«Даже самый опытный и счастливый разведчик на вражеской территории иногда ошибается», — подумал Библ, но не стал возражать Капитану. Аллейка действительно была веселой и светлой. Высоченные мачты эвкалиптов с листьями-ножами, обращенными лезвием к солнцу, не задерживали даже тоненького лучика. Шагай да шагай. Песок, газон, камешки. Десять минут… двадцать… полчаса. Ничто не изменяло окружающего пейзажа.
— По такой бы аллейке да на воздушной подушечке, — мечтательно вздохнул Капитан. — Не планета — курорт!
Но Библ молчал, не отрывая глаз от линии вечнозеленых кустов с толстыми, будто картонными, листьями, выстроившихся за эвкалиптами. Они тянулись параллельно плотной, густой, словно искусственно выровненной полутораметровой ограде.
— Вас что-то беспокоит, Библ?
— Кусты. С любой стороны можно подползти незаметно.
Капитан остановился и сказал:
— Чему-нибудь нас все-таки учили в космослужбе.
Из глубины одного из своих бесчисленных карманов достал миниатюрные «кошки», прикрепил их к ботинкам и по-обезьяньи быстро-быстро полез вверх по вызолоченному солнцем стволу. Забравшись метров на десять, огляделся и так же быстро соскользнул на землю. Лицо его было сосредоточенно и серьезно.
— Вы угадали, Библ, а я опять ошибся. Они ползут двумя колоннами справа и слева.
— В голубых плавках?
— Не обратил внимания. А не все ли равно?
— У меня возникло предположение о «синих». Подумал, может, снова встречаются два враждующих лагеря?
— Нет, Библ. Это за нами охотятся.
— Тогда включим «пояса», Капитан.
— Вы первый.
«Пояс» сразу не подымал. Какие-то мгновения человек медленно отрывался от земли до полуметра, а затем, со свистом рассекая воздух, летел по дуге метров двести — триста. Библ пролетел, как торпеда, приземлившись беззвучно и мягко. Через одну-две секунды его догнал Капитан.
— Повторим?
Повторили. Еще триста метров и еще раз триста. Где-то здесь надо поворачивать влево. Уже виднелись вдали серые мхи. Капитан взглянул на компас-наводчик и взял направление. Вездеход он нашел точно на оставленном месте, но оно не было пусто. Два десятка юношей в синих плавках толпились у машины, не в силах пробиться к ней вплотную: защитное поле пресекало все их попытки. Прыжок Капитана заметили, но он не успел в момент приземления взяться за оружие: не хватило буквально каких-то мгновений. Что-то неприметное и бесшумное небольно укололо его в щеку, и он сразу провалился в темноту.
Библ видел все это с воздуха. Он мог продлить прыжок, переключив его в свободный полет, но где приземлиться? За вездеходом — бессмысленно: не сможешь помочь товарищу. Возле него — не успеешь: у них какое-то загадочное, но точно бьющее оружие. Значит, надо атаковать в полете. Пролетев над вездеходом, он освободил пристегнутую гранату-газовку, повернул и на большой скорости, только снизив высоту до четырех-пяти метров, швырнул гранату где-то между вездеходом и кучкой бесновавшихся голышей в синих плавках. Сразу же невысокое облако «смога», окутало их вязкой и жирной чернотой. Капитан все еще без сознания лежал в трех метрах от машины. Теперь можно было приземлиться, взвалить товарища на спину и дотащить его до вездехода, предварительно сняв защиту. Библ так и сделал. Ничто не мешало ему: облако черного дыма преграждало путь гедонийцам. Но один все-таки пробился, не попав на глаза согнувшемуся под тяжестью товарища Библу. «Синий» взмахнул чем-то похожим на большой гаечный ключ. И как будто ничего не случилось: ничто не громыхнуло, не сверкнуло, не просвистело. Только Библ, уже подтащив Капитана к вездеходу, почувствовал легкий, почти незаметный, как комариный укус, укол. И потерял сознание, так и не сняв защитного поля с машины.
6. По щучьему велению. За порогом сказки
Он очнулся в совершенно прозрачной комнате, границы которой были едва различимы. Только потолок матово затенял от зеленого солнца, а стен будто и совсем не было — вплоть до горизонта раскинулось во все стороны искусственно выращенное или специально подстриженное газонное поле. Ничто не нарушало его гармонической одноцветности — ни кустика, ни деревца до голубой кромки неба. Ничто не отвлекало внимания, не рассеивало, не перебивало мысль. В этом желтовато-зеленом вакууме хорошо думалось, воспринималось, ассоциировалось. Даже мебели не было, а лежали они с Капитаном просто на воздушной подушке метрах в трех-четырех друг от друга, в тех же костюмах, с тем же снаряжением, причем ни излучатели, ни гранаты не провисали, не оттягивали, лишь чуть-чуть прогибая пружинящую прозрачную пленку, подвешенную под ними неким невидимым гамаком. Библ нащупал ее — она действительно пружинила и прогибалась, как натянутая резина. Издали казалось, что Капитан просто повис в воздухе, безмолвный и недвижимый. Мертв? Библ прислушался. Ровное дыхание товарища успокоило: спит.
