Безоружный Рюрик, утопая сапогами в песке и скользя по влажной траве, медленно поднимался к воротам в самом центре крепостной стены.
За спиной послышался шум: Олаф тоже оставил шлем и щит и спрыгнул на песок. Они пошли к воротам вместе. Их догнал Ингвар, тоже без шлема. Потом спрыгнул и Аскольд. Ветер ерошил их волосы. В воздухе пряно и резко пахло травой, сосновой смолой и водой.
Резко вспыхнула молния. Рюрик остановился. И вдруг почувствовал страх: в любой момент какой-нибудь из своих или чужих лучников может не выдержать – рука дрогнет, тетива сорвется. Они окажутся под градом разящих стрел. Он ясно представил себе, как железный наконечник пробивает череп или вонзается в глаз. Страшная боль – и темнота. А потом? Он вдруг почувствовал презренное желание жить – то, что заставляет уползать от лопаты дождевого червя. А он-то думал, что давно победил его… Больше всего Рюрику захотелось сейчас держать щит, прикрыться им.
Обрушился ливень, и небо на тысячу частей расколол такой оглушительный удар грома, что у всех зазвенело в ушах, а в городе от испуга заржали лошади и завыли собаки.
Гроза бушевала прямо над их головами. Медленно поднимаясь к городу в потоках ливня, Рюрик поднял ладони к небу, показывая богам россов, что идет с миром. Вдруг ему показалось, что прямо над закрытыми воротами среди лучников стоит… женщина. Она стояла спокойно, опустив руки, на ней была какая-то красная одежда, яркая и тревожная на фоне багровых туч.
Что это? Зачем там быть женщине? И что ждет его за этими высокими воротами? Они – как рубеж…
Викинги на кораблях, слыша в промежутках между ударами грома биение собственных сердец, следили за каждым шагом своего конунга. А он шел под натянутыми тетивами, и незнакомые боги этой земли тоже, казалось, целились в него сверху.
Почерневшее небо огненной змеей снова рассекла молния, ударил гром.
И вдруг ворота распахнулись. Дружина радостно взревела тысячью глоток и опустила луки.Гостомысл
Огрызаясь слабеющим громом, уползали посветлевшие, потерявшие силу тучи.
В городе Рюрика, Ингвара и Олафа встречала дружина россов. Были среди них и пешие, и конные. Они сидели на широкогрудых спокойных лошадях, ноги их были вдеты в тяжелые железные стремена. Повадкой и кольчугами конники походили на франков. В дружине были и другие воины, непохожие на остальных россов – с небольшими луками за спиной, в остроконечных шапках, отороченных мехом лисиц, на лошадках небольших, более подвижных и гривастых. Рюрик вспомнил Аскольдов рассказ об этих наемниках, что живут в бескрайних, как море, жарких степях с высокой травой, какие это несравненные конники, как далеко и без промаха разят их стрелы.
Войско расступалось, чтобы викинги могли пройти к большому медхусу. Вид его поразил Рюрика. Крыша у него была невиданная – круглая, словно перевернутая чаша, а на самом верху – резная башенка. Кровлю образовывали вырезанные из дерева полукружия – некоторые из них поблескивали серебром, так что вся кровля казалась высунувшимся из морской пучины боком огромной рыбины в чешуе.
Над входом он увидел огромные лики росских богов – они были сделаны так искусно, словно в любую минуту могли ожить.
Из медхуса вышел высокий седовласый воин в доброй кольчуге, тоже без шлема, но опоясанный мечом, и пошел Рюрику навстречу молодой, пружинистой походкой.
– Я князь россов Гостомысл, – назвал он себя. – Ты доказал, что пришел с миром. Перун к тебе милостив. Не суди меня за осторожный прием: ты ведешь грозное войско, а на Невгород – так называем мы наш город – часто нападают люди на драккарах, таких же как твои. Из какой ты земли? – Князь, что было неожиданно, говорил на языке норс, но так, как говорят в Бирке свериги.
– Я – Рюрик. Иду из Рустрингена, земли франков. К тебе я пришел с миром. Со своим домом… – Он сделал жест в сторону реки и своего драккара. – И с верной дружиной [109] .
