– Валяй.
– Неужели ты и правда встала на сторону Губернатора?
Лилли и сама задавалась этим вопросом. Может, так проявлял себя стокгольмский синдром – странный психологический феномен, когда заложники чувствуют симпатию и начинают сопереживать своим захватчикам? Или она просто проецировала свою ярость и подавленные эмоции сквозь этого человека, словно он был бойцовым псом, неразрывно связанным со своим хозяином? Она знала лишь то, что была напугана.
– Я знаю, что он психопат, – в конце концов сказала она, тщательно выбирая слова. – Поверь мне… В других обстоятельствах… Я бы перешла на другую сторону улицы, чтобы только не встречаться с ним, если бы заметила его в отдалении.
Казалось, Остину этого было недостаточно. Встревоженный, он не мог найти слов.
– Так ты говоришь… что это… все это… из-за того, что настали тяжелые времена? Так?
Лилли посмотрела на Остина.
– Я вот что говорю. Мы знаем, что снаружи, и понимаем, что можем оказаться под угрозой. Может, мы еще ни разу с момента основания города не были в такой опасности. – Она задумалась. – Мне кажется, что Губернатор… не знаю… вышибает клин клином? – Затем она добавила чуть тише и чуть менее уверенно: – Пока он на нашей стороне.
В отдалении снова раздался оружейный залп, и они вздрогнули.
Дойдя до конца главной улицы, где две дороги пересекались под прямым углом, они увидели разбитый железнодорожный переезд. В темноте сломанный указатель и высокая, достающая до плеч трава создавали ощущение, что мир уже пал. Лилли помедлила, собираясь в одиночестве отправиться на север, к своему дому.
– Что ж, в таком случае… – Казалось, Остин не знал, куда деть руки. – Настало время для еще одной бессонной ночи.
Лилли устало улыбнулась ему.
– А знаешь… Пойдем ко мне. Можешь рассказать мне еще какую-нибудь скучную историю о серфинге на городском пляже Панамы. Черт возьми, может, ты так утомишь меня, что я даже засну.
С секунду Остин Баллард выглядел так, словно у него из пальца только что вытащили долго саднившую занозу.
Они устроились на ночь в импровизированной гостиной Лилли среди картонных коробок, обрезков ковров и бесполезного хлама, который оставили после себя прежние безымянные жильцы. Лилли заварила в термосе быстрорастворимый кофе, и они просто разговаривали в свете свечи. Они говорили о детстве – оба они выросли в спокойных пригородах с узкими улочками в окружении скаутских отрядов и воскресных барбекю, – а затем перешли к обсуждению жизни после Обращения, мечтая о том, что сделают, когда и если появится лекарство и все невзгоды окажутся позади. Остин сказал, что, возможно, переедет куда-нибудь в теплые края, найдет хорошую девушку, поселится вместе с ней и будет делать доски для серфинга или что-нибудь такое. Лилли поведала ему о своей мечте стать дизайнером, уехать в Нью-Йорк – если Нью-Йорк еще существует – и сделать себе имя. Ей все больше и больше нравился этот лохматый юноша с добрым сердцем. Она никак не переставала удивляться, каким приятным человеком он оказался, сбросив спесь, и раздумывала, не были ли его игры в плейбоя своеобразным защитным механизмом. Или он просто столкнулся с тем же самым, с чем сталкивался в эти дни любой из выживших, – с каким-то опасным нервным расстройством, которому еще не нашли названия. Несмотря на все эти откровения, Лилли была рада, что Остин составил ей компанию в тот вечер, и они проговорили до рассвета.
В какой-то момент, когда стало уже очень поздно и воцарилось неловкое молчание, Лилли осмотрелась в темной квартире и попыталась вспомнить, куда засунула свой скромный запас выпивки.
– Если мне не изменяет память, у меня, кажется, была припрятана бутылка ликера на крайний случай.
Остин внимательно посмотрел на Лилли.
