– Вы совсем меня запутали. А кто же тогда «крот»? – Майор насупился, глаза смотрели настойчиво, не мигая, хотя было видно, как от волнения подергивается челюсть.
– Вы, Евгений Романович.
Наступила крайне интересная тишина. Даже бородач перестал возиться в развалинах кресла. Женщина шумно выдохнула, повисла на Лебеденко безвольной вешалкой. Майор презрительно усмехнулся, но щеки побелели от страха. Он попятился, но уткнулся в Семена Гончара, который не стал задерживаться на улице. Семен злорадно скалился. Терехов не успел и глазом моргнуть, как чужая рука извлекла пистолет из его кобуры.
– Вы сошли с ума… – пробормотал он, делаясь белым, как лист бумаги. Качнулся, оперся рукой о стену. Пот градом побежал по лбу. – Капитан, надеюсь, это шутка? В этом и заключается ваша так называемая продуктивная работа?
А вот теперь не осталось никаких сомнений. Все результаты кропотливой работы по выявлению вражеского информатора указывали на фигуру заместителя начальника штаба. Но решающей улики не было. Человек, которому было поручено выявить «крота», сам «кротом» и оказался. Он развивал бешеную активность, уводя следы подальше от собственной персоны. Он не мог отказаться от участия в операции на окраине Аметиста, видимо, до последнего рассчитывал, что пронесет, возьмут только женщину. В противном случае давно бы кинулся в бега, но и этот вариант просчитывался. Имелось второе оцепление из бойцов спецназа, расположенное в удалении. Возможно, Терехов чувствовал, что вокруг него сжимается кольцо, но до последнего отказывался в это верить. Ну, что ж, можно считать, что очная ставка состоялась…
Спецназовцы улыбались – приятно осознавать, что сделали все правильно. Майор продолжал что-то бормотать. Слова выдавливались из горла, как экскременты из заднего места. Ругань делалась тише, приходило понимание, что он зря расходует энергию. Он понурил голову, закрыл глаза, переводя дыхание… и вдруг рванулся, как крупная рыба, не желающая висеть на крючке! Вот этого не ожидали. В плотном кольце спецназа задержанные, как правило, не бузят. Сема Гончар получил локтем под дых, выдохнул «Ух, ё…» и согнулся пополам. Оттолкнуть его было делом техники. Кому-то здесь точно нужно прогуляться за мозгами! Никита рванулся – он стоял ближе всех к Терехову – но промахнулся, едва не переломал пальцы на руках, ударив по стене. Предатель уже уносился прочь, гремел по крыльцу. Поймают ли его бойцы из оцепления – это бабушка надвое сказала!
– Взять!!! – взревел Никита. – Лебеденко, остаться с бабой! – И кинулся за беглецом. И устремились все друг за другом – кошка за жучкой, жучка за внучкой… Топали по крыльцу, прыгали в сад. Майор, не мудрствуя лукаво, помчался по проторенной дорожке – к теплице. Протаранил пустую бочку, едва не снес неухоженную альпийскую горку. Он имел прекрасные шансы уйти, поскольку бежал без оглядки, понимая, что за свои художества заработал высшую меру в квадрате! Никита споткнулся о брошенный горшок. Остальные и вовсе попадали друг на друга в районе крыльца. Они возились, чертыхались, обвиняя друг друга в паразитизме и вредительстве.
– Терехов, стоять, не отягощайте свою вину! – прокричал Никита. – Стоять, стрелять буду!