Гостомысл кивнул:
– Знаю. Ваш народ проводит жизнь на воде и называет ладью домом. И у тебя очень хороший драккар, как мне сказали мои видевшие его… хаконы.
Рюрик не смог скрыть, как приятна была ему эта похвала князя.
– Да, это быстрый зверь. Сработан добрыми плотниками. Но твои плотники куда искуснее. – Он кивнул на диковинный резной медхус. – Мы держим путь в Миклегард. Со мной идут родичи Ингвар и Олаф. Путь неблизкий. Нам нужно твое содействие, князь. И мы заплатим твою цену.
– Россы приветствуют тебя, Рюрик. И твоих родичей, и твою дружину. Вы получите все необходимое, чтобы отправиться в город Константина. Вас проводят в дом, где вы сможете обсушиться, а потом – прошу к моему столу.
– Здравствуй и ты, Гостомысл, и твой дом, и твоя дружина, – сказал Рюрик, переходя на славянский, ободритский.
Россы заулыбались: его выговор был для них странным и немного смешным, но вполне понятным. По лицу Гостомысла тоже скользнула улыбка, и оно на миг словно помолодело.
«А женщин своих они попрятали. Ни одной так и не увидел», – разочарованно шепнул Ингвару и Рюрику Олаф, когда они шли к месту своего постоя. Те переглянулись и засмеялись: «Он только за этим и рисковал своей головой!»
Дружина тоже высадилась и разбила лагерь на берегу. Викинги развели костры, сушили одежду и были рады наконец почувствовать свободу после тесноты драккаров. Из города им уже гнали коров и гусей, несли большие круглые хлебы, везли в баклагах знаменитый мед россов. Пир намечался знатный. «Рус» стосковались по доброй свежей пище. Они шли из Рустрингена долго – серп молодой луны за это время стал круглым щитом Одина, и все это время они ели только рыбу, сухари и вяленое мясо.
Недалеко от медхуса Рюрик увидел святилище россов – резные, словно воздушные, столбы с изображениями богов защищала двускатная крыша, обитая такими же полукружиями, из каких была сделана кровля медхуса, которые блестели как золотые. Подойдя поближе, он увидел, что они и есть золотые.
Здешние боги чем-то напоминали тех, что остались в Рустрингене. Конунг вспомнил свое грозовое видение. И почему-то подумал, что увидит среди них женское божество. И оно здесь действительно было. И смотрело пристально, вперив в него свои огромные, круглые, словно от ужаса, глаза. По лицу змеились волосы, похожие на морскую траву, на тонких деревянных губах застыла странная улыбка – как будто богиня знала что-то очень важное, неведомое пока конунгу. Он вспомнил о женщине на крепостной стене. Сейчас он был почти уверен, что она ему почудилась.
Медхус князя Гостомысла был очень просторным и убранством напомнил Рюрику медхусы в Бирке – железные жировые светильники, каменный очаг в углу, длинный стол, по его сторонам во всю длину – резные скамьи. Во главе стола – место для князя. На столе – блюда и чаши из серебра, по стенам – многоцветные тканые полотнища, головы медведей и волков с разинутыми пастями. Но сразу бросалось в глаза одно отличие медхуса россов – стены были ровно обмазаны белой глиной и расписаны диковинными деревьями и красными цветами. Рюрик даже засмотрелся, так это было красиво. Его с хаконами усадили от Гостомысла по правую руку, россы расселись по левую. Мечи все оставили у входа, повесив на огромные лосиные рога. Только Гостомысл не снял свой меч – не иначе, знак княжеской власти: ножны его были украшены крестами.
Озираясь по сторонам, ни Рюрик и никто из его людей не заметил, как Аскольд обменялся быстрым взглядом и едва заметными кивками с одним из воевод Гостомысла.
Вошли женщины. С поклоном они ставили яства и вина и старались как можно скорее уйти, не вступая ни с кем в разговоры. Они были недурны собой, но многие из них выглядели рабынями, захваченными в разных землях.