– Ты уверена, что готова распить ее?
Она пожала плечами, встала с дивана и прошла на другой конец комнаты к стопке ящиков.
– Когда, если не сейчас, – пробормотала она, шаря среди дополнительных одеял, бутылок с водой, патронов, пластыря и дезинфицирующих средств. – А вот и он! – наконец сказала она, обнаружив красивую бутылку со светло-коричневой жидкостью.
Вернувшись, она вытащила пробку.
– За хороший сон этой ночью! – возвестила она и хлебнула ликера, промочив горло.
Лилли села на диван рядом с Остином и протянула ему бутылку. Он снова поморщился от болезненной раны, сделал глоток и скорчился, когда спиртное обожгло ему желудок.
– Боже, да я просто сопляк.
– Ты о чем? Ты не сопляк. Ты молодой парень, участвуешь в вылазках… Постоянно выходишь за границы безопасной зоны. – Она взяла бутылку и глотнула еще раз. – У тебя все будет в порядке.
Он с укором взглянул на нее.
– «Молодой парень»? А ты кто, пенсионерка? Лилли, мне почти двадцать три, – ухмыльнулся он. – Дай-ка мне бутылку.
Сделав очередной глоток, Остин содрогнулся, закашлялся и прижал руку к ране.
– Черт!
Лилли хихикнула.
– Ты в порядке? Принести водички? Нет? – Вытащив бутылку у него из рук, она снова приложилась к ней. – Правда в том, что я гожусь тебе… в старшие сестры. – Она икнула и снова захихикала, прикрыв рот рукой. – Боже, извини.
Остин засмеялся. Боль снова пронзила его тело, и он поморщился.
Еще некоторое время они пили и болтали, пока Остин снова не закашлялся, прижав ладонь к боку.
– Ты в порядке? – Лилли наклонилась и убрала локон с его глаз. – Может, примешь «Тайленол»?
– Я в норме! – отрезал он, а затем мучительно вздохнул. – Прости… Спасибо за предложение, но я воздержусь. – Он дотронулся до ее руки. – Прости, что я такой… слабый. Чувствую себя идиотом… чертовым инвалидом. Как можно быть таким неуклюжим?
Лилли посмотрела на него.
– Заканчивай, а? Ты вовсе не неуклюжий и уж точно не инвалид.
– Спасибо. – Он заглянул ей в глаза и снова прикоснулся к руке девушки. – Спасибо тебе.
На мгновение Лилли показалось, что темнота, окружавшая ее, завертелась в безумном вихре. В груди потеплело, жар волнами распространился по всему телу до самых кончиков пальцев. Лилли захотела поцеловать Остина. Она посмотрела правде в глаза. Ей ужасно хотелось поцеловать этого парня. Хотелось доказать ему, что он не слабак… что он прекрасный, сильный, зрелый мужчина, на которого можно положиться. Но что-то сдерживало ее. Она была не слишком хороша в таких делах. Лилли не строила из себя скромницу – у нее было много мужчин, – но никак не могла решиться. Вместо этого она просто посмотрела на Остина, и выражение ее лица, очевидно, намекнуло ему: внутри нее бушевала буря. Улыбка его исчезла. Он прикоснулся к щеке Лилли. Она облизнула губы, обдумывая следующий шаг и отчаянно желая схватить парня и покрыть поцелуями его лицо.
Наконец Остин прервал неловкое молчание, спросив:
– Ты что, всю ночь собираешься хлебать этот ликер?
Усмехнувшись, Лилли передала ему бутылку, и он хорошенько приложился к ней, влив в себя солидную часть оставшейся выпивки. На этот раз он не поморщился. Он не скривился от боли. Он просто посмотрел на Лилли и сказал:
– Думаю, я должен тебя кое о чем предупредить. – В его огромных карих глазах отразилось смущение, сожаление и, может, даже легкий намек на стыд. – У меня нет презерватива.
