Голова болела не переставая. Несколько же дней подряд. Нет, тому виной вовсе не меч рыцаря Остзее. Белесая гадость, облепившая язык, явно не следствие того удара. Мир праху твоему, рыцарь, ты очень вовремя подвернулся нам при бегстве…
Пост на выходе из лагеря просто смели. Никто не ожидал, что уходящие не станут ни разговаривать, ни размахивать поддельными подорожными, а обрушатся конным строем и умчатся в темноту.
С заставой на саксонской границе повезло еще больше. Навстречу попался идущий по зову короля рыцарь. Закадычный враг, заклятый друг, без которого жизнь была бы пресней. Встретились, поговорили, не слезая с коней. Потом, спустились, выпили вина, и поговорили уже по-другому. Правда, только правда, одна лишь правда. Конечно, прозвучало не все, известное фон Эхингену.
Про приказ никого не выпускать из Саксонии Вернер умолчал. Остзее не дурак, быстро смекнул, что должен сделать. И повернул отряд назад, к своему замку. А Вернер пошел южнее, к своему. А потом передумал.
Барон подоспел к граничному посту вовремя. Как раз тогда, когда оставшиеся в живых воины Отсзее добивали служак Оттона. Или все происходило наоборот. Тусклый лунный свет не позволил распознать бойцов по помятым, заляпанным кровью и грязью доспехам. Впрочем, Вернер разбираться не собирался. Стоптали выживших, и вся недолга. О рыцаре, утонувшем в грязи, барон не жалел. Острота приедается. Иногда хочется и спокойствия…
Дальше путь был свободен. Вот только через два дня умер первый. Труп сожгли вместе со всеми вещами. Желающих что-нибудь взять на память о покойнике не нашлось. В костер полетел даже кошель.
Не помогло. Люди заболевали один за другим. Барону пришла мысль убивать всех заболевших. Поразмыслив немного, отбросил. Не из жалости. Просто бессмысленно. Скорее всего, заразились все. А излишняя жестокость может привести к бунту. Сами умрут. Как уже многие умерли.
Сегодня Вернер и сам понимал, что болен. Но как не хочется верить…
Гюнтер вынырнул словно из-под земли. Внимательно посмотрел в лицо барону. Нахумрился.
— Болен, — не спросил, сообщил. — Все больны. Надо было уходить раньше. Кто знал…
— А ты почему здоров? — спросил Вернер.
Жуткая мысль пронзила сознание. Может, это Гюнтер всех и заразил?! А у самого есть противоядие. Но если это правда, то в чем смысл? Хотя сейчас за противоядие фон Эхингем готов отдать всё!
— Нет у меня противоядия, — произнес капитан, словно подслушав мысли. — Просто я уже болел. И выжил. Давно. Надо устраиваться в любой деревне и пытаться пересидеть болезнь в тепле. Кому повезет — выживут.
— А…
— Багровые волдыри есть? Возле уда. И под мышками.
Волдыри были. Вернер обнаружил их утром. И не придал особого значения. Мог и натереть сырой одеждой. Оказывается, все не так…
— Многим повезет?
— Нет, — честно ответил Гюнтер. — Может, и никому не повезет. Но это шанс. Я лежал в тепле и пил отвар из хвои. Не знаю, есть ли в этом смысл, но буду вас поить. Вдруг поможет. Идти в замок нельзя, мы убьем всех в баронстве.
— Хорошо, — фон Эхинген не задумывался. — Сворачиваем.
— Но у меня одно условие.
Барон с удивлением посмотрел на капитана. Тот впервые ставил какие-то условия.
— Какое?
— Жителей деревни выгоним прежде, чем войти. Пусть живут.
Вернер кивнул. Потом вытащил из ножен меч.
— На колено!
Положил оружие на плечо капитана.
— Посвящаю тебя в рыцари. Видит Бог, ты этого достоин больше, чем большинство из тех, кто по недомыслию Господнему уже получил сие звание…
Западнее Волыни, лето 6450 от Сотворения мира, березозол
Одинокий всадник вылетел из леса и галопом полетел к засеке. Издалека он смотрелся опытным: чувствовалось, не первый день в седле сидит. Не каждый печенег так умеет с конем обращаться.
Порубежники, помня наставления воеводы, схватились за луки и самострелы. Сказано, никого не впускать, значит и не пускать. Коли знает человече слова заветные — кликать Снежко, человека княжьего, что прибыл на засеку для скрытных дел и слова воеводины привез. А пока тот не придет, гостюшка пусть за вехой ждет, что в полста шагах впереди воткнута. Слова и оттуда можно прокричать.
