Загружались в машину с такой скоростью, словно соревновались на время. «УАЗ» помчался по дороге. В целом, ничего страшного, никто не знает, куда они следуют. Поменяют номера, собьют волков со следа…
Он гнал окольными тропами, по полям, по бездорожью. Пришлось сделать основательный крюк, потом петлять в окрестностях разрушенного луганского аэропорта. Здесь уже Паскевич выступал в роли штурмана, он прекрасно знал эти места. В районе Видного машины никто не проверял, в этой зоне все было спокойно. В стороне осталась строго охраняемая вертолетная площадка – на нее как раз садился, хлопая лопастями, военно-транспортный вертолет МИ-171Ш. Крикун въехал в поселок с западной стороны, углубился в него каким-то зигзагообразным проездом. Солнце клонилось к закату – день промчался, как пригородный экспресс. Район был вымершим, здесь почти никто не жил. Следы от воронок, разбитые снарядами двухэтажки, с покосившихся столбов свисали обрывки проводов. Крикун остановил машину в глубине квартала.
– Все, господа, я с вами сегодня достаточно покувыркался, хлебнул адреналина. Дальше сами, а я возвращаюсь на работу. Вы знаете, что делать. Военным на глаза не попадаться. Найти с Харецким общий язык. Из барака не высовываться. Ситуация с клиентом будет отслеживаться и вам сообщаться. Если что пойдет не так, сообщу в первую очередь. Держите. – Крикун обошел машину и вынул из багажника пакет, в котором что-то позвякивало. – Здесь две поллитровки самой мерзкой на Донбассе горилки и банка тушенки. Должно хватить. По выполнении задания немедленный отход в точку, где мы сейчас находимся, здесь будет ждать машина. Удачи, господа.
До нужного барака добирались попарно. Здание у дороги производило удручающее впечатление. Мусор, обломки строительных конструкций. Лестница на второй этаж трещала и осыпалась. Информация была недостоверной – на первом этаже в конце здания кто-то жил. Возможно, бродяги. Пьяный женский голос выводил музыкальную абракадабру. Паскевич приложил палец к губам, ступая на лестницу. Хардинг кивнул, подавил рвотный рефлекс…
Обитатель квартиры на втором этаже был мертвецки пьян. Обитель была двухкомнатная, даже имелся санузел, рядом с ним ведро воды. Старая мебель, на полу какие-то истлевшие коврики со следами рвоты, пустые консервные банки на столе. Стекла сохранились, но были загажены до такой степени, что отпадала необходимость в светомаскировке. Повсюду мусор, пустые бутылки, ламповый телевизор с пробитым монитором (встреча с белочкой?). Хозяин храпел на тахте в маленькой комнате – язык наружу, грязная рука свисала до пола. Он был одет в какие-то клоунские полосатые штаны – последний писк гламурной моды? Хардинг брезгливо перешагнул через брошенные комком засаленные брюки, недоуменно глянул на Паскевича – мол, час от часу не легче. Вадим пожал плечами – что поделать, довели до нищеты добропорядочное население проклятые террористы…
Подтянулись Джерри с Фуллертоном. Недоуменно качали головами. Янг досадливо отмахнулся – ладно, нам все по фэн-шую. Хардинг подошел к окну, створки которого держались на честном слове. На окнах имелись занавески, которые активно использовались для сморкания. Он осторожно отогнул одну из них. Вид был в принципе обещанный. Поселок выглядел мертвым. Пустырь, разбитые дома, пожилые тополя, обросшие пылью. За пустырем колыхались какие-то фигуры. Прохромала женщина с палочкой, пробежала собака. Доносился треск – в дальнем дворе неряшливо одетые мужчины в кепках разбирали забор. Дорога проходила рядом с домом и выглядела относительно неповрежденной. Хардинг стоял у окна несколько минут, за это время проехали несколько машин – пара легковушек, закрытый фургон непонятно с чем и даже сияющая краской новенькая БМП-2 с флагом ЛНР на башне.
