Она всегда сидѣла на этой скамеечкѣ, вѣроятно, находя ее очень удобной и милой.
Мало по малу Дотъ сдѣлалась самой искусной набивательницей трубокъ на четырехъ четвертяхъ земного шара. Надо было видѣть, какъ она засовывала свой тоненькій мизинчикъ въ трубку и потомъ дула въ нее, чтобъ прочистить устье; затѣмъ, дѣлая видъ, будто бы она боится, что трубка засорена, молодая женщина продувала ее нѣсколько разъ и подносила къ глазамъ, какъ телескопъ, гримасничая своимъ хорошенькимъ личикомъ. Въ эти минуты миссисъ Пирибингль была несравненна. Что же касается набивки табаку, то она дѣлала это мастерски; а ея ловкое подаванье огня свернутымъ клочкомъ бумаги, у самаго носа мужа, когда онъ бралъ въ ротъ чубукъ, — это было художество, настоящее художество!
И сверчокъ съ чайникомъ, затянувши свою свою пѣсню, подтвердили это. И огонь, разгорѣвшійся опять, подтвердилъ это. И маленькій косарь на часахъ за своей непрерывной работой подтвердилъ это. Охотнѣе же всѣхъ согласился съ тѣмъ фургонщикъ, лобъ котораго разгладился, а лицо просіяло.
И когда онъ трезво и задумчиво попыхивалъ своей старой трубкой, а голландскіе часы тикали, багровое пламя пылало, и сверчокъ трещалъ, этотъ геній очага и дома (сверчокъ дѣйствительно былъ имъ) появился въ комнатѣ въ видѣ волшебнаго эльфа и началъ развертывать передъ хозяиномъ одну картину его семейнаго счастья за другою. Многочисленные образы Дотъ всѣхъ возрастовъ и величинъ наполнили комнату. Маленькія Дотъ въ видѣ веселыхъ дѣвочекъ рѣзвились передъ Джономъ, сбирая цвѣты по полямъ и лугамъ; застѣнчивыя Дотъ, которыя принимали его ухаживанья не то благосклонно, не то нерѣшительно; новобрачныя Дотъ, входящія въ дверь и съ удивленіемъ принимающія ключи отъ хозяйства; Дотъ — юныя матери въ сопровожденіи воображаемыхъ Тилли Слоубой, несущихъ крестить младенцевъ; болѣе зрѣлыя Дотъ, все еще молодыя и цвѣтущія, — любующіяся дочерями на деревенскихъ балахъ; располнѣвшія Дотъ, окруженныя и осаждаемыя кучками румяныхъ внуковъ; дряхлыя Дотъ, которыя опирались на палки, и пошатывались отъ слабости на ходу. Тутъ были также и старые фургонщики съ ослѣпшими старыми Боксерами, лежавшими у ихъ ногъ; и фургоны поновѣе съ возницами помоложе («братья Пирибингль», судя по надписи на повозкахъ); и больные, и старые фургонщики, которымъ услуживали нѣжнѣйшія руки; и могилы умершихъ старыхъ фургонщиковъ, зеленѣющія на кладбищѣ. Когда же сверчокъ показалъ ему всѣ эти картины — Джонъ видѣлъ ихъ ясно, хотя глаза его были устремлены на огонь — на сердцѣ у него стало легко и весело; онъ поблагодарилъ своихъ домашнихъ боговъ отъ души и выбросилъ вонъ изъ головы Грэффа и Текльтона.
Но что это была за фигура молодого мужчины, которую тотъ же волшебный сверчокъ помѣстилъ такъ близко отъ стула его жены и которая осталась тутъ одна одинешенька?… Почему этотъ призракъ все еще мѣшкалъ на прежнемъ мѣстѣ, такъ близко къ ней, облокотившись на выступъ камина и не переставалъ повторять: «Замужемъ! Не за мною!»
О, Дотъ! О, измѣнница Дотъ! Для этого образа не было мѣста во всѣхъ видѣніяхъ твоего мужа. Зачѣмъ тѣнь твоей измѣны упала на его очагъ?