Вскоре из медхуса понеслись звуки доброго пира: громкий многоязычный говор, взвизги ущипленных за мягкие места женщин, нестройное пение, язык которого разобрать было уже трудно. Потом все смолкли, и по струнам гусель-кантеле ударил древний седой суоми. Он монотонно запел что-то об озере Нево.
Гостомысл, увидев, как Рюрик поглядывает на женщин, понимающе усмехнулся:
– Ты проделал долгий путь, можешь взять сегодня на свой драккар любую из них.
И тут один из россов, одетый богаче других, сидевший рядом с Гостомыслом по левую руку, тот, что в начале пира незаметно обменялся взглядами с Аскольдом, ударил кулаком по столешнице:
– Но не раньше, чем выберу я, какая девка больше всего по вкусу мне!
Певец оборвал пение на полуслове. Рюрик вскочил, с грохотом полетела на пол полная чаша, которую ему только что налили и из которой он не успел еще сделать ни глотка.
Гостомысл медленно поднялся. Он был багров от гнева.
– Эти люди пришли с миром, – прорычал он грозно. – Вадим, ты нарушаешь закон гостеприимства!
– Гостеприимства?! А мне сдается, они пришли как хозяева! Не отвертишься, Гостомысл: ты призвал этих варягов! Я давно понял: их мечами ты хочешь укрепить свою власть. Мы платим дань норвегам и свеям, но те хоть приходят и уходят, а этих ты решил посадить над нами навечно, чтобы они сделали нас рабами, пили наш мед и брюхатили наших девок!
– Гостеприимства?! А мне сдается, они пришли как хозяева! Не отвертишься, Гостомысл: ты призвал этих варягов! Я давно понял: их мечами ты хочешь укрепить свою власть. Мы платим дань норвегам и свеям, но те хоть приходят и уходят, а этих ты решил посадить над нами навечно, чтобы они сделали нас рабами, пили наш мед и брюхатили наших девок!
Все замерли.
Гостомысл попытался что-то сказать, но только открыл рот и по-рыбьи зашевелил губами. Вдруг его словно пронзила стрела: он резко выпрямился, попытался схватиться за столешницу и тяжело повалился на земляной пол. Какой-то рыжий росс с веснушчатым лицом кинулся к нему, приложил ухо к его груди и поднял на всех потрясенный взгляд, который ясно говорили: Гостомысл – мертв. Да, так иногда бывает: когда сердце человека переполнится густым черным гневом, он разрывает его на части.
Все сгрудились вокруг мертвого князя.
Тут, неожиданно спокойно, заговорил Вадим:
– У Гостомысла нет сыновей. Я – брат его жены, единственный его родич. Мне теперь и быть князем. При мне все будет по-другому!
С этими словами он оттолкнул рыжего, наклонился и начал судорожно отстегивать меч Гостомысла.
И тогда веснушчатый взял чашу мертвого князя. Понюхал остатки его меда, а потом вылил на столешницу. Жидкость странно запузырилась на выскобленном дереве. Так же пузырился на земляном полу и тот мед, что вылился из опрокинутой чаши Рюрика. Как небольшое болотце, откуда выходит земляной газ.
Все замерли.
– Вещий гриб! Вадим, ты… – начал недоуменно рыжий парень.
– Бейте пришлых, верные мне россы! – завопил вдруг Вадим. С быстротой испуганной белки он выхватил меч князя из ножен и одним ударом отсек рыжему россу голову.
Кровь брызнула Рюрику на грудь. Голова с открытыми глазами покатилась по столешнице, оставляя кровавый след. Все какое-то мгновение очумело следили за катящейся головой, а потом бросились к висевшим на рогах мечам. Пир превратился в побоище. Рухнули на пол, разлетевшись в куски, рога. Часть россов, казалось, дралась на стороне Вадима, другая – против, а третьи, похоже, сражались против тех и других. Разобрать ничего было нельзя. Рюрику и его хаконам удалось сорвать те мечи, что подвернулись под руку. Они перевернули тяжеленную столешницу и, проталкивая ее ближе к выходу, отбиваясь со всех сторон, стремились под этим прикрытием уйти.
