Я заглянул домой, повидался с мамой и помчался к Агнии, захватив банку варенья и пирог с капустой.
Я много думал над словами Чехонина, сказанными после посещения Федора Михайловича. Думать-то думал, а не принимал его точку зрения, которую он полностью не высказал, лишь намекнул. Почему я узко мыслю? Почему по-мещански? И когда мне читать? Мы работали без выходных, с утра до вечера, а то и ночи напролет, некогда было выспаться. К тому же вечером у меня начиналась другая жизнь, приносившая мне радость. Я ее только-только познавал, она была для меня новой, насыщенной, отказаться от нее я не хотел.
А через пару дней нас подкараулило нежданное событие. Было очень поздно, стоял густой туман, его капли оседали на волосах и одежде. Мы проводили Туруса от ресторана до дома, Чехонин вытягивал из него мелочи, касающиеся жизни Француза. Я не понимал, зачем ему это, но внимал каждому слову и Туруса, и капитана. Но вот мы попрощались с музыкантом, отошли от его дома, и тут раздался выстрел. Мы оба остановились, как вкопанные, а через секунду Чехонин бросил мне:
– За мной! – И помчался назад.
Турус лежал на ступеньках, держась за грудь, его полное лицо перекосила боль, но он был жив. Бедняга таращил глаза сквозь нас, таращил неестественно, явно ничего не видя. Чехонин склонился над ним:
– Кто стрелял? Вы видели?
– Да... – промямлил Турус, закатывая глаза.
– Кто? Кто это был? – закричал Чехонин.
– Ммм... – только и выговорил Турус со стоном.
– Он потерял сознание? – спросил я.
Чехонин выпрямился, рванул на улицу, оставив меня рядом с музыкантом. Я присел перед ним, пощупал пульс на руке – его не было. Открывались двери, высовывались головы, кто-то ступил на лестницу, но сразу же и убежал. Свистящий шепот гулял по подъезду, а я все сидел на корточках и смотрел на человека, который несколько минут назад был жив.
Вернулся взмокший Чехонин, по его вискам струился пот, по носу скатилась капля, повисла над губой. Он устало присел на ступеньку рядом с трупом, утер лицо рукавом и проговорил понуро:
– Чего сидишь? Ищи телефон.
До полночи мы провозились в доме убитого, но ничего, что указало бы нам на убийцу, не обнаружили. Чехонин был мрачнее тучи. Оборвалась последняя наша надежда! Тем не менее, капитан сделал вывод:
– А за нами следят, Устин. Понимаешь, следят. И Туруса убрали потому, что мы к нему приклеились. Значит, мы верно высчитали... и просчитались. Досадно.
Он никогда не говорил «я», всегда «мы», хотя толку от меня по большей части не было никакого. Но заметил я это только в подъезде Туруса, заметил – и мне стало стыдно за свое скудоумие, за беспомощность, неопытность, незнание.
– Что теперь делать? – спросил я, готовый хоть в пекло лезть, лишь бы от меня была какая-то польза. Чехонин усмехнулся:
– Начнем сначала. Ничего, Устин, мы найдем убийцу. Теперь я уверен, что найдем. Столько трупов... Обязаны найти! Надо подумать. Есть у меня еще одна зацепка.
– Какая?
– Финка, Устин. Ее делали кустарно. Прощупаем здешних мастеров, они неплохо знают почерк друг друга. Жаль, мне только сейчас пришла в голову эта мысль. Но лучше поздно, чем никогда, верно? Ну, по домам...
Я не знал, что самые страшные часы близки и неизбежны, что мне предстоят потери, что смерть увижу собственными глазами, почувствую на себе ее беспощадную руку. А тогда я пришел около четырех часов утра к Агнии, разбудил ее. Она хоть и сонная была, а чуткая:
– Что случилось? Ты совсем потерянный...
– Убили музыканта, – рухнув на табурет, сказал я. – Застрелили в подъезде. Мы немного опоздали, убийца ушел...