II
Калебъ Плэммеръ жилъ вдвоемъ со своей слѣпой дочерью, какъ говорится въ книжкахъ съ разсказами. Спасибо отъ меня и отъ васъ книжкамъ съ разсказами за то, что въ нихъ описывается что нибудь происходящее въ этомъ будничномъ мірѣ! Итакъ, Калебъ Плэммеръ жилъ вдвоемъ со своей слѣпою дочерью въ потрескавшейся орѣховой скорлупѣ подъ видомъ деревяннаго дома, который въ дѣйствительности былъ чѣмъ-то вродѣ прыща на длинномъ носу изъ краснаго кирпича, принадлежавшемъ Грэффу и Текльтону. Помѣщенія Грэффа и Текльтона занимали большую часть улицы, но жилище Калеба Плэммеръ можно было свалить съ помощью одного или двухъ молотковъ и увезти его развалины на одномъ возу.
Еслибъ кто нибудь сдѣлалъ честь обиталищу Калеба Плэммора, замѣтивъ его исчезновеніе, то навѣрно нашелъ бы, что жалкій домишко убрали очень кстати. Онъ прилипъ къ торговому заведенію Текльтона, словно раковина къ килю корабля, или улитка къ двери, или кучка поганокъ къ древесному пню. Между тѣмъ то былъ зародышъ, изъ котораго выросъ могучій стволъ — фирма Грэффъ и Текльтонъ, и подъ этой ветхой кровлей Грэффъ до послѣдняго времени занимался производствомъ игрушекъ для цѣлаго поколѣнія старыхъ мальчиковъ и дѣвочекъ, которые играли ими, выдумывали ихъ, ломали, и успокаивались вѣчнымъ сномъ!
Я сказалъ, что Калебъ и его несчастная слѣпая дочь жили тутъ. Мнѣ слѣдовало бы сказать, что тутъ жилъ Калебь, а его несчастная слѣпая дочь жила гдѣ-то въ иномъ мѣстъ — въ волшебномъ жилищѣ, созданномъ фантазіей Калеба, куда не имѣли доступа ни нужда, ни убожество, ни горе. Калебъ не былъ колдуномъ, но единственное колдовство, уцѣлѣвшее до нашихъ дней, колдовство преданной, неумирающей любви, было изучено имъ подъ руководствомъ матери-природы; это она надѣлила его даромъ чудесъ.
Слѣпая дѣвушка совсѣмъ не знала, что потолки въ ихъ домѣ полиняли, со стѣнъ мѣстами облупилась штукатурка, что повсюду образовались трещины, расширявшіяся съ каждымъ днемъ, что бревна плесневѣли и кривились на бокъ. Слѣпая дѣвушка не знала, что желѣзо покрывалось ржавчиной, дерево гнило, бумага лупилась; что домъ осѣдалъ, причемъ измѣнялся его объемъ, и внѣшность, и пропорціи. Слѣпая дѣвушка не знала, что на буфетѣ стоитъ убогая и безобразная глиняная посуда; что печаль и уныніе поселились въ домѣ; что рѣдкіе волосы Калеба сѣдѣли все больше и больше передъ ея незрячими глазами. Слѣпая дѣвушка не знала, что у нихъ былъ хозяинъ черствый, требовательный и безучастный; короче, она не знала, что Текльтонъ былъ Текльтономъ, но жила въ увѣренности, что онъ эксцентричный шутникъ, который любитъ подшучивать надъ ними и, будучи ихъ благодѣтельнымъ геніемъ, не хочетъ слышать ни слова благодарности.
И все это дѣлалъ Калебъ; все это дѣлалъ ея простодушный отецъ! Но у него былъ также свой сверчокъ на очагѣ; и, печально прислушиваясь къ его музыкѣ, когда слѣпая сиротка дочь была еще очень мала, онъ постепенно напалъ на мысль, что даже ея ужасное убожество можетъ превратиться почти въ благословеніе, что дѣвочкѣ можно дать счастье съ самыми скромными средствами. Дѣло въ томъ, что все племя сверчковъ состоитъ изъ могучихъ геніевъ, хотя люди, бесѣдовавшіе съ ними, не вѣдаютъ о томъ (что бываетъ нерѣдко); а въ невидимомъ мірѣ нѣтъ голосовъ, болѣе нѣжныхъ и болѣе искреннихъ, на которые можно тверже положиться и отъ которыхъ можно услышать болѣе мудрые совѣты, чѣмъ голоса геніевъ домашняго очага, обращающихся къ человѣческому роду.
