- О чем это? - раздраженно спросил я.
- В данном случае о твоем страхе. Так говорил несчастный Ницше, устами Заратустры.
- Причем здесь несчастный Ницше? Я боюсь себя. Я лучше думал о себе. Ведь никогда и представить себе не мог, что в состоянии хладнокровно освежевать человека. И ничего... Ничего... Где все эти интеллигентские мучения, рвотное отвращение. Где?
Улисс не ответил. Он с интересом пересчитывал заклепки на левой стороне ремня, потом под их блестящим строем обнаружил другую надпись и принялся читать:
- ... когда-нибудь ты не увидишь более своей высоты, а твое неизменное будет слишком близко к тебе; твое возвышенное будет даже пугать тебя, как призрак. Когда-нибудь ты воскликнешь: "Все ложь!"
- Да о чем ты, Боже мой?! Какая высота? Что? Убийство что-то возвышенное?
- Ты мне изрядно надоел, - скривившись, сказал Улисс, - что ты стенаешь? Что мучаешься? Убил, ну и убил. Не специально же. Защищал себя. Самозащита. Вылезло из тебя что-то усердно скрываемое всеми твоими воспитателями. Значит, такой ты и есть на самом деле. Привыкай к себе.
- Нет, я не такой. Я нежный, любящий...
- Самокритичный, - добавил Улисс с усмешкой. - Ведешь себя как девка, которой слишком мало предложили.
- Да, кто ты такой, чтобы со мною так разговаривать?
- Я? Ты можешь прочитать об этом вон там, - ответил Улисс, указывая на заднюю часть ремня. - Но если не хочешь утруждать себя, я процитирую: "Всюду раздается голос тех, кто проповедует смерть; и земля полна теми, кому нужно проповедовать смерть".
- И кто же тебя уполномочил?
- Я бы его... Ищу.
- Ясно. Что ж, господин проповедник. Ответьте мне...
- Готов. Спрашивай.
- Верить в Бога означает верить в бессмертие души, не так ли?
- Если только не верить в смерть Бога, то да.
- Если душа бессмертна, имеет ли смысл спасать свое материальное тело, разрушая другие творения Бога, как это сделал я?
- Постановка вопроса требует философского подхода. И ты, и лишенные тобой жизни люди - творенья божьи. Либо они убили бы тебя, либо ты их. Господь почему-то отдал предпочтение тебе, следовательно, ты ему здесь нужен больше, чем те. Свыкнись с этим. И еще. Не презирай свое тело. Философ был такой - Сигер Брабантский. Он считал, что душа только в теле может испытать всю полноту существования. Так что, спасая тело, может быть, ты спасал единственное окно своей души.
- Все равно... Душа... Тело... Философский взгляд. Нет. Здесь должен быть взгляд порядочного человека.
- Гм, - хмыкнул Улисс, - да, порядочный человек даже восхитится твоим поступком. Какая красота. Блеск холодного оружия, справедливое наказание злоумышленников. Блистательный судья. Гордись Арский! Гордись.
- Но Бог...
- Существует он или нет - еще вопрос. А зло вот оно, на каждом шагу, в каждом мгновении бытия, и я порядочный человек, то бишь законопослушный обыватель, сжигаемый справедливым гневом, каждый день склоняю перед ним голову. А тут красавец Арский... Так что тебя мучает, милый?! - иронически воскликнул Улисс, хватаясь за воротник своего великолепного белого смокинга.
Я молча окинул взглядом ладную фигуру собеседника, решил, что вечерний костюм сидит на нем не хуже ковбойских одежд, и, отметив странное подрагивание его тела, сказал:
- Не знаю, не знаю... Я ощущаю холод и безразличие. Возможно, они к месту, потому что где-то за ними отвращение. Но вот что странно: почему я все это говорю тебе, а ты так спокойно меня слушаешь?
- Ты мне это говоришь, потому что не веришь в мою реальность и правильно дела...