Библ сел в своем невидимом гамаке, и гамак тотчас же превратился в кресло — ощущались даже более жесткие ручки-подлокотники — ни дать ни взять творение искуснейшего художника-модельера земной мебельной фабрики, только невидимое или уж во всяком случае с трудом различимое. Да и пол обманул: газон только просматривался сквозь такую же прозрачную пленку, а она чуть-чуть прогибалась и отталкивала ногу. Вероятно, по этому полу и ходить было одно удовольствие, и Библ, вскочив, пружинящей, энергичной походкой подошел к Капитану.
— Чудеса, Кэп, — позвал он, тронув спящего за плечо, — просыпайтесь!
Капитан открыл глаза и мгновенно, как цирковой акробат, подпрыгнул и стал на ноги, готовый к защите. Ни Библа, ни комнаты он еще не разглядел — просто действовал привычный рефлекс космоисследователя.
— Библ? — почему-то удивился он. — Что случилось? Ах да! Нас же сбили.
И тут Библ сразу вспомнил все то, что ускользало от него в этом убаюкивающем зеленом мареве. Их последний прыжок к вездеходу. Падение Капитана. Меднокожие в синих плавках, окутанные жирным дымом гранаты. Он волочит Капитана к защитному полю вездехода. Укол. И — конец. Тьма.
— Очевидно, нас перенесли в эту колбочку из воздушной пленки. Если они людоеды, так для откорма. А может, просто для изучения, не знаю.
— Какую колбочку? — не понял Капитан.
— А вы оглянитесь получше.
Капитан оглядел неразличимые стены, зеленое море газона, пощупал ногой пружинящий пол, подошел к тому, что казалось стеной, ткнул в нее кулаком — кулак протиснулся на четверть метра, натянув тончайшую, как от мыльного пузыря, сливающуюся с воздухом пленку, и отскочил назад.
— Не пускает, — сказал Капитан. — А откуда же приток воздуха?
— Может, есть где-нибудь невидимое окошечко или вентилятор? — предположил Библ.
Капитан молча обошел предполагаемое пространство «колбы», всюду пробуя плотность стен, и всюду стена прогибалась и снова натягивалась.
— Крепко заперли, черти.
— Может, рванем излучателем? Кажется, подходящий случай.
— Едва ли. Лучше подождем. — Капитан еще раз оглядел их прозрачную клетку. — Действительно, колба. Интересно, на чем же мы спали? На этих воздушных подушечках?
Постели, ставшие уже креслами, по-прежнему едва просматривались. Отсутствие материальности, вещественности, а главное, цвета раздражало, и Библ не преминул заметить:
— Почему они игнорируют цвет? Если бы кресла, скажем, стали голубыми, а стены — розовыми, потолок побелел, а пол…
Фраза оборвалась. Библ буквально онемел от неожиданности. Стены мгновенно порозовели, висевшие в воздухе кресла словно выкрасили ультрамарином, а облачко, затенявшее потолок, стало молочно-белым. Только «недокрашенный» Библом пол оставался по-прежнему зеленой прозрачной пленкой.
— Н-да, — сказал Капитан.
Библ молча сел в голубое кресло без ножек, подпрыгнул на нем, промял, утонул.
— Неплохо. Любопытно, как это достигается?
— Просто это достигается. Проще простого. По щучьему веленью, по моему хотенью. — Капитан с таким же удобством уселся напротив. — Стола только не хватает.
И мгновенно возник стол. Стеклянно-матовый на вид, прямоугольный по форме, только без ножек, как и кресла.
Просто в воздухе между ними повисла доска.
— Ну, если мы попали в сказку, так и будем вести себя по-сказочному, — сказал Капитан. — Лично я выпил бы что-нибудь горячительное.
— И я.
На столе прямо из воздуха материализовались два странных бокала с вмятинами для пальцев, наполненные густой розоватой жидкостью. Библ попробовал: вкусно. Выпили. И сразу же мысль приобрела особенную ясность, движения — легкость, а зрение — остроту.
— Хорошо! — крякнул Капитан. — Может быть, еще что-нибудь пожелаем?
— Я бы пожелал увидеть волшебника.