Но этот упырь лишь прибавил ходу. Что ему терять? Он мчался антилопьими прыжками, перепрыгивая через клумбы и поливочные шланги. А Никита снова обо что-то запнулся, едва не вывернул вторую кисть. Окрашенная скамеечка с короткими ножками – такие обычно используют при сборе смородины – оказалась хорошим подспорьем. Он даже не размышлял. Схватил ее за ножку, оперся на левую ногу, правую согнул в колене – и метнул в беглеца мощным броском. Он руку чуть не вывернул из плечевой сумки! Терехов подлетал к теплице, намереваясь прыгнуть на боковую дорожку. Удар скамейкой пришелся точно по хребтине. Он по инерции полетел дальше, беспомощно взмахнув руками. Перелетел дорожку и на полном ходу головой вонзился в полиэтилен, укрывающий теплицу. Пленка была не новая, порвалась, как промокашка. Майор закричал, запутавшись в рослых помидорах, порванная пленка натянулась, поволокла за собой стойки – и большая часть конструкции обрушилась, похоронив под собой беглеца. Никита доковылял до теплицы, включил фонарь. Из мешанины досок, алюминиевых конструкций, ошметков пленки и покалеченных помидоров торчала нога. Она подергивалась, стучала носком по земле, словно сигнализировала: «Сдаюсь, хватит!» Никита схватил ее за лодыжку, потащил на «волю». Майор упирался, сыпал проклятьями, трещали разломанные конструкции. Ох, тяжелая это работа… Он выволок рычащего майора наружу, оседлал, принялся украшать окровавленное лицо. Тот выгнулся радугой. Какой норовистый мустанг! От майора истекали флюиды не просто страха, а какого-то пещерного ужаса. Куда подевался опрятный вдумчивый офицер, располагающий своим видом и манерами? Взметнулись ноги, обхватили Никиту за горло. Слава богу, что сил у майора уже не оставалось. Турченко чуть не вырвало. Не суйте свое дело в чужой нос, называется! Он бил локтем по грудной клетке, бил мощно, без жалости, чувствуя, как после каждого удара в майоре что-то скрипит и булькает. Не перестарался ли? Он прервал избиение – рука майора все равно ослабла и не причиняла больше неудобств. Вроде жив, издавал звуки, вибрировал. Он поднялся, пнул безвольное тело по бедру – теперь уж исключительно из хулиганских побуждений. Все, готовченко, как говорится…
– Ну, День ВДВ какой-то, – восхищенно заметил подошедший Копылов. – А это что за кусок грязи? – уставился на поверженного предателя.
Майор как-то странно дышал. Его лицо украшали ссадины и порезы – теплица сильно пострадала от его действий. Жалко теплицу. Никита присел на корточки, ткнул пальцем в дрожащее тело.
– Искусственное дыхание ему сделай, – добродушно посоветовал Терновский. – Рот в рот.
– После безуспешных реанимационных процедур… – тоном диктора Левитана завел Семен. Он заметно прихрамывал. – Хреново, мужики, снова ахиллово сухожилие воспалилось… Копылов, это ты виноват, столкнул меня, увалень, с крыльца!
– А чего ты лезешь поперек батьки? – ощетинился Копылов.
И снова едва не случилось возрождение Левиафана! Покалеченный майор ни в какую не желал мириться с судьбой. Он зарычал, как собака, сделал попытку подняться. Никита отвесил ему затрещину. Майора повело на сторону, он оперся на четыре конечности, начал бормотать что-то бессвязное.
– Не помогает, – вздохнул Турченко.
– Увеличь дозу, – посоветовал Копылов.
– Ладно, пусть встает, – махнул рукой Никита. – Пусть сам поднимется, чем нам его поднимать. Пакуйте эту дрянь, ребята, повезем ее туда, где ей самое подходящее место. Эй, Лебеденко, бабу не проворонил? – крикнул он.
– Никак нет, товарищ капитан! – по-уставному отозвался Лебеденко из дома. – Баба пока еще здесь, раскаялась и просит дать ей искупить вину! Вот только мужик ейный опять чем-то недоволен. Он хочет посидеть до утра в камере! Я справлюсь с ним, командир!
– Отвали от меня! – В доме снова что-то упало, задребезжало на режущей металлической ноте. Похоже, обуянный горем муж перешел к метанию банных тазиков.