Окончание фразы повисло в воздухе, недосказанным. Монотонное постукивание колес оставило ее где-то позади. Я был один в вагоне. Что это было? Плод воспаленного воображения, реалии жизни безумного ангела или запоздалое раскаяние? Почему? Я убил, потом хладнокровно покинул место преступления, сделал все, чтобы скрыться, измывался над контролером и воспевал дифирамбы орудию убийства. Потом появился Улисс Брук - то ли человек, то ли призрак, ищущий Великого Оптика, и я вдруг стал рассказывать ему о свершившемся. Почему до появления Улисса я был похож на мальчишку, который только что объявил убитыми двух оловянных солдатиков? Что происходит? Может быть, я дебильный ангел? Ангел!? Какое безумие! Безумие ли?
Из транса я вышел, когда за окном уже тянулись дачные поселки. Решение сойти возникло неожиданно. Здесь, на окраине города, никому не придет в голову искать несчастного Тима среди заброшенных дачных домиков. Я вышел на пустынном полустанке и по неасфальтированной дороге направился в сторону моря. Непростые мысли ушли. Хотелось есть и спать. И еще одно желание томило каждую мою клетку: не нарваться... да, именно не нарваться. Не встретить никого, у кого могло бы возникнуть любопытство относительно моей личности.
Я прошел улицу до конца. Дальше, метрах в ста, плескалось море. Какое неприветливое, неуютное оно зимой. Лицо мира. Всякое малое и незначительное меняет его. Свинцовое небо, приросшее к грозным волнам... Как давит оно. Что-то завораживающее, обволакивающе-гипнотическое есть в этой тоскливой картине. И, наверное, все было бы очень просто, если бы я не был ее мелким объектом.
С трудом вернувшись к реальности, я пошел вдоль берега. Дома, встречавшиеся по пути, имели нежилой вид. Нелегко было решиться вломиться в какой-то из них, но другого пути у меня не было. Наконец, собравшись духом, я перелез через забор, огораживающий очередной домик, и оказался перед запертой дверью, взломать которую не составило труда - кажется, я окончательно превратился в рецидивиста. Тим Арский по кличке "Дебильный Ангел" - звучит неплохо.
Пахло нежилым помещением. Я прошел через маленькую кухню и оказался в крохотной комнате. Кроме стола, табурета и кровати, застеленной солдатским одеялом, здесь не было ничего, но не думаю, чтобы в раю я нашел что-нибудь лучше. В голове гудело, как после сильной попойки, когда ты уже не пьян, но и до трезвости вместе с похмельем далеко. Мысли были пустые и никчемные. Я лег на кровать, обернулся старым, пахнувшим пылью, одеялом, закрыл глаза. "Как легко человек привыкает к любым условиям существования, - думал я, засыпая, - не удивлюсь, если по этой способности мы на втором месте в животном мире. Первое занимают тараканы. Какое ущемление человеческого честолюбия!" Потом я заснул. Мне снились мои сослуживцы. Они жаловались на меня шефу, а он спрашивал каждого: "А дихлофосом пробовали?"
Когда я проснулся и сквозь частокол ресниц увидел сидящего за столом, человека, то удивился не очень - обыденность с потрохами сожрала мою способность удивляться.
- Хорошо, что ты пришел, - сказал человек.
- Но...- засомневался я, оглядываясь на дверь и размышляя, какой подвох на этот раз устроил мне сценарист по имени Судьба. Была бы у меня возможность встретиться с ним с глазу на глаз, я бы не преминул напомнить совет славного Балтазара Грасиана, что следует, чуждаясь пошлого, не впадать в оригинальничанье.
- Я давно жду тебя, - продолжал незнакомец, не обращая внимания на мое сомнение. Это был человек в годах. Серые, ясные глаза и рыжие, аккуратно подстриженные усы не красили его лица, но придавали ему особую привлекательность, так располагающую обычно незнакомых людей на откровение.
- Вставай. Ты, верно, проголодался, - сказал он, аккуратно снимая салфетку со стола. Под ней лежала буханка хлеба и несколько банок консервов.
- Спасибо, - поблагодарил я, растерянно, - но вы, явно, меня с кем-то путаете.
- Нет. Думаю, что нет, - задумчиво сказал человек. Его голос был мягок и, пожалуй, даже тонок.
- Но я здесь совершенно случайно?! Извините, я не хотел причинять ущерб вашей даче. Если как-то могу возместить...