Никто не появился.
— Я бы пожелал увидеть волшебника.
Никто не появился.
— Может быть, в их лексиконе нет слова «волшебник»? — предположил Капитан. — Тогда скажем так: кого-нибудь из тех, кто поместил нас сюда и выполняет наши желания.
— Я здесь, — откликнулось у обоих в сознании.
Телепатический зов донесся с другой стороны, и, обернувшись, они увидели меднокожего гедонийца в синих плавках и рубашке из тончайшей шнуровки, если это нитяное сооружение можно было назвать рубашкой. Шнурки тесно прилегали к телу на расстоянии нескольких сантиметров один от другого и ничем не скреплялись. Чему они служили? Защите от жары и солнца? Но они не могли защищать ни от температурных колебаний, ни от солнечной радиации.
— Вы ошибаетесь: они создают тончайшую воздушную прослойку желаемой температуры. Сейчас она значительно ниже температуры воздуха.
— Но многие из вас ходят голыми, — проговорил Капитан.
— Только дети.
Говоривший или, точнее, передававший свои мысли гедониец был так же юн, высок, атлетически сложен и красив, как и его соплеменники в одних плавках. Лишь глаза его светились более глубокой и умной мыслью, да и губы, как показалось Библу, складывались в подобие улыбки.
— А сколько тебе лет? — спросил он.
— Три года.
Стараясь даже мысленно не выказать удивления, Библ задал еще вопрос:
— Когда же у вас становятся взрослыми?
— Я уже взрослый.
— Но у вас дети выглядят такими же.
— У нас все дети выглядят одинаково.
— Даже старики?
— У нас нет стариков.
— Не доживают до старости?
— У нас нет старости.
— Все умирают молодыми?
— Никто не умирает.
— Но мы же сами видели мертвых.
— Это не мертвые. Это подлежащие регенерации.
— Но регенерация — это же возрождение. Ты хочешь сказать, что вы победили смерть?
— Мы ничего не победили. Речь идет просто о переходе из одного состояния в другое.
— Из какого?
— Оно похоже на сон. Сознание спит, а потом пробуждается.
— Ты это пережил?
— Нет.
— Но знаешь от того, кто пережил?
— Нет. Никто из переживших не сохраняет старой памяти. Регенерация все начинает снова.
— Туманно объясняешь, братец, — сказал Капитан.
— Не понимаю обращения.
— Нормальное обращение. Друг, товарищ, парень.
— Пробел восприятия. Первых двух понятий не знаю. Последнее — это юноша. Но я уже не юноша. Я закончил полный круг школы.
— А бывает неполный?
— Конечно. «Голубые» — это первое полукружие, «синие» — второе. Стыковка происходит только после сдачи первого теста.
— Так мы запутаемся. Капитан, — прервал вопросы последнего Библ. — Мы уже отклонились от главного… Как называется ваша планета? — обратился он к гедонийцу.
В ответ они «услышали» нечто расплывчатое, неясное, невоспроизводимое.
— Вы что-нибудь разобрали, Капитан?
— Какое-то кваканье. Вероятно, в нашем языке нет ни аналогичных понятий, ни похожих звуков.
— Почему вы жужжите? — спросил гедониец.
— Нас уже спрашивали об этом ваши соотечественники, — сказал Библ и запнулся: дойдет ли до его собеседника понятие «соотечественники», но, не «услышав» вопроса, тотчас же продолжал: — Мы передаем мысли в звуках нашего голоса. Звуки образуют слова, слова складываются в предложения, точно передающие мысль. Эту систему связи мы называем речью.
— Наша система связи доходчивее и проще.
— Согласен. Но речь обладает дополнительными качествами: богатством интонаций, подтекстом, тональностью.
Глаза у гедонийца стали, как показалось Библу, чуточку больше, губы сузились. Должно быть, он что-то не понимал.
— Не ясно, — откликнулся он. — Может быть, мой «ай-кью» ниже вашего.
— Вы слышали, он сказал «ай-кью»? — заинтересованно зашептал Капитан в ухо Библу. — Ведь это чисто американский термин, и притом столетней давности.
Библ улыбнулся:
— Он ничего не сказал, Кэп. «Ай-кью» — это наш мысленный перевод его мысли. Должно быть, он имел в виду коэффициент умственного развития. Мы по привычке все еще называем его «ай-кью».
— Я именно так и думал, — приняли они мысль гедонийца.
— И тебе понятно все, что мы думаем, не обращаясь к тебе? — не утерпел Библ.
— Не все. Когда ваша мысль не сопровождается желанием скрыть ее от меня, она доходит. То же ведь и у нас. Мысль воспринимается только тем, кому она направлена. Открыть или закрыть ее для другого зависит от думающего.