Все началось с пьяного хохота. Лилли содрогалась всем телом, взвизгивала и фыркала – она так не смеялась с самого начала эпидемии, – пока в боку не закололо, а на глазах не выступили слезы. Остин не мог не присоединиться к ней и смеялся без остановки, пока не осознал, что Лилли схватила его за ворот толстовки и сказала, что ей нет никакого дела до чертовых презервативов, а затем, не успев и глазом моргнуть, притянула его лицо к своему, и их губы соприкоснулись.
Страсть подпитывалась алкоголем. Они сплелись воедино и принялись двигаться с такой неистовостью, что на пол полетела бутылка, и лампа, стоявшая возле дивана, и стопка книг, которые Лилли собиралась прочитать однажды. Остин скатился с дивана, и Лилли атаковала его, энергично орудуя языком во рту парня. В его дыхании чувствовалась сладость ликера, его мускусный запах сводил с ума. Лилли скользнула рукой к его тазу.
Тянулись минуты. Лилли и Остин купались в жаре, который источали их тела, наружу вырвалось месяцами подавлявшееся желание. Лилли чувствовала прикосновения Остина: он провел рукой по груди у нее под майкой, по мягким бедрам, промеж ног – и лоно ее увлажнилось, она задышала тяжело и быстро, изнывая от желания. Внезапно она поняла, что он снова поморщился от боли в боку, заметила повязку, выглядывавшую из-под задранной до уровня груди толстовки, и отстранилась. Один вид раны разрывал ей сердце – она чувствовала, что сама была в ответе за увечье, и теперь отчаянно желала все исправить.
– Давай-ка, – сказала она, взяв Остина за руку и поднимая его на диван. – Смотри на меня, – прошептала она, когда он лег и попытался перевести дыхание. – Просто смотри.
Она принялась снимать с себя одежду, по одному предмету зараз, не отрывая взгляда от Остина. Он уже расстегивал ремень. Выскользнув из майки, Лилли посмотрела на него блестящими глазами. Она не спешила, аккуратно складывая каждый предмет одежды – джинсы, бюстгальтер, трусики, – и тем самым ошеломляла его, держала в напряжении, пока не осталась в лунном свете полностью обнаженной. Волосы ее в беспорядке падали на лицо, голова кружилась от выпивки и желания. По рукам пробежали мурашки.
Она молча подошла к Остину. Не сводя с него глаз, она села ему на колени. Он громко, чувственно вздохнул, оказавшись внутри девушки. Ощущения были невероятны. Лилли ритмично двигалась вверх и вниз, и перед глазами ее мелькали искры и вспышки. Он выгнул спину и кончил в нее. Теперь он уже не был ранен. Теперь он уже не был просто юнцом, который строил из себя крутого.
Остин кончил первым, и оба они содрогнулись от его оргазма. Затем Лилли дернулась, в кончиках пальцев закололо, покалывание распространилось на все тело и достигло солнечного сплетения, и наконец последовал взрыв. Оргазм обрушился на нее со всей силой, едва не уронив девушку, но она схватилась за длинные, блестящие, кудрявые волосы Остина и обрела удовлетворение в его жарких объятиях. Они вместе упали, не отпуская друг друга и ожидая, пока спокойствие вернется к ним, подобно морскому приливу.
Они долго лежали, обнявшись, и слушали тишину, нарушаемую лишь неровной симфонией их дыхания. Лилли натянула на себя одеяло и неожиданно вернулась к реальности. Виски пронзило болью, которая быстро сконцентрировалась в районе переносицы. Что она наделала? Трезвея, она начинала чувствовать сожаление. Отвернувшись к окну, она наконец начала:
– Остин, послушай…
– Нет. – Он дотронулся до ее плеча и принялся натягивать штаны. – Тебе не нужно этого говорить.
– Чего говорить?