Она прижала мою голову к своей груди, опустила нос в мои волосы. Я ощущал ее теплое дыхание, которое проникало в меня через макушку, распространялось по всему телу, давая силы. «Хорошо, что у меня есть Агния», – думал я.
Обычно она вставала раньше меня, готовила нехитрый завтрак, но в то утро после убийства музыканта я проснулся первым, когда едва-едва забрезжил рассвет. Проснулся и лежал, глядя на нее, боясь нечаянно потревожить. Агния лежала боком ко мне, положив сложенные ладони под щеку. Что-то в ее позе было трогательное и детское. А утро заполняло комнату светом, лицо Агнии все отчетливей выделялось на подушке, становясь необыкновенно прекрасным. Мы никогда не любили друг друга при свете дня, только при полной темноте, а тут меня потянуло к ней. Я коснулся губами ее губ, Агния потерлась своими губами о ладошки и перевернулась на спину. Ее светлые волосы соскользнули с виска, и открылось ухо...
Меня будто ножом в грудь ударило – мочка уха Агнии была разорвана. Ранка уже затянулась, но красноватый шрам и мелкие частицы запекшейся крови... Нет, это совпадение, дурацкое совпадение. Но оно меня выбило из колеи, я не знал, что думать. Откуда этот свежий шрам у Агнии? Надо разбудить ее и спросить, пусть она успокоит меня, развеет мои сомнения... нет, подозрения... А в чем я подозревал ее? Даже мысленно не мог произнести, не мог соотнести ее с Муркой, бандитской тварью. Она чудная, прекрасная, любящая... Нет, это моя работа подействовала на меня, потому так и лихорадило.
Агния проснулась, я притворился спящим. Она осторожно перелезла через меня, бесшумно задвигалась по комнате, ушла в ванную, потом на кухню. А я лежал с закрытыми глазами и думал, что мне все привиделось. Одновременно в голове у меня одна мысль сменяла другую. Кто такая Агния – я не знал, документов не видел, да и не спрашивал их. Как жила она, из какой семьи – понятия не имел. Чем занимается днем и вечерами, когда меня нет, – не в курсе. Я ничего не знал о ней! Мне было достаточно ее заботы, любви и того, что она есть. И я вновь отгонял от себя подозрения, внушая себе, что ранка на ухе Агнии – совпадение, не более.
Я решил уйти и подумать в одиночестве, спокойно подумать и прийти в себя. Она прильнула ко мне, когда я вошел на маленькую кухоньку, улыбнулась:
– Я разбудила тебя? Ведь еще рано.
Ее губы, глаза... Нет, я дурак.
– Не разбудила, – сказал я, поцеловав ее. – Мне сегодня с утра пораньше надо на работу. Я пойду...
– А завтрак? Без завтрака не пущу.
Она обхватила мою шею, уткнувшись лицом в грудь. Мне захотелось схватить ее на руки и... но мешал шрам на ухе Агнии. Я повторял про себя: дурак, дурак, дурак... А ухо все равно мешало.
На улице с крыш часто-часто капала вода, я подставил ладони под капли, потом размазал холодную воду по лицу. И пошел. Пошел на работу.
С Чехониным мы выясняли у воров, которые попались и сидели в ожидании суда, кто изготавливает оружие. В основном воры молчали, не желая попасть в категорию предателей. Наконец один из арестованных, дал адрес продавца, сказав, что самих оружейников не знает, но сбытчик нам на них укажет.
Между тем я сходил к эксперту, поинтересовался, как долго заживает ухо, если у женщины вырвали серьгу.
– В зависимости от организма, – получил ответ. – За месяц может срастись. А у некоторых и за полгода не заживет. Но в любом случае рубец останется на всю жизнь.
– А если ранка затянулась, но на рубце есть частицы запекшейся крови?
– Тогда серьгу вырвали недавно.
Я не знал, зачем спрашиваю то, что мне и так уже стало ясно. Впрочем, нужны были другие доказательства, поэтому я задал следующий вопрос:
– Скажите, а что еще может порвать ухо, если не вырывали серьгу?