Телефон сработал в тот момент, когда уставшие спецназовцы волокли свою добычу к крыльцу. Лебеденко спускал со ступеней поникшую женщину, бурча под нос, что быть нянькой при бабе, когда товарищи рискуют жизнью, ему еще не приходилось. Звук был отключен, но капитан почувствовал вибрацию.
– Приветствую, заместитель, – раздался глуховатый голос майора Шубина. – И где нас носит? В казарме, если верить посыльному, тебя нет. Вы чем там занимаетесь?
– По Камасутре работали, – проворчал Никита, начиная испытывать резонное беспокойство.
– Ну, и как? – развеселился Шубин.
– Никак. Книга лучше.
– Подозреваю, это был гомосексуальный опыт, – засмеялся комбат, как никто другой сведущий в любовных делах. – Как наш «крот»?
– Упакован, готов к отправке, – не без гордости отчитался Турченко. – «Кротиха» – тоже. Вид у нашего героя, правда, не вполне презентабельный. Сбежать пытался.
– Но на органы пойдет? – пошутил комбат.
– На органы пойдет.
– Вот и славно. Молодец, капитан, объявляю благодарность – и твоим соколам тоже. Возвращайтесь на базу, через полчаса нас ждет полковник Порохов. У нашего любимца, похоже, есть тема, которой он хочет с нами поделиться. Извини, капитан, – сменил тон Шубин, – не хотел, не мной придумано. Вызывают меня, тебя и начальника разведки Варгина. И именно сейчас, а не утром, не в выходные…
– То есть вместо того, чтобы ехать спать с чувством выполненного долга, надо куда-то хлебать киселя и обзаводиться свежим геморроем? – расстроился Никита.
– Ты схватываешь на лету, – похвалил Шубин. – Утешься тем, что высокое начальство вызывает не только тебя. Выполняйте приказание, товарищ капитан. – Комбат отключил связь.
Глава 5
Утро в поселке Верховец выдалось зябким, туманным. Воздух насыщала мелкая изморось. Из сизой хмари выплывали кособокие замшелые избы, дощатые заборы. На проезжей части кое-где сохранился асфальт – вспученный, покрытый трещинами. Было пять утра, ночь сопротивлялась утру, небо покрывала сплошная мрачная серость. Ночь, в отличие от предыдущих, выдалась холодной, с полуночи моросил мелкий дождь, который только недавно закончился. Поселок еще не проснулся, лишь у 45-го дома на улице Колхозной наблюдалась какая-то активность. Фактически дом находился в центре поселка, но улица Колхозная упиралась в неухоженное озеро, заросшее болотной травой, и последний дом на этой улице стоял особняком. Пробраться к нему можно было узкими переулками, отходящими от центральной улицы. От соседей двор закрывали рослые постройки, с другой стороны был овраг, с третьей – свалка. Во дворе хозяйничал громадный волкодав, безукоризненно выполняющий команды хозяина. Пожилой мужчина в кожаной жилетке – коренастый, с квадратной безволосой головой и цепкими глазами – возился во дворе, перекатывая пустые бочки от одного сарая к другому. Столь ранний час для хозяйственных работ его не смущал. Видно, верил в пословицу про бога и того, кто рано встает.
Послышалось приглушенное гудение. Мужчина насторожился, прошел к калитке, вырезанной в воротах. Цыкнул на пса, и тот, поджав хвост, покорно полез в свою будку. Мужчина высунулся из калитки, убедился, что это та самая машина, кинулся открывать ворота. Во двор въехала пятидверная «Нива», заляпанная грязью. Впрочем, номер был вполне читаем. Четыре цифры, четыре буквы, а слева наклейка с символикой ЛНР, прикрывающая флаг Украины. Номер был из «важных», останавливать без причины эту машину не могли (хотя смотря на кого нарвешься). Пожилой мужчина торопливо запер ворота, вздохнул с облегчением. Двор в его владениях был выстроен грамотно. Рассмотреть, что в нем творится, можно было только с вертолета. Глухо заворчала собака, но предпочла не вылезать из будки. «Джейсон, свои», – проворчал хозяин.