А уж коли не скажет, так пусть проваливает обратно. А нет, так и стрелу недолго получить. Как веху пройдет, так и стрельнем. Потому как на фряжские земли злая напасть пришла, кою нельзя к себе пустить. Вот и с этим так будет. Или этак…
Шуму, конечно, немало будет. Но попробовать можно и без большой крови обойтись. Если попервой по ногам стрелять. Но гость, похоже, правила знал, коня начал осаживать загодя. Но то ли конь слишком горяч попался, то ли всадник слишком устал. Останавливался медленно, с трудом натягивая поводья непослушными руками. Только у самой вехи сумел остановиться.
Слез, а точнее, сполз с коня, уселся на землю, отцепил от пояса баклагу и надолго припал к горлышку. Вода проливалась мимо рта, стекала по подбородку, капала на кожаную кошулю…
Наконец напился, медленно повесил баклагу на пояс и прокричал настороженным караульшикам всего одно слово. То самое, заветное. И добавил тише:
— Поздорову вам, люди русские…
Глушата, самый молодший из порубежников, бросился к избе за княжьим человеком.
— И тебе не болеть, — откликнулся Звонило, бывший на засеке за старшего. — сиди где сидишь, сейчас будет, кто тебе надобен. Слово такое из Киева пришло.
— Правильное слово, — отозвался гость. — Сам бы не пошел.
И замолчал. Видно было, что даже говорил с трудом.
От избы спешил Снежко. Сходу проскочил сквозь узкий проход в засеке.
— Стой! — заорал сидящий, откуда только силы взялись. — Не подходи! Болен я! Поветрие моровое…
Княжий человек остановился, но лишь когда подошел к гостю на десяток шагов. Негромко, чтобы не слышали порубежники, бросил одно слово. Тот облегченно вздохнул.
— Хорошо. Передай Вукомилу, — слова давались с трудом. — Жирота не добыл, что просили. Отряды везде. Жгут всё. Но привез. Себя. Больного. Из меня вырезать можно. Только сами не подхватите.
Жирота закашлялся, потом резко склонился вправо и долго блевал. Отцепил баклагу, прополоскал рот, сплюнул и надолго присосался.
— Только торопитесь. Недолго мне осталось. Желваки красные. Давно уже… И сил нет… Не подходи!
Но княжий человек уже был рядом с больным.
— Не суетись! — прикрикнул Снежко. — Меня эта хвороба не возьмет. И себя рано на погост отправляешь, брате! Поживешь еще, да послужишь. Не спеши от службы в Ирий сбечь.
Пока уста говорили, руки княжьего человека ни на миг не останавливались. Рукав кашули Жироты оказался закатан, руку перехватила тугая петля. Появился прозрачный кругляшок с длинной иглой, совсем не больно, вонзившейся в сгиб локтя…
Жирота наблюдал за всем действом как сквозь туман, медленно теряя сознание. Он сделал то, что должен. Привез. Теперь можно и умирать… Теперь всё можно…
А Снежко, вкалывая больному лошадиную дозу антибиотика далеко не высшего качества, пытался понять, успеет он, или, как было в двух предыдущих случаях, уже поздно. Эх, Жирота, Жирота. Никогда тебе не узнать, что ты не первый. Образцы чумных тканей давно есть. Но слишком медленно идут новости. И скрытники тащат из Европы «желваки». Чаще всего на себе…
Книга
«Неначавшаяся война, обеспечивавшая столь эффективное распространение пандемии на запад, ограничивала ее продвижение на восток. Остановить болезнь такой поворот событий не мог, но мы получили хорошую фору по времени. И использовали его на полную катушку. В течение двух недель новорожденная фармацевтическая промышленность превратилась в приоритетное направление развития народного хозяйства.
Скрытники добыли образцы зараженных тканей, после чего получение сыворотки стало делом техники. В середине березозола ее уже опробовали на добытчиках, а в травне начали поголовную вакцинацию. Параллельно килограммами производили стрептомицин. По меркам двадцать первого века — препаршивого качества, плохо очищенный и дающий огромное количество осложнений. Но дающий людям шанс на выздоровление, что перевешивало любые минусы. Глухота или слепота — это всё же не смерть…
Вакцинация вызвала весьма неоднозначное отношение. До Крещения Руси действо по уровню напряженности, конечно, не дотягивало. Разве что в миниатюре…. Поверивших сразу оказалось не так уж и много. Кого-то пришлось уговаривать, кого-то запугивать картинами болезни, кого-то заставлять. То там, то здесь вспыхивали «чумные бунты». Тут обходились без уговоров, жестко подавляя выступления. Окончание этих акций получалось своеобразным: выживших вакцинировали и отпускали по домам. Бунтовать им больше было не за что. Старались поменьше убивать, благо дружинников привили первыми. Но бунт есть бунт.