– Ну, голубчик, – протянул он. – Чтобы определить характер травмы, надо посмотреть на само ухо. К примеру, острым ножом могли поранить. Или женщина упала и ухом зацепилась за гвоздь. Последнее мало вероятно, однако всякое случается...
– Спасибо, – обрадовался я, успокоившись.
Вот что мне нужно было: Агния поранила ухо случайно. Да, это совпадение, такое ведь тоже случается. Тем не менее, я надумал спросить ее, чтоб окончательно успокоиться. Вот дождусь вечера и...
Мы с Чехониным поехали по адресу, но не застали сбытчика дома, прождали его допоздна и промерзли, наконец решили отложить встречу на завтра.
– Ничего, никуда он от нас не денется, возьмем, – сказал Чехонин.
В тот год погода просто издевалась над людьми: после короткой оттепели опять подморозило, особенно к ночи, мы скользили на ровном месте – выбирали бугристый путь. Мои мысли заняты были Агнией, а не тем, о чем рассуждал Чехонин:
– Ты парень башковитый, Устин, но знаний у тебя нет. Учиться нужно, учиться ежечасно. Вот смотри, какой нам попался исключительный случай. Женщина-преступница. Изворотливая, умная, с прекрасным чутьем, по степени жестокости превосходит преступников-мужчин. Это редкость, если хочешь – врожденное призвание, как мне представляется. Я ведь до войны тоже работал с преступниками, изучал их. Мне всегда было интересно, почему человек идет на преступление. И знаешь, к какому выводу пришел? У некоторых людей есть тяга к преступлению. Да, да, именно так. При одинаковых обстоятельствах один человек борется с собой и трудностями, а другой предпочитает легкий путь, как ему кажется...
Внезапный выстрел грохнул совсем рядом, испугав меня, так как я задумался. Затем без паузы сразу второй... Одновременно с первым выстрелом Чехонин поскользнулся и упал навзничь, глухо вскрикнув. Тем временем я лихорадочно оглядывался, пытаясь определить, откуда произведены выстрелы. Вдруг в сквере заметил убегавшую фигуру и, не медля, рванул за ней. Но, черт возьми, было слишком скользко, чтобы догнать, приходилось хвататься за попадавшиеся стволы деревьев и столбы. Очень скоро я потерял из виду убегавшего, вернулся, чертыхаясь, к Чехонину, который так и лежал на земле. Я склонился к нему:
– Вы ушиблись? Давайте помогу...
Капитан не ответил, не пошевелился, а я, несмотря на темноту, увидел нечто противоестественное в распластанной фигуре.
– Анатолий Романович... – позвал его. – Что с вами?
Ни стона, ни звука, ни вздоха. Я опустился на колени. Отчего-то меня стало трясти, словно душа уже поняла, что именно произошло, но догадка не доходила до моего ума. Я наклонился к нему, подставив под его нос щеку, и не ощутил дыхания. Тогда припал к груди Чехонина ухом, но окунулся во что-то мокрое и липкое. Вдруг я понял, что стреляли в него. Мои глаза заметались в поисках людей на улице, ведь кто-то должен был помочь, хотя бы вызвать карету «Скорой помощи», а я не мог оставить Чехонина одного на стылой земле. Как назло, улица была пуста и тиха. Я застонал, раскачиваясь из стороны в сторону, завыл, не зная, что мне делать. Но что-то надо было делать, от меня зависело – будет жить Чехонин или нет. Ноги носили меня по бессмысленному кругу вокруг тела капитана, а крик отчаяния вырывался сам собой:
– Э-эй, люди! Помогите! Люди! На помощь...
Я кричал во всю мощь легких, до хрипоты, пока не увидел пару. Кинулся к ним, сначала напугав, но успокоил мужчину и женщину:
– Уголовный розыск. Тут стреляли в человека... Найдите телефон, прошу вас!
