Меня разбудило пение. Полдюжины мужских голосов горланили что-то разудалое про Фросю из обоза, а ещё один резко выкрикивал: «Раз-два! Раз-два!» Захлопала слезящимися после сна глазами на сверкающую под утренним солнцем гладь реки — из-за поворота вниз по течению шла лодка с гребцами. Раз-два, раз-два!
Ох! И что делать? А не знаю. Может, если б они плыли на юг, я б и вылезла… но это или промысловики, или купцы, плывущие вниз, к озеру. И ни одной женщины в лодке не видать. Значит, и мне там не место. Меня с воды — против солнца — если сама не поднимусь, да руками махать не стану — не разглядеть. Натянула бурый плащ на голову и замерла, глядя в щель на проплывающую лодку.
Вдруг один из гребцов вскочил, заорал: «Багор, мать твою, багор!» — а потом ткнул остриём в воду у борта. Вода плеснула, лодку сильно качнуло. Парень разочарованно развёл руками. В кого ж он метил, что этот кто-то чуть судёнышко не перевернул? Ох, точно я тут не поплыву!
Когда лодка скрылась из виду, осторожно спустилась на берег. Умылась, набрала в свой чайник с заткнутым носиком — чтоб не расплескать содержимое — воды и полезла на обрыв. Если здесь плавают, да сплошь мужики, нечего мне на открытом берегу топтаться. Чего можно, а чего нельзя — я и от бабки, и от девчонок сто раз слышала, и нарываться сама не собиралась.
Но выходило, что где-то выше по течению есть то ли село, то ли деревня. И, почти наверняка, дорога с мостом. Ведь лодка откуда-то приплыла? Не в лесу они такую строили? Здоровенную, на кучу народа, красно-синюю, с мачтой и с намалёванным глазом на носу. Значит, где-то есть для этой лодки и пристань.
До моста я дошла за три дня. По пути собирала грибы с ягодами и, главное, думала. Раньше мне никогда не приходилось столько думать. Всё было просто: утром поднялся, крутишься-крутишься до вечера, вечером погуляла-похихикала с подругами — и спать пора. И так изо дня в день.
Додумалась я до того, что нужно разыскать знающего мага. Говорят, те, посмотрев на человека, сразу видят, кем были его предки. Наверняка они могут поглядеть и определить — сколько во мне драконьей крови? Хотя, надо думать, мало. Иначе бы это как-то, да уже проявилось… Хотя откуда мне знать, как?
Ну, вот вижу я в сумраке почти как днём. Это драконье или нет?
Болею очень редко. Как-то зимой по пояс в ручей провалилась, пока выбралась да до дома добежала — вся заледенела… а потом только чуть-чуть покашляла — и всё. Это как, нормально?
Работать много могу. Ну так и лошади пашут.
И, кстати о лошадях и коровах, — с ними я всегда ладила. И это — бабушка рассказала — точно от драконов. У тех над зверями власть.
Волосы жёсткие, чёрные, вьются крупными непокорными кольцами. А у драконов как?
Глаза зелёные, как трава. Но такие не только у меня одной…
Не понять.
Но летать по небу и колдовать я точно не умею. А так бы хотелось…
Пока шла да прикидывала, что да как, и добралась до пустынной дороги. Ждать не стала — ведь решила уже, куда иду — и трусцой, как могла быстро, перебежала на другой берег.
Вот теперь всё. Меня точно и не найдут, и не догонят.
Но и я одна на белом свете — ни кола, ни двора, ни родственников.
И что дальше делать?
Глава 3
Есть одна только врождённая ошибка — это убеждение, будто мы рождены для счастья.
А. ШопенгауэрСпрятавшись в придорожных кустах, я смотрела, как мимо ползёт обоз с сеном. Возы высокие, сено свежее, хорошее — наверное, на продажу. С покосов мужики возят сено вразнобой. А тут шесть телег одна за другой. Неспроста.