Калебъ съ дочерью работали вдвоемъ въ своей мастерской, служившей имъ также и пріемной. Странное это было мѣсто! Тамъ стояли игрушечные дома, оконченные и неоконченные, для куколъ всевозможныхъ общественныхъ положеній. Загородные дома для куколъ съ ограниченными средствами; кухни и простыя комнаты для куколъ низшихъ классовъ; роскошныя городскія квартиры для куколъ аристократическаго сословія. Нѣкоторыя изъ нихъ были уже меблированы, сообразно скромнымъ достаткамъ ихъ обитателей; другія въ минуту надобности могли быть снабжены съ величайшей расточительностью всевозможной домашней утварью, стульями и столами, диванами, кроватями, занавѣсями, портьерами и коврами, загромоздившими цѣлыя полки въ мастерской. Привиллегированный классъ и дворянство, публика вообще, для удобствъ которой предназначались эти жилища, лежала тамъ и сямъ въ корзинахъ, нагроможденныхъ до самаго потолка; но въ указаніи степени ихъ общественнаго положенія и въ соотвѣтственной сортировкѣ (чего, судя по опыту, ужасно трудно достичь въ дѣйствительной жизни), кукольные мастера далеко превзошли природу, которая бываетъ часто своенравна и непокорна. Не полагаясь на такіе произвольные признаки, какъ атласъ, ситецъ или кусочки тряпокъ, они придали кукламъ рѣзкія личныя особенности, не допускавшія ошибокъ. Такъ, у важной лэди въ кукольномъ царствѣ были восковые члены безукоризненной симметричности; но только у нея и равныхъ съ нею. На изготовленіе куколъ, занимавшихъ слѣдующую ступень общественной лѣстницы, употреблялась лайка, а куклы еще ниже сортомъ шились изъ холста. Что же касается кукольнаго простонародья, то его корпусъ и члены мастерили изъ дерева, послѣ чего эти партіи водворялись въ ихъ сферу, безъ всякой возможности вырваться оттуда.
Кромѣ куколъ, въ комнатѣ Калеба находилось множество другихъ образцовъ его творчества. Тамъ красовались Ноевы ковчеги, гдѣ птицы и животныя были набиты биткомъ, хотя ихъ можно было кое-какъ размѣстить въ тѣснотѣ подъ крышей съ помощью встряхиванья, чтобъ они заняли, какъ можно меньше мѣста. Калебъ позволилъ себѣ смѣлую поэтическую вольность, снабдивъ большую часть этихъ Ноевыхъ ковчеговъ молотками у дверей; пожалуй, несообразная принадлежность, наводящая на мысль объ утреннихъ посѣтителяхъ и почталіонѣ, но придающая однако пріятную законченность внѣшности зданія. Тутъ были склады меланхолическихъ маленькихъ телѣжекъ, которыя при вращеніи колесъ исполняли самую плачевную музыку; множество игрушечныхъ скрипокъ, барабановъ и другихъ орудій пытки и безконечное количество пушекъ, щитовъ, мечей, копій и ружей. Тутъ были маленькіе акробаты въ красныхъ брюкахъ, безпрестанно карабкавшіся на высокіе барьеры по безконечной тесьмѣ — и спускавшіеся съ другой стороны внизъ головой; тутъ были безчисленные джентльмены приличной, чтобы не сказать, почтенной наружности, безумно летавшіе черезъ горизонтальныя перекладины, вставленныя съ этой цѣлью въ наружныя двери ихъ собственныхъ жилищъ. Тутъ были звѣри всякой породы, преимущественно лошади разнаго достоинства, начиная съ обрубка на четырехъ колышкахъ съ клочкомъ мочалы вмѣсто гривы и кончая породистымъ рысакомъ, несущимся вскачь. Какъ было бы мудрено пересчитать десятки и сотни потѣшныхъ фигуръ вѣчно готовыхъ совершать нелѣпости разнаго рода при поворотѣ ручки, такъ было бы нелегко найти какое нибудь человѣческое безумство, порокъ или слабость, не имѣвшіе типичнаго воплощенія, непосредственнаго или замысловатаго, въ мастерской Калеба Плэммера. И не въ преувеличенномъ видѣ, потому что очень миніатюрные рычаги заставляютъ мужчинъ и женщинъ выкидывать дикія колѣнца на потѣху зрителей.