Еще хуже оказалось с союзниками. Раньше всех под удар Черной Смерти попали ободриты и венеды, подхватившие заразу в ходе партизанских действий. К ним ушла вся первая порция лекарств. Но Старгард успел стать общим могильником…
Угры и печенеги прививаться отказались наотрез. Правда, после того, как два наиболее «оторванных» клана, сбегавших «за зипунами» в Баварию и Франконию, вымерли практически поголовно, мадьяры одумались. И прививались на редкость дисциплинированно. Печенеги же так и не поверили в науку, но, на всякий случай, откочевали восточнее, к самой Волге, благо свободного места после прошлогодней резни хватало.
Решение мадьяр благотворно подействовало и на сиверов, два месяца впустую «перетиравших вопрос» на сходах. Атаманы, посмотрев на перепуганные рожи угорских послов и убедившись, что за прошедшее время из оросов Щараха от прививок никто не помер, приняли, наконец, положительное решение.
Вот с кем проблем не возникло, так это с четырежды тестем Ярослава. «Ярослав Щараху коня дал! Самострел дал! Дочек забрал! — при последней фразе хан-бек-атаман суеверно сплевывал на землю. — Плохого не предложит! Хороший зять, настоящий мужчина!»
Так или иначе, но болезнь удалось остановить на границах Росского Союза. А в червне мы уже двинулись на Запад. Начался Фряжский поход.
Печенежские Степи, лето 6450 от Сотворения мира, червень
— Русы ушли в поход на запад. Сейчас их города беззащитны, и упадут в ладони спелой хурмой! Бесстрашные воины великих беев, быстрые, словно пардус, и силою сравнимые с быком, разметавшие по степи прославленных хазарских полководцев, непобедимых до того часа, сломившие Великую державу ромеев! Да вам покажется легкой прогулкой этот поход …
Куркуте задумчиво поглядывал на гостя, чьи льстивые речи лились полноводной, под стать великому Итилю, рекой. Складно говорит, очень складно. А хитрые черные глазки бегают под чалмой… Никогда не верили печенеги словам чтящих послания Муххамада. Речи арабов столь же лживы, как и слова надменных ромеев. Мертвых нынче ромеев. Не следует забывать судьбу сделавших неправильный выбор. И повторять их ошибки тоже не следует.
— Что скажут беи? — мерно проговорил Батана.
Лицо вождя Була Чопон безмятежностью сравнимо со степным летним небом, а невозмутимостью готово спорить с древним курганом, навеки застывшим посреди бескрайних просторов. Лишь сухая рука старика мерно поглаживает белоснежную бороду, да тело раскачивается чуть чаще обычного. Изяслав бы сказал: «Частота и амплитуда колебаний черепно-мозговой коробки определяется направлением и модулем вектора настроения!» Любит хитроумный русин сложные и непонятные слова. Зато смысл фразы не требует долгих размышлений. Мысли Батаны для Куркуте — открытая книга. Потому что схожи с его собственными.
— Киев — богатый город и добыча там велика, — речь Ваицу течет неторопливо, как воды Днепра вдалеке от порогов, — но богатство надо еще взять. Русы не так слабы, как кажется из Багдада. Их дружинник стоит трех наших воинов! И равен по силам десяти арабам. И князь Игорь не зря прозван Безжалостным! И даже если он ушел, у русского князя умелые воеводы!
Половина присутствующих одобрительно зацокали языками. Гость же, проглотив недвусмысленное оскорбление, залился соловьем, по седьмому кругу нахваливая печенегов и доказывая слабость сил, оставленных русами для прикрытия своих городов.
— Разве могут существовать богатуры сильнее баджнакских[37]?! — слова текут, красивые и приятные. Но не подкрепленные делом. — Да еще втрое! Хотел бы я увидеть такого воина…
— Уверенность эмиров в нашей победе над столь великим вождем, как Игорь Безжалостный, — перебив гостя, продолжает предводитель Явды Эрдим, которому уже приелся сладкий мед пустых речей, — разжигает огонь надежды в моем сердце. Но огонь хорош тогда, когда для него есть пища. Иначе он не разгорается пламенем костра, а тухнет бесполезной искрой. Прежде, чем принять решение, великим беям надо знать, чем могут помочь уважаемые предлагаемому делу.
Хитрит Ваицу. Выводит гостя на разговор по делу. А тот юлит, плетет словесные кружева, отделываясь общими обещаниями. Не поскупятся, мол, арабские владыки, большие дары дадут, много войска в помощь союзникам пришлют.
Опять Изяслав вспоминается: «Много — не цифра. И большие — не цифра». Эх, самого бы Изяслава сюда. Переодеть степняком, да посадить о правую руку. Сын-мол, старшенький. Умный — диво! Интересно глянуть, как араб будет убеждать русина пойти воевать Русь…
— Так сколько золота готов дать Багдад, чтобы Степь пришла в Киев? — спрашивает Ипиоса. — И сколько добавит за Кордно?