– Не знаю… – пожал плечами он. – Мол, все это неправильно… и не стоит нам злоупотреблять… и что всему виной алкоголь и все такое.
Лилли грустно улыбнулась.
– Я и не собиралась говорить это.
Он посмотрел на нее и усмехнулся.
– Я просто хочу все сделать правильно, Лилли… Мне не хочется давить на тебя.
Она поцеловала его в лоб.
А потом они взялись за уборку: подняли все, что упало с тумбочки, установили на место все лампы, сложили в стопку книги и снова оделись. Ни один из них не нашел других слов, хотя оба сгорали от желания поговорить об этом.
Позже, ближе к рассвету, Остин сказал:
– Знаешь… Кое-что не дает мне покоя… Было кое-что странное в той комнате с ходячими в катакомбах под треком.
Лилли посмотрела на него, в изнеможении опустившись на диван.
– Да?
Остин вздохнул.
– Не хочу нагнетать обстановку, но это и правда не дает мне покоя.
– Что?
– Хм… – Он встретился глазами с девушкой. – В общем… Губернатор, видимо, скормил тем ходячим мертвого пилота и женщину из вертолета. Так?
– Да, думаю так, – кивнула Лилли, не желая думать об этом. – Увы.
Остин закусил губу.
– Так вот, мне вовсе не хочется вспоминать этот ужас, но я никак не могу забыть, что кое-чего там не хватало.
– И чего же?
Парень внимательно посмотрел на Лилли.
– Голов. Голов не было. Куда делись чертовы головы?
Глава десятая
Брюс Аллан Купер стоял возле гаражной двери в полуподвальных помещениях арены. Единственная магниевая лампа, висевшая над ним в железной клетке, неровным светом освещала коридор. Брюс не обращал внимания на звуки, долетавшие до него из камеры, – как у этого мужика вообще получалось так долго работать без остановки? Злобные крики темнокожей девчонки теперь переросли в сдавленные, прерывистые всхлипы.
Мускулистые руки Брюса – толстые, как стволы, – были скрещены на его широкой груди. В памяти у него проносились картинки тех дней до начала эпидемии, когда у них с отцом была заправочная станция. Он и тогда забывал о времени, закопавшись в «Камаро-427» со всеми ее осями и полусферическими камерами сгорания. Теперь он снова потерял счет времени. Он думал о своей девушке Шоне, вспоминал, как подолгу они занимались этим – и воспоминание это грело ему сердце, хотя и нагоняло легкую тоску. Но это… Это было совсем другим.
Он так долго стоял за дверью, что заболели ноги, и теперь Брюс топтался на месте. Мускулистый, похожий на портового грузчика, он весил более двухсот пятидесяти фунтов. Это переходило все границы. Стоять дальше было невозможно.
Последние минут двадцать до Брюса доносилось приглушенное бормотание Губернатора, который провоцировал женщину, терзал ее и насмехался над ней. Бог знает, что он делал с ней теперь.
Обрушилась тишина.
Брюс приложил ухо к двери: какого черта он с ней делал?
В темной камере Губернатор возвышался над обмякшей женщиной. Затянув ремень, он застегнул ширинку. Истерзанное тело пленницы не падало на пол только благодаря веревкам, обернутым вокруг ее кровоточащих запястий. В тишине раздавалось ее тяжелое дыхание, дреды скрывали избитое лицо. С опухших губ капали слезы, сопли и кровь, смешавшиеся в единую субстанцию.
Губернатор отдыхал, смотря на нее. Он чувствовал себя прекрасно: получив удовлетворение, он ощутил прилив сил. Руки саднило. Костяшки были сбиты – избивая женщину, Губернатор не раз и не два заехал кулаками ей по зубам. Он искусно доводил ее до полубессознательного состояния, но в последний момент всегда возвращал ее в чувство выверенной пощечиной или ударом под дых. Стараясь не приближаться к ее рту, он внимательно изучил все остальные впадины на ее теле. Внутри его, казалось, работал мотор, благодаря которому он оставался сильным и жестким и не терял бдительности.