Посреди всѣхъ этихъ предметовъ Калебъ и его дочь сидѣли за работой. Слѣпая дѣвушка наряжала куколъ, а ея отецъ красилъ и покрывалъ лакомъ фасадъ красиваго четырехъ-этажнаго игрушечнаго дома.
Озабоченность запечатлѣвшаяся на чертахъ Калеба, и его разсѣянный задумчивый видъ, который отлично подошелъ бы къ какому нибудь алхимику или сосредоточенному мыслителю, съ перваго взгляда представлялъ странный контрастъ съ его занятіемъ и пошлостями вокругъ него. Но пошлыя вещи изобрѣтаемыя и производимыя ради насущнаго хлѣба, имѣютъ важное значеніе; помимо того я вовсе не хочу сказать, что, будь Калебь лордомъ-канцлеромъ или членомъ парламента, или стряпчимъ, или даже великимъ мыслителемъ, то онъ хоть на чуточку меньше занимался бы пустяками, при чемъ весьма сомнительно, чтобъ эти пустяки были такъ же безвредны.
— Значитъ, вчера тебя вымочилъ дождь, отецъ, въ твоемъ великолѣпномъ новомъ плащѣ? — сказала дочь Калеба.
— Да, въ моемъ новомъ плащѣ, - отвѣчалъ Калебъ, поглядывая на протянутую въ комнатѣ веревку, на которой было тщательно развѣшено для просушки одѣянье изъ дерюги, описанное мною выше.
— Какъ я рада, что ты купилъ его, отецъ!
— Да еще у такого отличнаго портного, — прибавилъ Калебъ. — У самаго моднаго портного. Оно слишкомъ хорошо для меня.
Слѣпая дѣвушка перестала работать и засмѣялась съ восхищеніемъ.
— Слишкомъ хорошо, отецъ! Развѣ можетъ быть что нибудь слишкомъ хорошо для тебя?
— Признаться, мнѣ даже совѣстно щеголять въ немъ, — сказалъ Калебъ, наблюдая за дѣйствіемъ своихъ словъ по лицу дочери, просіявшему отъ радости;- честное слово! Когда я слышу, какъ мальчишки и взрослые говорятъ за моей спиной: «Вотъ тебѣ на! Какой франтъ!» я не знаю, куда дѣвать глаза. Вчера вечеромъ ко мнѣ присталъ нищій; я никакъ не могъ увѣрить его въ своемъ простомъ происхожденіи. — «Нѣтъ, ваша честь, какъ можно! — возразилъ онъ. — Развѣ я не понимаю, что вы изволите шутить, сэръ! Тутъ я почувствовалъ, что мнѣ совсѣмъ не слѣдуетъ такъ франтить.
Счастливая слѣпая дѣвушка! Какъ весела она была въ своемъ восторгѣ!
— Я вижу тебя, отецъ, — сказала бѣдняжка, сложивъ руки, — вижу такъ ясно, какъ будто у меня есть глаза, въ которыхъ я никогда не нуждаюсь, когда ты со мною. Синій плащъ.
— Ярко-синій, — поправилъ Калебъ.
— Да, да! Ярко-синій! — воскликнула дѣвушка, поднимая сіяющее лицо;- я помню, что это цвѣтъ благословенныхъ небесъ! Сначала ты говорилъ мнѣ, что плащъ у тебя синій. Итакъ, ярко-синій плащъ…..
— Свободнаго покроя, — дополнилъ Калебъ.