И вряд ли они за триста лиг сено потащат — не те деньги, чтоб столько времени терять. Выходит — впереди, не так далеко, есть город или большое село.
И это хорошо — век бродить по дорогам и зимовать в лесу я, как ни крути, не смогу. Вот только кому я нужна в городе, если ничего, кроме как корову доить да картошку варить, не умею?
Ладно, пойду потихоньку, а там соображу. Как говорила бабушка Рила: «Руки есть, ноги есть, хребет крепкий, голова на месте — а остальное приложится!»
Повозки ехали только чуть быстрее, чем я шла. И вечером, уже высматривая ночлег, я едва не наткнулась на их стоянку. Выручило то, что дымком потянуло прежде, чем я увидела их или они меня.
Я была с подветренной стороны. Возник соблазн подкрасться потихоньку, послушать — о чём говорят сидящие на брёвнах с мисками в руках мужики? Надо ж узнать, куда едут и вообще, что это за дорога? Куда она ведёт-то? Да только не успела подойти ближе, как от костра донёсся взрыв хохота и чей-то голос: «Он юбку ей задрал — смотрит — а это мужик!» И снова хохот…
Стало жутко неудобно. Ортей, хоть ангелом и не был, таких разговоров вести не позволял — Милку с Белкой берёг, всё у нас всегда было чинно да благопристойно. А тут… смачная похабщина пополам с гоготом, что доносились от костра, заставила покраснеть и кинуться назад, в лес.
Как я буду жить одна?
Обошла стоянку по широкой дуге и шагала вдоль дороги, пока солнце почти не село.
Ночевать я уже приспособилась — натёрла от гнуса пижмой лицо, шею и руки. Выбрала дерево с удобными корнями, нарубила кинжалом молодых сосновых веток, положила в изголовье котомку, закуталась в плащ и легла, не снимая сапог. И стала думать… Ох, тяжело же решать, когда к этому не привыкла!
Чего мне надо — я уже поняла. Нужно сыскать мага, чтоб тот на меня посмотрел и определил — сколько во мне драконьего? Могу я чему-то научиться или не дано?
Если второе — плохо, но смирюсь. Стану жить, уж как выйдет. Но в Красные Сосны возвращаться смысла нет — только Лив жалко, ей теперь забот прибавится. Но Милка и Белка уже большие — с огородом помогут, остальному тоже научатся.
А где искать мага? Да кто знает? Но вряд ли они по лесным дорогам бродят или гуляют по деревням. Вон в нашу за столько лет ни один не заглянул. Скорее всего, нужно идти в большой город. Только что я там стану делать?
Выходило, что придётся мне учиться нормально считать и читать. На письмо я и не замахивалась. А как выучусь — тогда можно в город податься. Руки у меня не кривые, может, кто прислугой и возьмёт? А там осмотрюсь, дальше что-нибудь соображу.
До большого села я дошла через два дня. Да только что делать теперь, было совсем непонятно. Чувствовала я себя очень неуверенно.
Сейчас, лёжа в кустах наверху обрыва, я разглядывала деревню. Домов много — в разы больше, чем у нас. Попробовала посчитать — сбилась. Начала загибать пальцы — после пятого десятка сбилась тоже. Наконец, решила определить на глазок — насчитала две дюжины, прикинула, как много места они занимают. И сколько тут таких кусков? Что-то много… опять запуталась. Ладно, видно, что улиц не одна, как в Красных Соснах была, а целых пять, кабы не больше, — что вдали, не особо и разберёшь — и хватит с меня.
Однако что дальше? Спуститься и пойти поспрошать — вдруг кому работница нужна? Только вид у меня неважный — юбка вся в зелени, рукав намедни о сук порвала. А иголку с ниткой тоже взять с собой не додумалась. Выходит — надо переодеться. И лицо мокрой тряпицей протереть — а то вдруг чумазая, а сама того и не вижу? А пока буду чиститься, с мыслями соберусь. Сидеть в кустах делу не поможет.