– Ладно… Признаю, – спокойно сказал он ей. – Я немного увлекся.
Она отдувалась, всхлипывала и из последних сил старалась не потерять сознание. Она не могла поднять голову, хотя было очевидно, что ей очень хотелось. Ей очень хотелось что-то ему сказать. Пол под ней был забрызган кровью, длинные дреды в беспорядке свисали на лицо. Футболка из спандекса, разорванная на груди, вся была покрыта дырами. Обнаженная нижняя часть тела – ноги все еще были разведены веревками в разные стороны – блестела от пота. На карамельной коже виднелись темные кровоподтеки и ссадины – дело рук Губернатора.
Губернатор внимательно посмотрел на женщину.
– Но я ничуть не жалею. Каждая минута стала для меня наслаждением. А что насчет тебя?
Ему хотелось проверить, скажет ли она что-нибудь. Тяжело отдуваясь, она издала какой-то сдавленный звук, в котором слились кашель, всхлип и стон. Губернатор улыбнулся.
– Нет? Вот уж не думаю.
Подойдя к двери, он ударил по ней, после чего пригладил длинные черные волосы.
– Мы закончили! – крикнул он Брюсу. – Выпусти меня!
Дверь скрипнула на старых петлях, и в камеру из коридора ворвался резкий свет.
Брюс молча стоял снаружи со спокойствием индейца. Губернатор даже не встретился с ним взглядом. Снова повернувшись к женщине, лежащей на полу, Губернатор наклонил голову, изучая ее. Она была крепким орешком, в этом сомнений не оставалось. Брюс оказался прав. Ничто не могло заставить эту сволочь заговорить. Но теперь – теперь – Губернатор заметил кое-что такое, что неожиданно заставило его содрогнуться от радости. Ему пришлось внимательно вглядеться в пленницу, чтобы убедиться, ведь волосы скрывали ее черты, но звуки все выдавали. Поняв это, Губернатор усмехнулся.
Она плакала.
Губернатор наслаждался этим.
– Не сдерживайся, дай волю слезам, милочка. Тебе нужно выплакаться. Ты это заслужила. Стыдиться тебе нечего. Плачь сколько влезет.
Он развернулся и направился к выходу, но помедлил, услышав кое-что еще. Снова повернувшись к женщине, он наклонил голову. На какой-то миг ему показалось, что он различил какие-то слова. Он прислушался и снова услышал, как она говорила, прерываемая мучительными стонами.
– Я… оплакиваю… не себя, – сказала она в пол, не в силах поднять голову от боли. Ей приходилось глотать воздух, чтобы слова вырывались наружу. – Я… оплакиваю… тебя.
Губернатор удивленно посмотрел на нее.
Она приподняла голову, чтобы взглянуть ему в глаза сквозь занавес из мокрых дредов. Ее коричневое лицо было покрыто слизью и кровью, слезы катились по опухшим щекам, взгляд пронизывал Губернатора насквозь. На миг на ее точеном оскорбленном лице отразилась вся боль, и отчаяние, и злоба, и тоска, и безнадежность этого жестокого чумного мира – и в мгновение ока все это уступило место чистой, неодолимой ненависти, оставив на лице лишь маску животного инстинкта убийцы.
– Я обдумываю все, что сделаю с тобой, – очень ровно, практически спокойно сказала она, – и плачу из-за этого. Мне страшно.
Губернатор улыбнулся:
– Как мило. Отдохни – хотя бы немного. Позже придет парень, чтобы привести тебя в порядок. Может, он тебя подлатает. Может, и сам немного позабавится. Но главное – он подготовит тебя к тому моменту, как я вернусь. – Он подмигнул. – Мне просто хочется, чтобы тебе было чего ожидать. – Развернувшись, он помахал ей через плечо. – Увидимся.