— Свободнаго покроя! — подхватила дочь, смѣясь отъ души;- и ты одѣтъ въ этотъ плащъ, милый отецъ, ты съ твоимъ веселымъ взглядомъ, улыбающимся лицомъ, бодрымъ шагомъ и твоими темными волосами, — такой моложавый на видъ и красивый.
— Ну, будетъ, будетъ! — сказалъ Калебъ. — Вѣдь этакъ я могу возгордиться!
— Я думаю, ты ужъ возгордился, — подхватила слѣпая дѣвушка, указывая на него въ своей радости. — Знаю я тебя, отецъ! Ха, ха, ха! Я тебя разгадала!
Какъ непохожъ былъ образъ, созданный ея воображеніемъ, на того Калеба, который сидѣлъ, наблюдая за нею! Она говорила о его бодрой походкѣ. Дѣвушка не ошибалась. Цѣлые годы не переступалъ онъ порога собственнаго жилища, не измѣнивъ своихъ шаговъ для чуткаго слуха слѣпой; и какъ бы не было тяжко у него на сердцѣ, отецъ не забывалъ о легкой поступи, которая должна была ободрять слѣпую дочь.
Богу извѣстно, но я думаю, что эта смутная растерянность Калеба происходила на половину отъ того, что онъ говорилъ неправду о самомъ себѣ и о всемъ окружающемъ изъ любви къ своему слѣпому дѣтищу. Могъ ли этотъ маленькій человѣчекъ не быть растеряннымъ послѣ стольныхъ лѣтъ притворства, неусыпныхъ стараній затушевать свою собственную настоящую личность и всѣ предметы, имѣвшіе какое нибудь отношеніе къ нему?
— Ну вотъ и готово, — сказалъ Калебъ, отступая шага на два для болѣе правильной оцѣнки своей работы; это также близко къ настоящей вещи, какъ мелкая монета къ крупной. Какъ жаль, что весь передній фасадъ дома открывается сразу! Еслибъ въ немъ была хоть лѣстница и настоящія двери для входа въ комнаты! Но вотъ что хуже всего въ моемъ занятіи: я вѣчно поддаюсь самообольщенію и дурачу себя.
— Ты говоришь такимъ упавшимъ голосомъ. Не усталъ ли ты, отецъ?
— Усталъ! — съ жаромъ подхватилъ Калебъ. — Съ чего это, Берта? Я никогда не уставалъ. Что ты выдумала!
Въ подтвержденіе своихъ словъ онъ удержался отъ невольнаго подражанія двумъ фигурамъ на каминной полкѣ, которыя зѣвали и потягивались въ состояніи вѣчнаго утомленія, и замурлыкалъ отрывокъ пѣсни. То была вакхическая пѣсня, въ которой говорилось объ „искрометномъ кубкѣ“. Онъ пѣлъ беззаботнымъ голосомъ, при которомъ его лицо казалось въ тысячу разъ изможденнѣе и задумчивѣе обыкновеннаго.
— Э, да никакъ вы поете? — послышался возгласъ Текльтона, заглянувшаго въ дверь. — Продолжайте! Вотъ я такъ не могу пѣть.
Никто не заподозрѣлъ бы его въ пристрастіи къ пѣнію; до такой степени веселье было чуждо его наружности.
— Мнѣ не до пѣнья, — продолжалъ хозяинъ. — Я очень радъ, что вы можете пѣть. Надѣюсь, что вы въ состояніи также и работать. Но едва ли одно не мѣшаетъ другому, какъ я полагаю.
— Еслибъ ты могла только видѣть, Берта, какъ онъ подмигиваетъ мнѣ, - шепнулъ дочери Калебъ. — Вѣдь этакій шутникъ! Не зная его, можно подумать, что онъ говоритъ серьезно. Пожалуй, и ты вообразила тоже самое?
Слѣпая дѣвушка улыбнулась и кивнула головой.
— Пѣвчую птицу, и ту, говорятъ, надо заставлять пѣть, — ворчалъ торговецъ игрушками. — И вдругъ сова, которая не умѣетъ пѣть и не должна пѣть, вздумаетъ завести пѣсню. Съ чего бы это на нее нашло?
— Какія лукавыя гримасы корчитъ онъ въ этотъ моментъ, — снова шепнулъ отецъ дочери. — Чистая потѣха!