И вдруг Рюрика оглушил мощный удар сзади. В глаза полилось горячее, и наплыла темнота.Милена
Он был жив – об этом говорила сильная боль в голове, в плече, а также то, что он чувствовал запахи – сена, земли, грибов, а еще хвои и каких-то трав, слышал гудение комара. Этот мир никак не мог быть ни Валхаллой, ни миром мертвых христианского Бога.
Рюрик открыл глаза. Его мучила жажда. Огляделся. Нет, точно не Валхалла… Он находился в низкой темной хижине с земляным полом, с очагом посередине. На огне кипело какое-то пряное варево. В углу стояла деревянная бадья. Дверь была открыта, и в нее виднелся светлый лес, доносились звонкие, высокие голоса птиц. Его меча с ним не было. Безоружен… Рюрик дотронулся до головы. На затылке – большая опухоль с коркой запекшейся крови. По пояс голый, укрыт шкурой. Плечо перевязано холстиной. И от холстины этой – приторный травный запах. Подступила тошнота. Где кольчуга? Где он вообще? Где Ингвар и Олаф? Драккар? Дружина? В хижине не было ничего, чем он мог бы защититься. Но враг не стал бы перевязывать его рану… Кто здесь живет? Охотник? Рыбак? Вряд ли – снастей в хижине не видно никаких.
Он попытался подняться на ноги, чтобы подойти к бадье, – нет ли там воды? И тут его пронзила такая боль в плече, словно кто-то с размаху всадил копье. Хижина поплыла перед глазами, и он со стоном опустился на серый набитый сеном мешок, что служил ему постелью.
Снаружи послышались женские голоса. Говорили по-славянски. Один голос был молодой, другой – старчески скрипучий, словно ветер раскачивал сухую ветку. Мужских голосов не было слышно. Это немного успокоило его. Потом где-то совсем рядом залаяла собака.
В низком дверном проеме возникла сгорбленная старуха с охапкой хвороста в руках. А за ней, тоже с хворостом, пригнув голову, вошла… высокая женщина. За ними вбежал здоровенный, похожий на волка, пес.
Стиснув зубы, Рюрик опять попытался сесть. Это ему удалось. Пес зарычал на него, оскалив желтые клыки, но женщина осадила его властным окриком. Тот сразу затих и лег в углу, следя оттуда за каждым его движением немигающими волчьими глазами.
– Ну вот, помогла вечерняя трава, очнулся варяг, – проскрипела старуха.
– Кто вы?.. Где моя дружина, драккар, где мой меч? – Славянские слова возвращались к нему медленно.
Высокая женщина подняла на старуху глаза:
– Оставь нас, Горислава.
Старуха чуть поколебалась.
– Хорошо, – сказала она наконец. – А будет опять метаться да буйствовать, брось в огонь вот этой травы. Ну, пойдем, Волк, силки проверим, может, заяц где угодил!..– Кряхтя, старуха уковыляла прочь и увела собаку.
А женщина, догадавшись, что Рюрика мучает жажда, зачерпнула из бадьи берестяным ковшом воды и поднесла ему. Запястья у нее были тонкие. На правом – тяжелый резной серебряный браслет, он таких раньше нигде не видел. Отверстие в крыше пропускало свет не щедро, но он успел заметить тонкую талию, перехваченную кожаным поясом, полную высокую грудь, до прозрачности белую кожу с красными пятнами комариных укусов там, где ткань приоткрывала ключицы. Пышные волосы перехвачены лентой.
Она смотрела на Рюрика скорбными, темными глазами. Смотрела, как он жадно пил. Пил, пока не опустошил ковш. Женщина была, пожалуй, красивой, но очень уж необычной, не похожей на дорестадских молодок и женщин норс, которых он знал до сих пор. И он чувствовал в ее присутствии какую-то странную скованность.
– Это брошенная хижина, – просто и грустно сказала женщина. – У тебя больше нет дружины и нет драккара. И чем больше людей думают, что мы мертвы, тем нам – лучше. Я – Милена, жена… вдова Гостомысла. И сестра Вадима. Он взял власть в Невгороде…
Рюрик откинулся на тюфяк и вперил отчаянный взгляд в почерневшие балки крыши, словно хотел, чтобы они от этого расступились.