— И какую подмогу ждать нам из Аравии? — добавляет Куркуте, сосредотачивая взгляд на переносице гостя. — Кабукшин Йула не привыкли воевать за пустые слова.
Гость ерзает, но от прямого вопроса трудно уйти кривыми ответами. Если, конечно, хочешь договориться. Если же не хочешь… Нет, в шатре совета посланца не тронут. И в стойбище тоже. Однако степь велика, и не всем дано добраться до ее края… Но есть у посланца и конкретные доводы. Есть. И пришло их время.
— Не пройдет и месяца, как десять тысяч воинов напоят своих коней из Итиля, — выдавливает гость, — и приведут тридцать возов с дарами…
Беи довольно щурят глаза. Десять тысяч воинов — немалая сила. Для страны, разваливающейся весенним сугробом. Арабы не сумели выбрать единого правителя, взамен убитого в прошлом году аль-Муттаки. Халифатом правят эмиры, день и ночь заседающие на совете. И каждый тянет кошму в свою сторону.
Неведомым чудом договорились «правоверные», не пожалели ни золота, ни войск. Всё больше нравится печенегам предложение пришельца. Киев, как скажет каждый, ослаблен прошлыми годами войны. Богатства у русов скопились немалые. А князь Игорь и умелые воины… Даже Безжалостный не в состоянии воевать без войска. Тот, кто смог победить троих, не справится с десятком. Или с сотней… Батана обводит взглядом собравшихся.
— Хорошо, — рука привычно оглаживает бороду, — мы ждем золото. Воины Степи сделали свой выбор…
Тюрингия, год 942 от Рождества Христова, август
Хвойный отвар не помог. И покой, который Гюнтер все же сумел обеспечить больным воинам — тоже оказался не в силах изменить что-либо.
Впрочем, капитан понимал, что иначе быть и не могло. Если бы болезнь лечилась так легко, не вымирали бы от чумы целые страны. Ведь другие, настоящие врачи, сведущие в лекарском деле куда больше, нежели безродный бродяга-воин, не сумели найти лекарств, где уж ему… Но Гюнтер боролся до конца. Целыми днями варил зелья, поил и кормил больных, водил их до ветра, подставлял ночные вазы тем, кто уже не мог встать. Когда не успевал — мыл обделавшихся. Наплевав на церковные запреты, хоронил умерших без отпевания, лишь бормоча над свежей могилой свежепридуманные молитвы…
Под дерновое одеяло ложились по очереди. Сперва воины, затем барон, затем селяне, приютившие обреченный отряд. Уговорить сервов уйти не удалось. Да и куда им было уходить? Бросить дома, хозяйство — невозможно для человека, живущего с земли. А выгнать мечами уже не хватало сил. Пришлым освободили четыре подворья с краю деревни.
Не помогло. Болезнь птицей перескочила через заборы и ухватила за горло всех. Умирали мужики, бабы, дети… Каждый день на погост волокли новые трупы, а Гюнтер варил всё больше хвойного отвара. И поил им больных и здоровых. Горькое зелье не помогло никому. Когда слег последний из селян, Гюнтер натаскал на кладбище дров и развел такой костер, что издалека его можно было принять за лесной пожар. Выкапывать тела не было ни сил, ни желания, и капитан решил, что большой огонь сможет прогреть землю достаточно, чтобы убить болезнь. Очередная глупость, придуманная уставшим рассудком. Или не глупость? Как знать…
Все, кто пришел с бароном фон Эхингемом, умерли Что продолжало держать Гюнтера в деревне, он и сам бы не смог объяснить. Но капитан не уходил. И продолжал ухаживать за больными селянами. Поил, кормил, обмывал… Варил отвар… Молился богу. В какой-то момент Гюнтер стал набожным католиком. Но по мере смертей сослуживцев, и крестьян, в особенности детей, вера снова ушла, сменившись ожесточением. Вернулся привычный цинизм, а в какой-то момент пришло убеждение: либо Бога просто нет, либо он очень большая сволочь. И еще неизвестно, что лучше.
В тот день, когда появились русы, в живых оставались лишь двое детей. Гюнтер сидел на бревне у входа в дом, где лежали больные, и размышлял. В их выздоровление капитан не верил. Детей он сожжет в этом же доме. Потом запалит деревню и пойдет в баронство Эхингейм.
Теперь, будучи рыцарем, он является вассалом покойного барона. Или его сына. В общем, пойдет и сообщит. А если малолетний барон возложит на капитана вину за гибель отца, что же, кинжал висит на поясе, а ударить себя в сердце сил хватит всегда. Новый рыцарский род смоет позор смертью. Жить Гюнтеру не хотелось.