— О, вы всегда приносите къ намъ съ собой веселье и радость! — воскликнула улыбающаяся Берта.
— Э, да и вы тутъ? — замѣтилъ Текльтонъ. — Несчастная идіотка!
Онъ въ самомъ дѣлѣ считалъ ее идіоткой, сознательно или безсознательно основываясь на томъ, что она питала къ нему привязанность.
— Ну, стало быть, если вы тутъ, то какъ поживаете? — продолжалъ хозяинъ свойственнымъ ему грубымъ тономъ.
— О, прекрасно, превосходно! Я такъ счастлива, какъ только вы можете пожелать мнѣ этого. Такъ счастлива, какъ вы осчастливили бы весь міръ, еслибъ могли.
— Бѣдная дура, — пробормоталъ Текльтонъ, — ни проблеска разума, ни проблеска!
Слѣпая дѣвушка схватила его руку и поцѣловала, послѣ чего припала къ мой щекой, прежде чѣмъ выпустить ее. Въ этой ласкѣ было столько невыразимой преданноcти и горячей благодарности, что даже Текльтонъ невольно сказалъ съ меньшей ворчливостью, чѣмъ обыкновенно:
— Ну, въ чемъ дѣло?
— Я поставила его у самой своей подушки, ложась спать вчера вечеромъ, и онъ представлялся мнѣ въ моихъ снахъ. Когда же насталъ день и лучезарное красное солнце… вѣдь солнце красное, отецъ?
— Красное по утрамъ и по вечерамъ, Берта, — отвѣчалъ бѣдный старикъ, кидая скорбный взглядъ на своего хозяина.
— Когда оно встало и яркій свѣтъ, на который я почти боюсь наткнуться при ходьбѣ, проникъ въ комнату, я повернула къ нему деревцо и благословила небо за то, что оно создаетъ такіе дивные цвѣты, и благословила васъ за ваши подарки, которыми вы стараетесь развеселить меня.
— Прямо она сбѣжала изъ сумасшедшаго дома, — тихонько прошепталъ себѣ подъ носъ Текльтонъ. — Скоро придется надѣть на нее смирительную рубашку и держать идіотку на привязи. Дѣло клонится къ тому.
Калебъ сложилъ руки и разсѣянно смотрѣлъ въ пространство во время рѣчи молодой дѣвушки, точно онъ въ самомъ дѣлѣ не зналъ хорошенько, (я увѣренъ, что это было такъ), сдѣлалъ ли Текльтонъ что нибудь, чтобъ заслужить ея благодарность, или нѣтъ? Еслибъ ему была предоставлена полная свобода дѣйствій въ данный моментъ, и отъ него потребовали бы, подъ страхомъ смертной казни, убить торговца игрушками или пасть къ его ногамъ, согласно тому, чего онъ заслуживалъ, я думаю, этотъ человѣкъ не зналъ бы, какъ ему поступить. Между тѣмъ ему было хорошо извѣстно, что онъ собственноручно и такъ бережно принесъ домой маленькій розовый кустикъ для своей дочери и что его собственныя уста произнесли невинную ложь для того, чтобъ дочь не могла догадаться, какъ онъ жертвовалъ собою изо дня въ день съ цѣлью сдѣлать ее счастливѣе.
— Берта, — произнесъ Текльтонъ, — придавая своему голосу нѣкоторую привѣтливость, — подойдите сюда.
— О, я прямо подойду къ вамъ! Меня не нужно вести, — подхватила она.
— Не открыть ли вамъ секретъ, Берта?
— Какъ вы желаете, — съ живостью отвѣчала дѣвушка.
Какъ сіяло ея лицо съ незрячими глазами, какъ похорошѣла она въ своемъ напряженномъ вниманіи!
— Сегодня какъ разъ тотъ день, когда къ вамъ по обыкновенію пріѣзжаетъ въ гости эта маленькая вертушка, избалованное дитя, жена Пирибингля, которая устроиваетъ здѣсь свой фантастическій пикникъ; не такъ ли? — спросилъ Текльтонъ брезгливымъ тономъ.