– Мы должны до темноты определить позиции, – повернулся Хардинг к Паскевичу. – Думаю, это не сложно. Одному придется работать на улице – думаю, со свалки. Другому – из квартиры. Третий – из второй или третьей квартиры по коридору. Мы можем в них попасть?
– Там никто не живет, мистер Хардинг. Мы можем туда попасть, даже если бы жильцы возражали.
– Отлично, Вадим. Тогда займемся делом, пока не стемнело. Наденем обноски, чтобы не выделяться среди вашего добропорядочного населения. – Хардинг саркастически хмыкнул. – Потом – спать… Надеюсь, вот это нам не помешает? – Он кивнул на закрытую дверь, за которой растекался молодецкий храп.
«Вот это» очнулось, когда по земле растекались сумерки, и окрестности погружались под полупроницаемую вуаль. Раздался надрывный гнусный кашель с мокротой, мучительный стон, распахнулась дверь, и на пороге возникло взъерошенное чудо-юдо с блуждающим взором. Все его конечности тряслись, стучала челюсть. Похмелье у человека было, как русский бунт, – бессмысленным и беспощадным. Он уставился на незнакомцев, как на инопланетян, и его затрясло еще сильнее. Снова здравствуй, белая горячка!
– А ну, изыди! – взревел он и попер напролом, как бульдозер.
– Петруха, родной! – вскричал Паскевич, распахивая объятия. – Так вот ты какой, чертяка! – обниматься было тошно, но он это сделал. Алкоголик как-то смяк, стал икать.
– А ты кто?
– Так тебе же привет от Женьки, братишки твоего любимого троюродного! Забыл такого? А он тебя помнит, гостинцев прислал! Смотри, Петруха!
Иных гостинцев этому доброму человеку и не требовалось. Он с жадностью схватился за бутылку, сорвал крышку, присосался к горлышку. Вдруг дрогнула рука, господина Харецкого повело на сторону. Он не удержал бутылку, она выпала, разбилась. Он растерянно уставился на пустую руку: как же так, недоглядел за смыслом жизни! Взвыл, словно потерял самое дорогое, упал на колени в осколки. Не схвати Паскевич его за шиворот, он бы принялся лакать с пола.
– Тащи стакан, Петруха.
Дважды можно было не повторять. Харецкий умчался, вернулся с граненым «другом человека». Паскевич наливал ему из второй бутылки, стакан трясся, стучали зубы. Он даже не дождался, пока стакан наполнится, вылакал его. Срыгнул, уставился на Паскевича осмысленным взором.
– Ты кто? – икнул он.
– От Женьки.
– От какого Женьки? Хотя… – Алкоголик задумался, махнул рукой. – Ладно… Как он там?
– Скучает сильно. Поживем у тебя. – Паскевич не спрашивал – констатировал. Харецкий глупо улыбнулся, снова икнул. – Есть будешь?
– Буду, – кивнул алкаш и подставил стакан. Паскевич пожал плечами, набулькал. Харецкий выпил, блаженно заулыбался. – Прости, брат, подлечиться надо…
Паскевич усмехнулся. Это точно. Лечение несколько разнообразит течение болезни. Горилка в бутылке убывала стремительно. Глаза Харецкого заволокла пьяная мгла, он расслабился, подкосились ноги. Он снова густо храпел, когда Паскевич волок его в маленькую комнату, грубо швырнул на кушетку, которая взвыла ржавым металлом. Харецкий не проснулся, лишь заныл во сне, зачавкал. Теперь до обеда можно не беспокоиться, мешать не будет. Возникло желание вытереть руки о занавеску. Но он вовремя вспомнил, чем покрыты занавески в этом доме, сдержал рвотный позыв и вышел, хлопнув дверью.