Выручило меня то, что краем глаза заметила за плечом движение. Обернулась — и как раз вовремя. Какой-то мальчишка лет десяти-одиннадцати уже схватил мой мешок за лямку и тянул к себе, явно собираясь дать дёру. Я прыгнула прежде, чем подумала, что делаю. Это — моё! Это всё, что у меня есть! Больше ведь нет ничего! Мамины бусы! Дедов кинжал! Мой чайник! Сухари! Как он посмел?!
Ударила вора в спину и, не устояв на ногах, сама упала сверху. И, пока не прочухался, навалилась всем весом, заламывая руку ему за спину.
— Дура! Отпусти, больно же! — Мальчишка ёрзал подо мной ужом, пытаясь вывернуться.
— Ты вор!
Свою правоту я чувствовала. Он хотел забрать последнее, что у меня было. И я схватила его за руку. Вот только что делать дальше? Не сидеть же на нём до вечера?
— Я только посмотреть хотел, дура!
Ага. Буду дурой, если поверю. Сам рыжий, глаза хитрющие, и выкручивается. Как кот шкодливый.
— Хотел бы, меня б окликнул, а не тянул чужое!
— Я тебя не знаю!
— А что, у чужих брать можно?
— А то!
Ох, и вправду. Это в Красных Соснах я своей была. А тут скажи этот наверняка местный пацан, что это я у него украла, — и кому поверят? То-то и оно.
Так что делать-то? Если буду на нём дальше сидеть да переругиваться, само ничего не решится. Вот как бы поступила бабушка Рила?
— Как тебя зовут? — попыталась я заговорить по-хорошему.
— Коржик, — неохотно протянул парнишка. И тут же поправился: — То есть Корделиус.
Похоже, не соврал. Такое имечко с налёта не придумаешь. У нас в Красных Соснах имён заковыристее пары слогов и не водилось. Может, чем больше деревня, тем имена длиннее?
— Как тебя зовут? — попыталась я заговорить по-хорошему.
— Коржик, — неохотно протянул парнишка. И тут же поправился: — То есть Корделиус.
Похоже, не соврал. Такое имечко с налёта не придумаешь. У нас в Красных Соснах имён заковыристее пары слогов и не водилось. Может, чем больше деревня, тем имена длиннее?
— Меня Син зовут. А что это за деревня, Коржик?
— Дура! Это село, Сайраган называется. Почти город! Это ты — дерёёвня-я…
Если город, может, тут и маг есть? Может, я уже пришла, куда надо?
— Ещё раз обзовёшься — стукну.
Мальчишка засопел. А я задумалась — что-то я не то, похоже, сморозила… Мне ж другое спросить надо.
— Если отпущу — не убежишь? Расскажешь про Сайгаран?
— Сайраган, дура! А что у тебя есть? За то, что расскажу?
— Ничего нет. У меня бабка померла, я теперь к родичам иду. С сухарями и старым чайником.
— А деньги?
— Денег нет. — Подумав, добавила: — Совсем.
Про родичей соврала, потому что было страшно.
Если у человека хоть кто-то, хоть на краю света да есть — то он вроде и не один, его поддержат, заступятся. А если один — так делай с ним что хошь — никто слова не скажет.
Сползла с мальчишки на траву. Суму за лямку подтянула к себе под бок. Пацан, потирая плечо, уселся напротив. Сам мелкий, веснушчатый, движенья рук суетливые. И глаза у него были какими-то странными — вроде карие, а с прозеленью. Зато улыбался он хорошо — во весь щербатый рот, от уха до уха.
— Коржик, так расскажешь мне про село?
— А куда идёшь?
Я напряглась. Из названий городов я слышала Галарэн да Марен-Кар. А деревень вовсе не знала. Выбрала второй.
— Уу-у, это далеко… — присвистнул парень. — А откуда?
— Из Кривых Сосен из-под Вердена. — Я уже сообразила, что называть свою деревню не следует, а всяких сосен, что кривых, что сухих, что раскоряченных, у нас по округе раскидано полно было. Поди найди. — Хотела по лесу спрямить, вот и заплутала. Сама не знаю, где я. Это — Южный тракт?