И кинулся назад к Чехонину.
– Кого вызвать? – крикнула вдогонку мне женщина.
– Милицию. Скажите, в Чехонина стреляли. И «Скорую». Быстрее!
Я вернулся, приподнял плечи Чехонина, положил себе на колени. И щупал пульс на руке, на шее, уговаривая его:
– Потерпите, Анатолий Романович... Сейчас приедут...
И в какой-то момент понял, что говорю с мертвым человеком. Он был мне другом и наставником, я любил и уважал его, как любил бы и уважал отца, который погиб. Но все это было, и он – был. Жуткие минуты пришлось мне пережить! Вовсе не страх меня обуял, а ужасный смысл слова «был». Только что Чехонин дышал, говорил со мной, теперь он никто, труп. Одна пуля, всего одна убила этого большого человека, по-настоящему большого. У меня потемнело в глазах, я утирал слезы со щек, забыв, что мужчины не плачут.
Остальное проходило как в тумане. Меня спрашивали, я отвечал. Чехонина уложили на носилки, накрыли полотном и понесли в машину. Я шел за ним, но перед моим носом закрыли дверцу, машина взвизгнула колесами, обдав меня запахом бензина, и тронулась с места, увозя Чехонина навсегда.
– Мда... а ведь пасут вас, – произнес наш фотограф, стоя рядом.
– Что? – повернулся к нему я. – Пасут?
В моей голове будто произошел щелчок, и все встало на места. Не попрощавшись, я пошел прочь, широко шагая.
– Куда ты? – крикнул фотограф. – Тебя отвезут.
– Оставь его, – сказал кто-то из наших ребят. – Не видишь, худо парню. Эх-ма! Такого человека застрелили...
Я шел, не разбирая дороги, шел быстро. Мне было жарко, внутри все горело, машинально я расстегнул пальто, затем старый отцовский пиджак. Ледяной ветер бил в лицо и грудь, ничуть не охлаждая меня. Я знал, куда иду и зачем, это было главным, и ничто не остановило бы меня сейчас, даже начнись вокруг настоящая пальба.
Она открыла дверь, обрадовалась и заулыбалась. Ни слова не говоря, я отстранил ее, прошел в комнату, огляделся.
– Устин, что с тобой? – робко спросила Агния.
Чистые глаза, не понимающие, обеспокоенные, направлены были в меня. Я подошел к шкафу, распахнул створки и замер, изучая содержимое. Вещей в нем висело много, я стал перебирать их, отодвигая одну за другой.
– Что ты ищешь? – спросила Агния, но ответа не получила.
Пальто цвета беж висело в дальнем углу, накрытое ситцевой тканью. Осмотрев его, я заметил тщательно замытую кровь (от крови все равно остаются следы, едва видимые, но остаются). Этого мне было мало. В нижнем выдвижном ящике шкафа лежали и туфли коричневого цвета. И этого было мало. Агния стояла посередине комнаты и бормотала дрожащим голосом:
– Ты пугаешь меня, Устин. Скажи, пожалуйста, что ты ищешь? Может, я сама найду и дам тебе?
Я бросился к буфету, осмотрел все полки. Далее подверг осмотру еще один шкафчик, где Агния держала всякие мелочи. И нашел коробку, обычную картонную коробку. Приоткрыл крышку, и мне окончательно стало ясно все. Какой же я болван, кретин, идиот! Развернувшись к Агнии, я повернул коробку от себя, содержимое посыпалось на пол. Это были золотые и серебряные украшения, портсигар, часы, маленькие коробочки.
– Откуда это? – задал я вопрос, на который имел ответ.
– Тетино... я говорила тебе...
– У тебя разорвана мочка уха...
– Это давно случилось... нечаянно...
– У Дамки, – сказал я, где именно она порвала ухо. Сказал, не желая больше слушать ложь. – Когда вы боролись, она вырвала серьгу из твоего уха.