– Валюша, выходи, ты не одна! – звучно позвал черноволосый, немного грузный мужчина в белой рубашке и домашних брюках.
В ванной комнате закрыли кран.
– Иду, родной, – прозвучал глухой женский голос. Отворилась дверь, женщина вышла в расстегнутом халате на белое тело. Улыбнулась, мужчина обнял ее – чистую, еще не высохшую, с мокрыми каштановыми волосами.
– Ужас какой, ты помыла голову, – манерно ужаснулся он. – Ты же целый час ее будешь сушить. А нам уже скоро выходить.
– Успеем, Мишенька, еще девяти нет, – проворковала женщина. – Тут ехать сорок минут, куда нам торопиться? Посидим еще немного дома, здесь хорошо. Ты все свои вещи собрал?
– Не знаю. – Он развел руками. – Всегда начинаю теряться, когда собираю вещи.
– Ладно, занимайся, я волосы подсушу.
Квартира на четвертом этаже была трехкомнатной, но небольшой. Дом считался элитным, хотя на самом деле дом как дом, лоджия четыре метра (на которую все равно охрана запрещает выходить), кухня девять, комнаты так себе, высота потолков всего два семьдесят. Мебель в квартире отнюдь не венская и не от Чиппендейла. Но кровать была большая, не отнять. На кровати лежал распахнутый чемодан, а рядом валялись вещи первой необходимости: полотенца, туалетные и бритвенные принадлежности, чистые рубашки, несколько пачек сигарет «Винстон». Мужчина глянул на часы, присел на кровать, открыл папку с документами. Муж и жена собирались в трехдневную командировку. Когда Валентина Петровна (оставившая в браке прежнюю фамилию Пономаренко) вернулась с высохшими волосами, муж сидел в той же позе, задумчиво перелистывал содержимое папки. Женщина промолчала, лишь укоризненно покачала головой. Она догадывалась, что он не станет ничего собирать, доверит это сложное дело женщине.
– Они все равно не пойдут на наши предложения, – заметила женщина, открывая шкаф. – Украина же у нас самая незалежная в мире страна, дружит с сильнейшими государствами. Какой мир, Мишенька? Это фантастика. Какая самостоятельность восточным областям? Никто ее не даст ни при каких условиях, какие бы резонные доводы мы ни приводили. На наших западных границах нависла мощная украинская армия. Это не те голодные необученные новобранцы, над которыми мы потешались в прошлом году. Это злые и мотивированные головорезы, обученные и натасканные «западными партнерами».
– Ерунда, родная, – отмахнулся депутат. – Слышала новый анекдот: Украинская армия не входит в пятерку сильнейших армий даже в самой Украине.
– Анекдоты – это хорошо, Мишенька. – Женщина вываливала из шкафа горы одежды, перебирала их. – Но девяносто тысяч штыков… Тысячи танков, орудий, САУ, реактивных установок… Это армада, Миша. Такая армия не может стоять у ворот месяцами. Ее нужно кормить, содержать. Это громадные деньги каждый день. Распустить по домам – да киевский режим скорее харакири сам себе сделает! Держать ее дальше в таком состоянии – армия начнет разлагаться. Она должна воевать, Миша. И она это сделает. Ты представляешь, сколько горя и смертей еще будет? И ты предлагаешь завершить все миром? Да кто тебя будет слушать?
