Только как это делается, не мог представить.
Время от времени, когда другие «заговорщики» притаскивали нам куски камней, мы могли обменяться репликами.
— Сколько охраны? — задавал я вопрос каждому.
— У нашего барака около сорока с арбалетами, — доложил «мокрушник», похожий на бюргера.
— Бараков пять, — вспомнил Вальрас. — Собак у каждого по десять штук. Эх, собачки…
— Ну а еще по три арбалетчика на углах стоят, так чтобы было не видно, — дополнил и я. Не удержавшись, хмыкнул: — Умники! Если начнется суматоха — в своих попадут!
— Двести человек, с полсотни собак, — почесал голову Жан. — А если вторая смена на помощь придет? Человек пятьсот получается. Многовато…
— Значит, нужно все сделать быстро, чтобы помощь подойти не успела, — сказал я. — Да и нет у них второй смены. Много охраны нужно только утром и вечером, когда нас туда-сюда гоняют. На ночь бараки закрывают, а днем мы в забое. Лаз узкий, толпой не выскочить. Двести — это все-таки не пятьсот…
По «закону подлости», если бы мы хотели добыть побольше серебра, то притащили бы пустую породу. А поскольку нам было все равно, то, к зависти прочих, наша бригада оказалась самой добычливой. К концу смены учетчик, стоящий у камнедробилки, только крякнул, принимая пять тачек, наполненных черными камнями.
— Тут пайков на десять хватит на каждого, — хмуро обронил учетчик, которого положено было звать унтер-берг-мастер. Напротив каждого имени он делал пометки на восковой дощечке. — Как хотите пайки получить?
Я успел толкнуть в бок Жана и торопливо сказал:
— Лучше давай по две на день.
— Ага, — кивнул учетчик. — Стало быть, вашей ватаге — пять дней по два пайка на рыло. Завтра с утра начнете получать.
— Почему с утра? — возмутился «мокрушник», уже давно изводивший всех мечтами о еде.
— Потому что нужно рапорт обер-берг-мастеру сдать. Он пайками распоряжается. Пока то да се, уже утро будет, — пояснил учетчик.
— А что мы сегодня есть будем? — мрачно поинтересовался Жан.
— А я откуда знаю? — пожал плечами младший мастер. — Не нужно было сразу всю пайку жрать. Оставил бы половину — лопал бы ужин.
— Ах ты! — поднял кулак «мокрушник», но, увидев, как охранник вскидывает арбалет, мрачно притих.
Под присмотром бдительных охранников все сдали кирки, тачки и сложили оставшиеся факелы. Потом нас построили и повели в каменный сарай, на гнилую солому.
Пока шли, Жан недовольно пробурчал:
— Надо было сразу все брать. Если бежать — запас надо иметь. А ты все напортил…
— А ты не заметил, как этот хмырь насторожился? — хмыкнул я. — Думаешь, они дурнее нас? Попросил бы сразу все выдать — вмиг бы на заметку попал…
— Да уж, — нехотя согласился Жан.
— А что, — обронил кто-то из жизнерадостных. — Все не так уж плохо. Надрываться не заставляют. Сколько заработал — столько получил. А еще говорили — каторга, мол, каторга… Ничего, на каторге тоже жить можно!
Глава третья
БУНТ — БЕЗНАДЕЖНОЕ ДЕЛО
Свобода!
Если на пути к ней встанут псы и стражники, нужно пройти на волю через их трупы! Ну а кому повезет пришибить Тормана, тот может считать, что прожил жизнь не зря!
Каждый второй, с кем мы заговаривали, мечтательно цокал языком, а каждый первый яростно махал кулаками (не забывая озираться), обещая, что именно он и дорвется до глотки синюшного «гнома», буде попадется ему обер-берг-мастер на узенькой тропке! Но, узнавая, что драться придется сегодня, а не когда-нибудь в отдаленной перспективе, скучнели и прекращали разговор. Рисковать вшивой (но собственной!) башкой хотел не каждый. А по большому счету почти никто и не хотел. Кто-то боялся попасть на «зубок» собаке или на острие алебарды, кто-то был близок к заветному количеству добытого серебра. Ну а большинство просто не хотели терять обжитый сарай и пайку. В итоге можно было рассчитывать только на сорок человек.