- Ешь, - прервал меня незнакомец, подвигая ко мне нож. - Случайных событий нет, мой мальчик. Мы имеем дело со следствиями.
- Слишком уж метафизично, - заметил я, послушно вонзая нож в банку тушенки и оставив всякие попытки извиниться и объясниться.
- Ты так считаешь? Тогда, быть может, ты знаешь механизм, созданный человеком и служащий для генерации случайных чисел?
- Хотя бы рулетка, - не задумываясь, ответил я.
Человек улыбнулся и, пошарив в кармане, бросил на стол пару игральных костей.
- Это проще рулетки, - сказал он, подбирая их бокалом. Незнакомец потряс им над ухом и, резко опрокинув, поставил на стол. Задумавшись на мгновение, он сказал:
- Три-пять. Прошу.
Я поднял бокал... Действительно, три-пять. Я подозрительно посмотрел на "провидца".
- О, нет, мой мальчик, к наперсточникам и гипнологам никакого отношения не имею, да и кости - самые что ни на есть обычные, - сделав эффектную паузу, незнакомец продолжал, - просто человек называет случайностью не то, что может произойти, а то, что не в состоянии учесть.
- И что же вы учитываете здесь? - заинтересованно спросил я.
- Здесь? Многое. Начальное положение костей, колебание и вращение их, шероховатость стола и бокала, атмосферное давление и многое, многое другое. Но главное - не задумываться над ответом. Решение должно прийти само по себе.
- Но вы...
- Я могу мальчик мой. И ты сможешь, но только тебе надо будет прожить не менее моего и каждое мгновение жизни посвятить овладению сокровенным знанием. Наступит момент, когда...
- С чего начинать?
- С физики твердого тела. Потом, используя не сухие научные формулы, а мои методы чистого мышления, ты познаешь вещь в себе, быть может, даже в том смысле, как о ней писал Кант...
- Только не замахивайтесь на категорический императив.
- ... и тогда сам человек откроется перед тобой, - продолжал с жаром проповедовать незнакомец, не обращая внимания на мои слова.
- Подождите, подождите... Что? Вы считаете, что поведение человека тоже есть следствие чего-то?
- А как же? Человек - следствие своих предыдущих существований. По правде говоря, это все очень сложно. Я так и не узнал всего. Но сегодня утром я знал, что ко мне придет человек и придет он на берег... Да, необходимо много трудиться.
- А для чего?
- Для овладения знанием.
- Для чего?
- Что "для чего"? - растерянно переспросил незнакомец.
- Для чего трата времени. Что цена нечеловеческим усилиям и рабскому труду?
- Знание, а, как известно всякое знание используется во благо... мой собеседник замялся.
- Человечества, - подсказал я.
- Да, человечества.
- И чем ваша метода осчастливит мир?
- Всем. Это - поезда, которые никогда не сойдут с рельс, корабли, которые никогда не утонут, супруги, которые никогда не разведутся, уроды, которые никогда не родятся...
- Всеобщее благоденствие и процветание.
- Именно. Золотой век. Разве такая идея не стоит жизни?
- Нет, если эта жизнь не одна и не только ваша. Скучно. Все расписано и расчерчено.
- Перестаньте. Может быть скучно в Раю?
- Вольтер на вопрос: "Вы предпочитаете Рай или Ад?", ответил: "В первом климат лучше, зато во втором какая компания!"
- Конечно, он был Вольтером, а те другие, страдающие и жаждущие покоя и мира? Они не достойны счастья?
- В вашем мире никогда не родится Вольтер.
- Зато не будет Нерона, де Реца, Гитлера.
- А вот это не обязательно.
- Почему же?
- Предположим, вы имеете сложный механизм. Кто может вывести его из строя так, чтобы никто не заподозрил явного вредительства? Тот, кто лучше знает его устройство и принцип действия...
- Вы хотите сказать... нет, это возмутительно. Человек, столько лет отдавший подобной науке, не может быть носителем зла. Это цепочка, где одно звено крепко держит другое.
- Возможно, может быть, - рассеянно пробормотал я, бросая кости в бокал. Я потряс его над ухом и поставил на стол.