– Во всяком случае, я должен попробовать, – проворчал мужчина. – Пусть услышат люди, пусть услышат наконец эти глухонемые деятели из Евросоюза! У меня есть знакомства, есть рычаги, я знаю, куда надавить. А потерпим поражение – хоть изобличим эту хунту. У меня есть несколько неоспоримых доказательств артобстрела населенных пунктов, где не было никаких ополченцев, расстрела мирных жителей айдаровцами, показания изнасилованных женщин…
– Не знаю, Мишенька, – вздохнула женщина. – Не знаю… Я всегда буду тебе помогать, всегда буду на твоей стороне, и это большая победа, что нас приглашают в Минск наравне со всеми. Но тебе не кажется, что это пыль в глаза? Наступление уже готовится, ищется повод обвинить ополчение в провокации, все уже предрешено. Переговоры в Минске – отвлекающий маневр. «Нормандская четверка» – это чушь, за спиной европейцев все равно маячат Штаты. Опять будут долдонить свою затянувшуюся песню: мы будем вести переговоры, но только после того, как будут выведены российские войска. И не докажешь им, родной, что для того, чтобы вывести с Украины российские войска, их нужно для начала туда ввести. А украинская делегация снова будет паясничать, задирать нос, а в кулуарах кричать: «Москаляку на гиляку!»
Депутат Рогач улыбнулся, отложил папку.
– А ты знаешь, для чего Господь создал украинцев?
– Не знаю, – помотала головой женщина.
– Чтобы русские учили историю. – Михаил Андреевич засмеялся. Потом сделался серьезным. – Есть один пункт, по которому мы будем настаивать, как ни по какому другому. Осенние выборы в парламент. Они пройдут в любом случае, но нужно, чтобы на них наконец обратили внимание наши… хм, западные партнеры. Пусть пришлют наблюдателей, увидят, как голосует народ, чем отличаются наши выборы от подобных клоунад на Украине, когда в урны бросают не бюллетени, а кандидатов…
– Ладно, Мишенька, поживем – увидим. Давай хоть расслабимся перед дорогой.
Они стояли обнявшись, полуодетые, непричесанные. Потом спохватились, глянув на часы, кинулись утрамбовывать в чемодан вещи, одежду.
– Милая, зачем ты все это тащишь? – сокрушался мужчина. – Полотенца, мыло, халаты… В Минске хорошие гостиницы, уверяю тебя, там все это есть. У нас будет номер люкс, мы же с тобой не проходимцы какие-нибудь.
– Нет, Миша, извини, я так не могу. Ничего, мы же с тобой дотащим? Вот еще сумочка небольшая, ее тоже нужно взять. Тут самые необходимые мои вещи…
– Самые необходимые? – схватился за голову Рогач. – Дорогая, мы же не на пожизненное в тюрьму едем, а в Минск на три дня! Впрочем, ладно, – смилостивился депутат. – Бери что хочешь. Старшина дотащит, ему все равно силу девать некуда.
Валентина насторожилась. В соседней квартире плакал ребенок. Было слышно, как мама (или какая другая женщина) успокаивает его. Стены в «элитном» доме были не очень толстыми, и часто приходилось не только выслушивать, чем живут соседи, но и сопереживать им. Депутат тоже насторожился. Очень часто он стал замечать, что его жена как-то неравнодушно ведет себя в присутствии маленьких детей. Глаза наполняются слезами, отворачивается, бывает, что и носом хлюпает. Он все понимал, не маленький. Вот и сейчас – сделала жалобное личико, словно ее чем-то обидели, трагически вздохнула, стала одеваться. Он отложил насущные дела, поднялся, заключил ее в объятия.
– Милая, ты опять?
– Мишенька, мы же еще молодые, здоровые, нам сам бог велел… Скажи честно, когда мы заведем ребенка?
– Честно? – Мужчина задумался. Потом неуверенно улыбнулся. – Вот вернемся из Минска…
– И сделаем ребенка? – Она доверчиво потянулась к нему. И тут же расстроилась. – Или только обсудим эту тему?
– Обсудить – это уже полдела. – Он натянуто рассмеялся. – Не волнуйся, родная, через год у нас будет ребенок.
– Обещаешь?
– Обещаю. А если начнется война, то лично возьму старую отцовскую берданку и пойду его защищать.
В дверь постучали. Михаил Александрович пошел открывать.
– В глазок посмотри, – крикнула в спину Валентина.
– Посмотрел, – проворчал он.