— Во дура! — восхитился малец. — До тракта ещё лиг сто на юг. А это так, дорога. Хотя тут тоже купцы ездят. За Сайраганом дальше на запад Тимир, потом Зула, потом Карсан. А уж как пройдёшь, там и до большака на Марен-Кар недалеко. — Замолчал. Потёр нос, размышляя о чём-то. Потом протянул: — Через нас по осени купцы на ярманку в Марен-Кар ездют. Тебе б к ним прибиться. Но тут без денег, ясное дело, никак. — И блеснул на меня хитрым глазом: — Я тут придумал кое-что, но сама понимаешь, не бесплатно!
Да что я понимаю-то? Коржик — первый, с кем я заговорила, выйдя за порог родного дома.
— Слушай! А потом скажи, согласна али нет. Говорят, что на постоялом дворе девку ищут для работы. Если хочешь, отведу туда. Но половину первого заработка отдашь мне!
Ух ты! Наверное, это лучше, чем за таганок варёной картошки чужой огород полоть да копать. И деньги там. И купцы опять же! Но всё же уставилась Коржику в глаза и спросила:
— А что делают девки на постоялых дворах?
— Работают, вот что! За постояльцами убирают, еду готовят да подают.
Ну, коли так, я согласная.
— Веди!
— Не. Сначала к колодцу. Ты вся чумазая. Куда тебя возьмут?
Ох, так я и думала!
* * *Хозяин постоялого двора, Варек, чем-то напоминал нашего старосту Енифа. Не бородой — та была чёрной, а не сивой, и заметно короче, ровно стриженой. И стать казалась иной — Варек был почти квадратным, широким не только в плечах, но и в поясе. Прищуром глаз, что ли. Да манерой не говорить, а командовать, распоряжаться. Одет Варек был в добротные, дёгтем мазаные сапоги, чёрные же штаны, красивую сатиновую — бордового цвета — рубаху с вышивкой вдоль пуговиц. Вышивка была совсем не похожа на то, как делали в Красных Соснах — не цветы на длинных стеблях, а синие да жёлтые непонятные закозючки. Но смотрелось богато.
— Ты слышишь, что я спрашиваю? Коржик, ты мне глухую приволок? Или дуру?
Ох. Снова меня дурой обозвали.
— Простите, хозяин, засмотрелась, — попыталась я, как могла, исправить ротозейство. И низко, в пояс, поклонилась.
— Зовут как? Сама откуда? И скока лет?
— Зовут Син. Пришла из Кривых Сосен, что под Верденом. Иду к Марен-Кару, там моя тётка, сестра отца, живёт. А лет мне шестнадцать.
Пока спешила за Коржиком по деревне, успела продумать, что и как говорить.
— Если к тётке идёшь, зачем тебе работа?
— Одна не дойду, далеко, и денег нет, — понурилась я.
— Тебя там никто не ждёт, что ли? — Варек прищурился на меня.
Я, покраснев, кивнула. Может, и надо было сказать по-иному, только лгать я совсем не умела. Это про тётку наплела в надежде, что враньё за неуверенность да робость примут. Но с прямыми вопросами так не выходило.
— Ладно, работница мне нужна. Попробуем. Коли не подойдёшь, через три дня выгоню. Пойдёшь дальше, куда шла. А будешь стараться, может, и останешься. — Поймал мой взгляд, подмигнул: — Вдруг понравится? Сейчас иди к Марке, та тебя пристроит и всё объяснит.
Коржик мялся рядом. Потом, видя, что хозяин готов повернуться спиной, пискнул:
— Дядька, а мне обещанную награду?
— Ладно, держи! — Варек сунул лапищу в карман штанов, что-то там нашарил и бросил Коржику тускло блеснувший в воздухе кружок. Мальчишка ловко его поймал.