- Два-шесть, - произнес я с видом карточного шулера, срывающего банк.
- Не реально, - усмехнулся незнакомец, открывая кости. Глаза его округлились.
- Я знал, знал... Не один! - воскликнул он, вскакивая. - Я Максим Максимович Димов! А вы? Вы?! Какая радость!
Он схватил мою руку, отчаянно затряс ее и вдруг замер. Перехватив кисть за запястье, мой новый знакомый осторожно повернул ее внутренней стороной ладони к себе.
- Это что? - дрожащим голосом спросил он.
- Рука, - ответил я обеспокоено.
- Но где? Где линии? Где линии на вашей ладони? - почти закричал он, хватая мою левую руку. - Где вообще папиллярные линии?
Я посмотрел на ладони. Они были чисты, как только что застывший воск.
- Вы что? Пересаживали кожу? Жгли кислотой? - с надеждой взмолился Максим Максимыч.
- Это действительно странно, - произнес я, соображая, что теперь мои руки, мои пальцы не оставляют никаких отпечатков. - Я ничего не делал.
- Поймите, человек должен иметь линии. Они его судьба, следствие предыдущих существований...
- Я клянусь. Я ничего не предпринимал, чтобы избавиться от них. Совсем ничего.
- Не понимаю, - пробормотал Максим Максимыч, устало опускаясь на стул. - Вы же не Логос.
- Что я не?
- Только первопричина не имеет ничего прежде себя. Только у Господа нет существования и нет судьбы. Вы же не Бог.
Мне понравилось, что этот странный человек стал называть меня на "ВЫ", ведь я не просто одушевленный предмет, ангел я.
- Вы же не Бог, - снова повторил, убеждая самого себя, Максим Максимыч.
- А почему бы и нет? - спросил я, вновь принявшись за еду.
- Да, все напрасно, - пробормотал, не слушая меня, мой собеседник. Столько лет... Хирология, астро...
- "Херо" чего? - переспросил я.
- Хиромантия, - объяснил он и, помолчав, продолжил, - Я давно занимаюсь всем этим. Я редко ошибался. Я предсказывал судьбы, я читал жизни по звездам, определял болезни и исцелял.
- Вы считаете, что вершили добро? - поинтересовался я, ощущая, как что-то непонятное происходит со мной.
- Не знаю. Зло множественно, добро - едино, но великое добро часто становится...
Максим Максимович запнулся на полуслове. Глаза его казалось вошли в меня.
- Что с вами? - спросил он дрожащим голосом.
- Со мной? Ничего, - соврал я, чувствуя, как мой мозг отдаляется, оставляя сознанию малую толику себя. Так было, когда я бежал от изрешеченной машины, но если тогда шок мог быть виной странного состояния, то теперь происходящее было пугающе непонятным.
- Проникнуть в суть вещей - для человека много, - услышал я голос и то был мой голос, но это был не я. - Нет ничего в проникновении существующего в несущественное. Так ты хочешь проникнуть в суть человека?
- Да.
- Сколько написано у тебя на веку?
- Шестьдесят четыре, - смиренно ответил хиромант и, помолчав, добавил, - но мне уже шестьдесят шесть.
- Извини, я задержался, - сказал кто-то моим голосом. Далее все произошло очень быстро. Моя рука скользнула под полу плаща. Сверкнул клинок. Взмах и четкая линия легла между покорными глазами. Разрубленный табурет заскрипел, медленно распадаясь на две симметричные части. Тело осело, раскрылось как стручок фасоли.
- О, Господи, - взмолилась моя малая часть.
- Равный Богу должен быть с Богом, - объявил мой неизвестный повелитель.
Над рассеченным телом парил звездный шар. Мне слышался голос того, кто прежде звался Максимом Димовым. Он то благодарил меня, то осыпал страшными проклятиями. Сопровождаемый шелестом бессвязных слов, шар поплыл к двери. Завороженный, я пошел за ним. Звездный комок выплыл под хмурое небо. Над водой он рассыпался, и, казалось, из звезд сложился человеческий силуэт. Он махнул мне рукой и пошел по рассерженным волнам к неясной нитке горизонта. Я владел собой полностью. Никто более не управлял моим уставшим телом. Я, Тим Арский, - палач...