– И что там?
– Масонский глаз в треугольнике, – усмехнулся он.
В прихожую пружинящей походкой вошел широкоплечий старшина Оболдин в отглаженном камуфляже.
– Доброе утро, Михаил Александрович, пора. Машина у подъезда. Все готово?
– Можешь забирать, Кирилл… – Депутат подтащил к прихожей набитую сумку и пухлый чемодан на колесиках.
– Ничего себе. – Старшина задумчиво почесал вихрастый затылок. – А вы точно в Минск, Михаил Александрович? Или еще куда на пару месяцев? Острова там какие-нибудь…
– Не рассуждай, – улыбнулся депутат. – Тащи багаж в машину. Тебе это что – пушинка. Ты же у нас культурист.
– Точно, – хохотнул весельчак старшина. – Культурный турист.
Старшина поволок вещи вниз, а Михаил Александрович обнял подошедшую жену. Затем отстранился, осмотрел ее критическим глазом.
– Готова? Все в порядке, Валюша? Выглядишь супер. Первые леди глав ведущих государств нервно курят.
– Готова, Миша, – улыбнулась женщина. – Только сердце что-то немного пошаливает. Не понимаю, отчего. Волнуюсь, наверное. Может, и вправду на этот раз мы чего-нибудь добьемся?
– А если не получится, то все равно дадим им перцу, – уверил муж и депутат.
«Клиенты сели в белый микроавтобус «Форд» и следуют в аэропорт, – поступил сигнал. – Автомобиль не бронированный, обычный служебный. В автобусе шофер и сопровождающий. Во главе колонны милицейская «Лада» синего цвета. В ней трое. Колонна следует на высокой скорости без остановок». Паскевич поморщился – про милицейскую «Ладу» уговора не было. Ладно, бог с ней. Не танк. Он переключил волну и передал информацию Хардингу. Наемник молча проглотил сообщение о милицейском сопровождении. Подобные сюрпризы учитывались, к ним были готовы. Наемники рассредоточились по позициям. Вадим Паскевич с раннего утра обошел окрестности, наметив пути отхода – в каком-то рубище (в квартире Харецкого его хватало), делая вид, что ищет бутылки и металл. Вернулся в квартиру и примостился рядом с Хардингом, засевшим у окна. Фуллертон находился через две квартиры на этой же стороне. Янг обустроился на улице – метрах в семидесяти напротив, в самом средоточии мусорной свалки. Маскировка, судя по всему, была отменная – десять минут назад пара бродяг прошла в метре от него и ничего не заметила.
Поступил новый сигнал: «Через три минуты клиенты будут у вас». Без досадных недоразумений, конечно, не обошлось. Забыли про Харецкого, спящего в соседней комнате. Заскрипели половицы, хриплый стон продрал пространство. Харецкий взвизгнул от боли – промахнулся мимо дверного проема. Пробуждение состоялось. Похмелье было то еще. Распахнулась дверь, и он вырос на пороге – страшный, как ночной кошмар, с перекошенной физиономией, глаза блуждали.
– Мужики, водки налейте, будьте людьми… – исторг он с хрипом заматерелого шансонье. Покосился Хардинг – куда уж там, занятой человек. Паскевич с досадой скрипнул зубами. Водки в доме больше не было. Он нащупал нож с выкидным лезвием в боковом кармане.
– Мужики, ну, пожалуйста, у вас же есть… – канючил алкаш.
Паскевич подошел, изобразив радушную улыбку. Без усилий вонзил в живот – знал, что лезвие идеально острое, само отыщет дорогу. Отпрянул, вытащив нож из тела, чтобы не обрызгало кровью, пошел обратно в свой угол, вытер лезвие о штору. Глаза у Харецкого сбились в кучку, едва не вывалились из орбит. Он хлопал ртом, тупо смотрел, как рваная тельняшка пропитывается кровью. Покачнулся, схватился за стену.