Из «Нивы» выбрался невысокий жилистый субъект в штормовке и камуфляже (с той же самой символикой). Мужчины обменялись рукопожатием.
– Приветствую, Федор Николаевич, – произнес Паскевич. – Все в порядке?
– Твоими молитвами, Вадим, – проворчал хозяин. – Ты один?
– Остальные пешком должны добраться. Думаю, где-то на подходе. Я их высадил под Кузьминкой, они лесом пошли, а я окольными дорогами с перекурами добирался. Калитку оставь незапертой, псу пасть заткни, чтобы не гавкал. И загони машину в гараж, чтобы не маячила тут на юру. В ней оружие.
– Что за публика, Вадим? – Мозиляк Федор Николаевич – верный сын своего отца, до последнего вздоха воевавшего под знаменами УПА, – смотрел на сообщника исподлобья, с вопросом.
– Американцы, мать их, – фыркнул Паскевич. – Заносчивые неприятные субъекты. Лично бы пристрелил, но нужны они нашей власти. Хорошие спецы, сносно понимают по-русски. Так что придется, Федор Николаевич, ломать себя через колено, выполнять все их прихоти и поменьше возникать. Уж постарайся, не подведи. Это на несколько дней, потом они уедут.
– Ладно, потерпим, – буркнул Мозиляк.
– Комнаты им приготовил?
– А чего их готовить, готовые они. Только извини, Вадим, тут тебе не «Хилтон» и не «Шератон», вода внизу, удобства во дворе. Не буду я им канализацию рыть.
– Дурень ты, батенька, – криво усмехнулся Паскевич. – Себе бы прорыл, а то всю жизнь таскаешься с тазиками и ведрами… Ладно. Есть еще кто-нибудь в доме?
– Дочурка моя, Василинка, – насупился Мозиляк. – Вон там ее хоромы, – кивнул он на окна, обрамленные наличниками.
Вадим подавил усмешку. «Дочурке» было под сорок, и шансов стать королевой красоты (даже в пределах отдельно взятого переулка) у нее не было никаких. Супруга Федора Николаевича тоже не была красавицей, скончалась лет восемь назад. Василине удалось выскочить замуж, но через полгода со слезами она прибежала обратно в отчий дом, а ее муж через три дня по какому-то странному стечению обстоятельств вышел ночью из дома и утонул в мелкой Верховке. В доме все было разбросано, словно после драки, а к шее утопленника привязана ржавая наковальня, которую этот ханурик вряд ли мог протащить самостоятельно дальше пары метров. Обнаружили его случайно – пацаны ныряли. «Самоубийство», – уверенно заявил местный участковый, тщательно изучив обстоятельства дела и затолкав глубже в карман перетянутую резинкой пачку денег.
– Василинка – могила, не волнуйся, – уверил Мозиляк. Словно в подтверждение сказанному, в приоткрытое окно высунулась ушастая непропорциональная голова с блеклыми волосами и заморгала маленькими глазками. «Могила – это точно», – мрачно подумал Паскевич.
Гости из дальнего зарубежья стали прибывать минут через сорок. Скрипнула калитка, и первым возник «глазастый» Фуллертон в брезентовом плаще и кирзовых сапогах. Увидев Паскевича, он испустил облегченный вздох, бросил на землю сумку.
– О май гад, – пробормотал он отрешенно. – Ну и дыра. Как в позавчера попал. Что за страна такая, как тут люди живут?
– Вы еще в России не были, Томас, – улыбнулся Паскевич. – Там бы вам не понравилось еще больше.
– Плевать на Россию, – фыркнул американец. – Я буду требовать надбавки за свою работу.
«Северный коэффициент», – подумал Паскевич, но промолчал.
– Проходите в хату, Томас, сейчас будет завтрак и отдых. Нормально добрались?
– Нормально, – проворчал Фуллертон. – В этой дыре аборигены еще спят.