- Слуга Господа, - шепнул кто-то на ухо.
- Его гильотина, - крикнул я и размахнувшись швырнул меч в воду. В тоже мгновение ужасная боль обрушилась на меня. Она крутила, утюжила, ломала кости. Сокрушенный мозг капитулировал. Я повернулся и бросился в пену прибоя.
Когда сознание вернулось ко мне, я лежал на холодном песке. Позади удивленно шумело море. Оно никак не могло понять, как удалось вырваться твари земной из его ледяных объятий. Моя рука сжимала оплетенную кожей рукоять. Солдат не меняет присяги. Я поднялся. Ужасно холодно. Одежда на мне насквозь промокла, и крепчающий ветер рвал окоченевшие мышцы. Тяжело ступая, я пошел к железнодорожной станции. У перрона стоял поезд. Я сел в пустой вагон. Согреться никак не удавалось. "Арский, Арский, - шептал я дрожащими губами, - ты безвольная божья шестерка..." "Ты слуга Господа", - сказал опять все тот же голос.
- Приличные люди, между прочим, представляются, - возмутился я
- Люди, люди, лю...
- А ты? Кто ты такой?
- А ты?
- Тим Арский! - в сердцах крикнул я.
- Арский, Арский...ский...кий...- эхом отозвался голос и пропал.
- Хорошо, - сказал я покорно, отчаявшись получить ответ, - пусть я слуга, солдат, шестерка, проститутка, в конце концов, но иметь меня прошу с перерывами... Хотя бы до завтрашнего утра, прошу, не тревожь...
Ответа не последовало, но мне показалось, что мой тайный повелитель согласился.
- И еще, - добавил я, отжимая плащ, - не надо больше этого.
Видимо иногда стоит побеседовать со своей тенью, пусть даже она зовется богом.
Бог. Я часто думал о его природе прежде. Конечно, в самом начале я был атеистом, как и многие дети пролетарской религии, но с годами, книгами и переменами, ко мне пришло мистическое чувство, интуитивное ощущение тайны нашего бытия. Поначалу имелась только зыбкая почва сверхъестественного, потребовавшая вскоре системы, и я яростно бросился культивировать ее, отыскивая бога в старых и новых религиях, в запыленных книгах и шизофренических умах. Временами возникала иллюзия, что удалось построить систему, вполне полную и устойчивую, но стоило лишь повеять слабому ветерку сомнения, как все приобретало качества миража. Карточный замок рассыпался, и я настойчиво принимался отстраивать его заново. Я бросался от одной крайности к другой, блуждая между пантеизмом и монотеизмом, путешествуя через странные культы и философские учения. Я боготворил Ницше и Фромма, Монтень внушил мне любовь к Сенеке, а Ренан к Христу... Все перемешалось. Но я верил. Верил. Правда, временами во мне рождалось колебание, и тогда я содрогался. "Боже, вдруг нет тебя. Вдруг ты ошибка сотен поколений!" восклицал я в безмолвном отчаянии и тотчас спешил себя успокоить: "Нет, нет... Ты есть. Вот это доказывает что..., а это..." С годами колебания становились длительней, а вера слабее. Все от трезвости ума и жестокости мира. Так уж положено, что людей всегда искушают. "Искушение святого Антония" - тема, питавшая вдохновением не одного художника, поэта, писателя. Где-то, о многочисленном ряду их творений, картина Дали. Голый человек с крестом в изуродованной руке и невообразимые удовольствия, шествующие к нему на жутких животных, а в облаках Иерусалим небесный. Непонятно... то ли искушение, то ли награда... Так и здесь, в этом мире. Живешь без всякого понятия и говоришь: "В этом мире", будто имеешь другой, и пишешь: "В этой жизни", будто отмерил не одну. Этот мир и эта жизнь есть высшее испытание и высшее искушение, если только Господь существует, иначе что мешает сделать мне их высшей наградой? Страх... Все основано на страхе. Кроме одного святости, но где взять ее... Наш век рождает только злодеев. Что ж, я благодарен страху. Он оказался неплохим контрацептивом и теперь - я Ангел! И человек!