Я сглотнула. Вот хитрый пацан! С меня деньги возьмёт, да ещё трактирщик ему что-то дал. А я ни монетки за жизнь в руках не держала.
— Ну, потом забегу! Бывай, Син! — Коржик выскочил за дверь, оставив меня одну в трактире.
— Чего стоишь-то? — обернулся хозяин. — Слышала, что я сказал? Иди к Марке!
А где та Марка? И как она выглядит? Я ж в жизни в таких огромных доминах не бывала! Это в избе сени да пара комнат, заблудиться негде. А тут? Обвела взглядом огромное сумрачное помещение с рядами столов вдали и широкой деревянной уходящей наверх лестницей. А снаружи, как успела разглядеть, прежде чем зашли, — дом ещё больше. Три этажа, и в обе стороны тянется ширше, чем ограда у деревенского коровьего выгона. Махина, одно слово!
— Ладно. Ма-арка! МАААРКА!!! — рёв Варека эхом раскатился по дому.
Такое не то что глухой в лиге услышит, а мёртвый на погосте из могилы выпрыгнет! Ужас, как орёт.
— Чи-иво? — донеслось откуда-то сверху.
— Сюды иди! Новенькая у нас, — договорил Варек уже спокойнее.
Ох, лишь бы она была не злой!
— Значит, Син? Говоришь, шестнадцать тебе? Не врёшь? А девка иль баба? А то, может, из дома удрала, оттого что согрешила?
Я замотала головой, глядя на упёршую руки в боки краснощёкую тётку в застиранном сером фартуке.
— Ну ладно. Говори, что умеешь! Работа разная есть: стирать, убирать, готовить, за скотиной ходить, коров доить — у нас их четыре. А по вечерам, как народ выпить соберётся, все подавальщицами в нижнем зале работают. Ты считать умеешь?
— До двух дюжин, на пальцах…
— А писать? — В голосе тётки слышалось всё, что она думает о безграмотных неумехах.
— Не-а, — уныло призналась я.
— Ну-ка, посчитай, скока тут денег? — На прилавок передо мной высыпалась горка серебряных и медных монет. — И, если тебе дали серебрушку, а взяли два пива по три медяка, сколько ты сдать должна?
Я в растерянности уставилась на рассыпанное передо мной богатство. Сдать — это вернуть, что ли? А сколько в серебрушке медяков? Я ж не знаю.
— Мы с бабушкой своим огородом жили, — попыталась я объяснить ситуацию.
— Ладно, научишься со временем, — вздохнула тётка. — Давай сейчас покажу, где ты спать будешь. Потом переоденешься, да за работу! Кормить тебя за так тут никто не станет. Что, другой одёжи нет? Ладно, дам. Но с получки, сама понимаешь, вычту. Иди за мной!
Спать мне полагалось в закуте под лестницей рядом с кухней, на соломенном тюфяке на полу. Пол был деревянным, а тюфяков почему-то было два.
— И запомни, никаких шур-мур с приезжими! С этим у нас строго! Попадёшься — тут же вышвырну. И если своруешь что — тоже за ворота улетишь. После того как отработаешь, разумеется.
Ох. Я уже жалела, что осмелилась сюда сунуться. Выходило, что я кругом виноватая, да ещё всем уже должна — и тётке Марке за серую полотняную рабочую рубаху, и Коржику за то, что меня привёл.
В целом Марка была ничего. Баба как баба — лет под сорок, краснолицая, уже грузная, с широкими плечами и большой грудью. Одета в синюю юбку почти до щиколоток и голубую блузу с вышивкой по вороту. Поверх — фартук с большим карманом. Коричневые волосы разделены на прямой пробор, гладко зачёсаны и заплетены в косицу. Говорила тётка Марка быстро, деловито, по существу. И было видно, что спрашивать станет строго. Так что надо постараться.
Ладно, попробую — что мне терять?
— Сейчас пойдёшь на огород. Натаскаешь воды, там две большие бочки, а потом прополи помидоры и перец. Но до вечера не поливай! Как солнце красным станет, вот тогда.