Что до «шептунов», которых, как выразился щипач, в нашем сарае была «хренова туча», сообщить начальству о заговоре они не успели. Я, старый перестраховщик и не любитель сложных планов (чем сложнее, тем хуже), строил расчет только на внезапность. Думаю, охрана повидала немало мятежей. Но, скорее всего, вертухаи во главе с обер-берг-мастером еще дня два будут пребывать в твердом убеждении, что новые арестанты вначале осмотрятся, обмозгуют, а уже потом начнут бунтовать. Посему медлить нельзя. Неизвестно, как там у нас пойдут дела завтра-послезавтра. Кто-то может покалечиться в забое, кто-то, не получив пайки, оголодает и ослабнет. А главное — отложи мы бунт, нас просто «вложат»…
Осторожно, чтобы не привлекать внимания, я снял кандалы. Оказывается — так мало нужно для счастья! Я лежал, наслаждаясь легкостью в каждом члене. Немного беспокоило — не останутся ли на руках следы от «браслетов»? Мало мне мозоли на подбородке (по нему сведущий человек сразу определит наемника со стажем!), так будет еще и след каторги…
Ночью в бараке никто не спал. Заговорщики договаривались, а остальные лежали в ожидании чего-то непонятного и страшного. Но вот роли расписаны, порядок действий утвержден…
Дождавшись, когда начнет грохотать «черный порошок», я поднялся во весь рост, потряс кандалами и, пытаясь перекричать гул, заорал, невольно копируя моего сержанта:
— Слушать сюда! Сейчас откроется дверь, я скомандую, и мы побежим наружу! Всем понятно? Если кто-то останется на месте — убью! Поняли?
Народ, не желавший бунтовать, зашевелился, зачесался, отзываясь на мой призыв словами, в которых поясняли — где они видели меня и мою покойную матушку. Дескать — бунтуйте, а нас не трогайте. Нам жить хотца!
«Эх, ребятушки, — усмехнулся я, вспоминая говорок обер-гнома. — А куда ж вы денетесь?»
Один из каторжников, ерзавший всю ночь — ошметки соломы летели во все стороны, резво вскочил и припустил к двери. Добежать не успел, получив камнем в затылок…
— Кто следующий? — поинтересовался я, подкидывая второй камень, а потом скомандовал: — Бальзамо!
За ночь мы набрали сухой соломы и сложили ее у стены. Когда Бальзамо — тот самый, напоминавший степенного купца, а не убийцу, торопливо высекал искру, на него набросилось несколько человек. А скоро весь барак сошелся в короткой и жестокой драке. Их было больше, но у нас имелось оружие — обломки факелов, камни, заветная игла Вальраса, которой он орудовал как стилетом, и мои кандалы. Но главное — у нас была злость!
Убитых оказалось немного, а добивать раненых мы не стали. Пока дрались, Бальзамо успел высечь искру. Сухая солома вспыхнула, как и положено вспыхнуть сухой соломе. Пламя, облизав прелую подстилку, вначале нехотя, потом — старательно подожгло все, что могло гореть…
Охрана, унюхав запах дыма, распахнула двери, добавив струю свежего воздуха, и огонь вспыхнул до самой крыши… Не поняв, что тут случилось, тюремщики привычно выстроились перед входом, ощетинившись оружием. Видимо, ждали приказа.
Перепуганные каторжники скапливались у распахнутых ворот, не решаясь выскакивать на острия алебард. Стояли, оглядываясь на пламя, прижигавшее спины, но умирать первым никто не хотел. Мы обменялись взглядами с Жаном: нужен герой-доброволец!
— По одному, по одному выходим! — вразнобой заорали охранники. — Без паники!
Эту бы команду, да чуть пораньше… Но мы с Жаном уже схватили Эрхарда и, раскачав его, выкинули безумца во двор, на острия алебард.
Кузнец погиб как герой, подавая пример остальным и попутно пробив брешь в обороне, а каторжники, числом под триста душ, ринулись вперед, сминая охрану.
Я слегка задержался в бараке, «подбадривая» особо пугливых, и пламя уже подбиралось к моей заднице.
Когда выскочил и глянул на двор, то чуть не завыл от злости: народ, по большей части, ложился на землю, закрывая голову руками, а тех, кто дрался, уже добивали охранники и псы-убийцы…
— На землю! — крикнул мне кто-то из вертухаев.
Ага, так я и послушался. Ударил кандалами одного, отбил алебарду второго и едва не упал — за мою ногу цепко схватился какой-то каторжник, пытаясь повалить. Вот скотина! А ведь мог бы жить…
Перехватив цепь, размозжил голову собаке и тут же присел, уворачиваясь от арбалетной стрелы. Подкрепление прибежало быстрее, чем я рассчитывал…
Где же Жан? А тут еще одна собака… Да что же ты на меня-то? Пришлось отвлечься, выбить клыки… Что-то я еще должен сделать… Что же? Ах, да, вспомнил!