Гедониец, до сих пор не изменявший своей каменной неподвижности, переступил с ноги на ногу. «А ведь человек, ей-богу, человек, и устал, как человек», — подумал Капитан.
— Почему ты стоишь? — спросил он. — Сесть негде?
Гедониец издал неопределенный звук, что-то вроде смешка или сдержанной попытки расхохотаться, и тотчас же очутился на таком же висячем, прозрачном сиденье, неизвестно каким образом появившемся и мгновенно поголубевшем.
— Как это у вас делается? — полюбопытствовал Капитан и сейчас же «услышал» равнодушный ответ гедонийца.
— Не знаю.
— И не проявляешь любопытства?
— Зачем?
— По-моему, любопытство — это стимул к повышению «ай-кью». До сих пор ты, например, даже не поинтересовался, откуда мы взялись и кто мы такие.
— Для чего? Точное знание — один ответ. А воображение подскажет несколько.
— Какой же смысл подменять точное знание выдумкой?
— Это одна из наук полукружия. Сильнее воображение — больше единиц информации.
Капитан порывался было спросить, о какой информации идет речь, но Библ остановил его, приложив палец к губам:
— Опять запутаемся. Полукружия… Информация… Единицы… Спросим, для чего они держат нас в этой закупоренной прозрачной колбе.
Ответ поступил еще до того, как был задан вопрос: Библ не «закрыл» своей мысли.
— Она не закупорена. Мы входим и выходим, когда захотим.
— А мы?
— И вы. Попробуйте.
Капитан поднялся, но гедониец предупредительно поднял руку.
— Я не ответил на второй ваш вопрос. Вы здесь затем, чтобы узнать, как и чему нас учат. Мы здесь затем, чтобы узнать о ваших реакциях.
— Каких?
— Не все сразу. Вы уйдете вслед за мной спустя два ина.
— Ина или има? — переспросил Библ Капитана.
— А может быть, уна? — усомнился Капитан. — Опять несовместимость созвучий.
Гедониец улыбнулся и показал на стену:
— Часы.
На розовой, теперь уже непрозрачной стене появился желтый круг, в котором замелькали, сменяя друг друга, черные значки странной формы.
— Цифры, — подсказала мысль гедонийца.
«У нас есть общие понятия: часы и цифры. Но мы не знаем их счета времени и языка счетных символов», — откликнулась мысль Библа.
— Тогда подождите меня. Я вернусь за вами.
С этой мгновенно переданной и принятой мыслью атлет в висячем кресле растворился в розовой краске стены.
— Чудеса продолжаются, — заметил, уже ничему не удивляясь. Капитан.
— Едва ли для них это — чудо. Материализация мысли. Очевидно, пленка растворяется по желанию.
— Будем ждать?
— Зачем? Нас они все равно найдут. А мы пока проверим мощь наших земных мыслишек… Сезам, отворись! — весело воскликнул Библ и шагнул сквозь стену.
«А если не травка до горизонта, а какой-нибудь гадючий заповедник с первобытными ужасами?» — мелькнула мысль, и необозримое травяное поле, казавшееся из «колбочки» горизонтальным и одноцветным, вдруг откосом побежали вниз и пожелтело, как трава, выжженная солнцем. Но вблизи трава оказалась совсем не трава, а густая, зелено-желтая гладь океана, почти не колеблемого ветром, не мезозойского и не палеозойского и даже вообще не земного. Библ растерянно оглянулся. Капитан следовал за ним спокойно и неторопливо.
— Похоже на экваториальное море Проклы, — крикнул Библ, — такой же вонючий яичный кисель!
Капитан почему-то не ответил; сложив руку козырьком он всматривался в охряные бугорки, быстро перемещающиеся по яичной глади. «Туманки», — подумал Библ и сразу почувствовал противную слабость в ногах. «Туманки» на Прокле были самым страшным испытанием для космолетчиков. Уничтожить их было нельзя: от ядерного удара они только увеличивались; разрезанные излучателем, делились, как амеба, и нападали удвоенным, а то и утроенным строем. Ни в одну ловушку, придуманную участниками экспедиций, не попадались, и природа их до сих пор была не ясна. Но окутанный их маслянистым туманом человек исчезал немедленно и бесследно. «Туманки» растворяли его полностью, не оставляя ни волос, ни костей.
От ближайшего охряного бугра, скользящего к земному берегу, отделился такой же мутный, клубящийся, как сгусток тумана, пузырь и метнулся навстречу Библу.
— Отражатель, Капитан! — крикнул он, не оглядываясь, в надежде, что Капитан и без того поймет, что только отражатель может остановить «туманки».