Бирюза яркий камень, выделялась она и на полу своей голубизной. Особенно бросался в глаза браслет. Я поднял серьгу, показал Агнии:
– Эта осталась у тебя в ухе, а вторая у нас. Собирайся.
– Ты сдашь меня? – приподняла брови Агния.
Она немало удивилась моей решительности, тем временем я собирал с пола улики, бросая их назад в коробку, одновременно говорил ей:
– Не сдам, а отведу опасную преступницу туда, где следует ей находиться.
– И скажешь, что жил с преступницей? Как рассказывал ей про расследование? Все-все скажешь?
Она пугала меня. Ведь получалось, я стал ее сообщником. Однако без напоминаний Агнии я знал, что натворил по глупости своей. Но чувство вины кипело во мне с такой неистовой силой, что никакой страх не мог остановить меня.
– Да, все скажу, – заверил я. – И готов ответить за свою ошибку.
Наверное, было в моем голосе, в выражении лица нечто настолько решительное и непримиримое, что Агния попятилась. Потом я услышал другой ее голос, не мягкий и нежный, а жесткий:
– Не двигайся.
О, мои неопытность и поспешность! О, моя глупость! Мне не пришло в голову, что и со мной она способна расправиться тем же способом. Да что там, я вообще не думал ни о чем, кроме смерти Чехонина, в которой был полностью виноват. Я замер, стиснув зубы от ярости, потому что Агния направила на меня дуло пистолета.
– Поставь коробку на пол и все собери, – сказала... нет, приказала она. Мне пришлось выполнить ее приказ – я подобрал и бросил в коробку то, что еще лежало на полу. – Не ты это добыл, не тебе и распоряжаться. И мной ты не будешь распоряжаться. Да, я убила Дамку. Одна, а не с сообщником, как вы думали с Чехониным. И спекулянта убила. У него я купила серьги и браслет. Нарочно купила, чтоб подобраться к нему. И музыканта застрелила я. И твоего Чехонина, когда поняла по твоим рассказам, что вы все равно выйдете на меня. Остался ты. Случайно остался. Просто я не попала в тебя сегодня. Но сейчас попаду, ты ничего никому никогда не расскажешь.
– Тебя все равно найдут, – заявил я.
– Да ну! – усмехнулась Агния. – Кстати, ты вовсе не спас меня от насильников, я подстроила нашу встречу. Неужели думаешь, я и теперь не выкручусь?
– Все равно найдут, – упрямо повторил я.
Она выстрелила без раздумий и предупреждений. Меня обожгла адская боль, до того адская, что ноги сами подкосились, я упал. Пуля попала в грудь и, казалось, разорвала там все. Чувствуя, как из меня вытекает кровь, заливая одежду, я зажал рану и собирал волю, чтобы преодолеть боль. Зачем было нужно это преодоление? Не знаю. Я даже не осознал, что умираю, думал только о боли, о том, что ее надо перебороть, и о Чехонине. Да, даже с пулей в груди я думал о нем, а себя не жалел.
Агния металась из угла в угол, как ветер, собирая вещи. Последней она взяла коробку, которая стояла рядом со мной, потом хлопнула входная дверь. Агния оставила меня умирать. И все равно я не думал об этом. Хотел встать – не было сил. Была только боль. И кровь, вытекавшая сквозь мои пальцы, прижатые к груди. Я пополз к выходу. Полз и шептал:
– Уйдет... Задержите... Сюда... Ко мне...
А казалось: кричу, зову людей. Ведь они должны были слышать выстрел! Я дополз до двери, потом, опираясь о стену свободной рукой, встал на колени, дернул за ручку. Замок не защелкивался автоматически, а закрывался поворотом ключа, но Агния, к счастью, не заперла дверь. Слишком торопилась. Была уверена в моей смерти. Ничего, мы еще поборемся...
Я выбрался на площадку. У меня все расплывалось перед глазами, но я точно наметил цель – соседскую дверь. Дополз до нее и, уж не знаю – как, но встал на ноги, позвонил. Последнее, что увидел – мужчину в очках и майке.