– О, май гад, куда я попал! – спел ту же мантру Джерри, вторгаясь на подворье. Он был одет в старую куртку с меховой опушкой, старый пиджак, хиленькие брюки, в которых, должно быть, скончалось не одно поколение местных жителей. – Это не Монтана! Почему такая холодная ночь? – риторически вопрошал Джерри. – Вчера была теплая ночь, позавчера тоже, почему сегодня так холодно? Я хочу, чтобы моя куртка называлась не Аляска, а Ямайка!
– Вам не приходилось работать в северных широтах, Джерри? – сдержанно спросил Паскевич. Джерри фыркнул, с опаской покосился на угрюмо помалкивающую собачью будку.
– Приходилось, – ответил Фуллертон. – В Исландии и Норвегии. Не помню, чтобы Джерри выходил там из теплой машины. Прямо из салона и работал.
Снова состоялось приветственное рукопожатие. Между Джерри и Мозиляком сразу установилась взаимная неприязнь. Они пожали друг другу руки, но держали при этом такую дистанцию, словно боялись заразиться. Джерри протянул лишь пальцы, а Федор Николаевич скорчил каменную мину и с усилием заставил себя кивнуть.
Последним в калитку протиснулся Хардинг, похожий на рыбака, вернувшегося с неудачного лова. Непромокаемая накидка, панамка, за спиной рюкзак, из которого торчала складная бамбуковая удочка. Он мрачно смотрел по сторонам, выдержки хватало, чтобы не разразиться ругательствами.
– Не ожидали, шеф? – развеселился Янг. – Это вам не Мальта. И даже не Киев. Как там говорят? Здесь Рашей пахнет…
– Напьемся? – в полушутку предложил Фуллертон.
– Это ничего не решит, – возразил Хардинг.
– Не решит, – согласился Янг. – Но напиться нужно.
– Проходите в дом, господа, – предложил Паскевич. – Господин Мозиляк – радушный хозяин, сейчас вам будут предложены завтрак и отдельные комнаты.
Качество обслуживания в этом гиблом месте было отвратительным! В доме пахло как-то странно, и запах плесени в этом «ассорти» был не самым отталкивающим. Обстановка позапрошлого века, вздорные салфетки, скрипящие половицы, тусклые фотографии на стенах. Старинный телевизор зачем-то прикрывала ажурная ветошь. Сновала страшненькая особа с мужским именем, подогревала что-то на «музейной» плите, пугливо косилась на иностранцев. Ели за дубовым столом, у которого все ножки были разной высоты. Посуда была деревянная и алюминиевая. Картошка не жевалась, липла к зубам. Мясо было жестким, как подошва армейского ботинка. С кулинарией местные обитатели ладили плохо. Американцы фыркали под набыченным взглядом Мозиляка, ковырялись в тарелках. Фуллертон брезгливо сдирал с помидора кожуру, бормоча, что его организм на такое экстремальное питание не рассчитан. Кофе и колу, разумеется, не подали. Был странный чай, разящий луговыми травами, и теплое пиво в стеклянных бутылках под названием «Жигулевское», которое никто из присутствующих не смог выговорить. Не выпили даже по стакану – сработал рвотный рефлекс.
– Мы на дне, господа, – бормотал, вытирая губы, Янг. – Это вам не «Лост Эбби», не «Фрэмингхаммер». Это гораздо хуже. Надеюсь, мы долго не задержимся в этих убийственных широтах.
По завершении завтрака Василина, упакованная в плотную юбку и мужскую рубашку, стала прибирать посуду со стола. Рука Янга машинально отправилась в путь, чтобы хлопнуть ее по попе, но застыла на полдороге. Страшилище-то какое, себя не уважать… Он покосился на застывшего в углу Мозиляка. Тот все видел, его глаза сузились в амбразуры, он царапал Джерри недобрым взглядом. Американец смущенно кашлянул, буркнул «сорри».