Не спрашивая ни о чем, Милена вышла из хижины и принесла деревянную миску с холодной жареной зайчатиной.
Он жадно накинулся на еду. Теперь он уже знал, какие движения причиняют ему боль, и избегал их. Зайчатина была несоленой и жесткой, но ему показалось, что ничего более вкусного он не ел никогда в жизни. Наудачу спросил чарку меда, но меда не было.
Память медленно возвращала ему картины: гроза, раскаты грома, лучники на стене… И – женщина-призрак в красной одежде на фоне грозовых облаков.
Она? Он не помнил. Потом – пир, гудение рожков, заунывное пение старого суоми, катящаяся голова с открытыми глазами, перевернутая столешница… Боль и темнота.
Пока он ел, женщина рассказала ему, что на Волхове было сражение между варягами, и потоплено много ладей. Что варяги ушли дальше по реке через пороги. Что в Невгороде тоже было кровавое сражение – между россами. Что Вадима поддержала часть россов и наемники, и он победил.
Рюрик отдал пустую миску, обтер руки о штаны:
– Давно я здесь?
– Четвертый день.
– Все… мои драккары ушли? Все до единого?
– Не знаю.
– Как я оказался в лесу?
– Однажды утром мы проснулись здесь от непонятного шума. Кто-то ломал кусты. Испугались: медведь, погоня? Это оказалась заблудившаяся лошадь. Ты был привязан к ее седлу. У Гориславы накошена вечерняя трава, она хорошо помогает от ран. И ее любят лошади. Вот лошадь и пришла прямо сюда. Ты был весь в засохшей крови. Горислава сказала, что раны твои неопасны, если не будет горячки. Но ты потерял много крови. Повезло тебе: ни на волков, ни на медведя твоя лошадь ночью не набрела. Да они сейчас и не голодны: зайцев и кабанов – видимо-невидимо. А лошадь на следующий день отвязалась и убежала. Вот и всё. У Гориславы плохо гнутся пальцы, это она привязывала…
Рюрик недоумевал. Его лошадь? Не было у него никакой лошади!
– Как ты оказалась здесь?
Женщина подбросила в очаг еще сучьев и какой-то травы. Отрешенно глядя, как они разгораются, медленно заговорила:
– Накануне прихода твоей дружины мне снился странный сон. Черная змея, огромная, скользкая. Она плыла по Волхову, подняв голову. Я знаю, такие сны снятся неспроста. А потом я сама видела: Волхов тек вспять целый день и только к вечеру повернул обратно в Нево. Поэтому я не могла спать, когда шел ваш пир, я сидела в своей горнице на другом конце подворья и прислушивалась. И услышала бой в избе дружины, а потом, за дверью, – голос одного из воевод Гостомысла, Мирослава. Потом он вбежал и закричал, что Гостомысл отравлен, что надо бежать. Стемнело еще не совсем, и я видела, что глаза у Мирослава безумные и лицо – в слезах. Он сказал, что Вадим отрубил голову его старшему сыну. И все-таки он спасал меня. Пока жива, не забуду его верности. Мы проскакали мимо костров твоей дружины. Они увидели нас, смеялись и что-то кричали вслед. Мы доскакали на его коне до небольшой ладьи в камышах. Если бы не Мирослав… Но он должен был вернуться – в городе осталась его семья и – тело сына. Я не помню, сколько гребла в темноте, без остановки. Ночь – ни единой звезды. Только вода плещет и – ничего больше, словно уже смерть наступила. Несколько раз натыкалась в темноте на берег, отталкивалась и опять гребла. А потом легла на дно ладьи, рядом с мечом, и молила Водяную Мокошь [110] вынести меня… Разбудил меня собачий лай. Было уже светло. Так меня нашла Горислава. Она лесная бабка, травница и ведунья. Живет в пещере неподалеку, пришла на реку проверить свои садки. Я была что мертвая, ладони стерла до мяса. Горислава теперь – мои глаза и уши. Продает в Невгороде целебные травы, людей лечит. Это она пришла и сказала, что твои… что драккары варягов ушли вверх по реке.