— Готов, сучий сын, — подождав минуту, сказал Юрченко и подмигнул Морозову: — Каков командир!
Морозов, чертыхаясь, ощупывал щеку.
— Еще один осколок, — пожаловался он. — Глубоко засел, пинцет нужен…
Тяжело раненный пулеметчик лежал в глубине кирпичного сарая. Приподнявшись на локтях, он, тяжело дыша, наблюдал за Амелиным и Морозовым, которые подходили к нему, держа наготове автоматы.
Амелин осветил лежавшего электрическим фонариком. Камуфляжная куртка была в нескольких местах разорвана осколками, перебитая правая нога неестественно вывернута. Молодой, лет двадцати, с редкой темной бородкой, боевик беззвучно шевелил губами.
— Не стреляйте, — почти неслышно прошептал он.
— Сам сдохнешь!
Морозов отшвырнул лежавший рядом с ним пулемет. Пол был усыпан стреляными гильзами.
— Целый магазин по Сашке выпустил. И бронежилет не помог.
Сарай использовался в качестве склада. Громоздились ящики с патронами и гранатами. В углу стояло несколько огромных брезентовых мешков с камуфляжным обмундированием. На стенах гроздьями висели армейские шипованные ботинки, запасные автомобильные камеры, нагрудники с карманами для автоматных магазинов и ручных гранат. В четырех продолговатых ящиках лежали хорошо смазанные автоматы АК-74.
— А вот это уже серьезно!
Амелин показал на стоящие у стены 82-миллиметровые минометные стволы, видимо, приготовленные для транспортировки, и отдельно к ним двуноги и опорные плиты. Разобранные крупнокалиберные пулеметы в густой смазке лежали, накрытые брезентовым пологом.
Морозов откинул крышку металлической коробки и вытащил тяжелую патронную ленту с разноцветными пулевыми головками.
— Крутой мужик Абазов! Скоро здесь будет жарче, чем на южных границах.
Николай, возьми Иванова и облейте бензином все хозяйство. — Амелин посмотрел на раненого пулеметчика. — Давай вытащим этого орла, пусть дед его забирает. А сарай подожжешь, когда будем уезжать.
Вместе с Морозовым они отнесли боевика к дому, где жил с семьей хозяин точки.
— Выживет — его счастье, а нет — туда ему и дорога.
Амелин подошел к Юрченко, который о чем-то разговаривал с Лагутиным.
— Где Решетков? — спросил Сергей.
— Да тут такое дело, — замялся Юрченко. — Это не Лагутин. Не летчик…
— Как не Лагутин, а кто ж тогда?
— Я, Витя… Братчиков…
Только сейчас Амелин разглядел, что это совсем молодой парень.
— Откуда ты, Братчиков?
— Из автобата. Водитель сто шестого отдельного автобатальона, рядовой. А в плену — с октября прошлого года. Скоро четырнадцать месяцев будет. Господи, не приведи Бог кому другому… — он заплакал.
— Ладно, успокойся, Витя.
— Я знал… знал, что меня все равно освободят. Вы меня долго искали?
— Долго, — помедлив, отозвался Амелин.
Ему не хотелось рассказывать рядовому Братчикову, что искали совсем не его, вычеркнутого из всех списков и уже никому не нужного, кроме своих родителей.
— Не плачь, все позади, — обнял его за плечи Сергей. — Ты думал, мы тебя не найдем? Плохо ты спецназ знаешь!
— А мама, отец? Как они?
— Нормально. Послушай, Витя, здесь, кроме тебя, были еще пленные?
— Были. Два летчика. Их привезли четыре дня назад. У одного, который постарше, был сломан позвоночник. Он в первую ночь умер. А второй, старший лейтенант, его звали Женей, убежал. Он и меня уговаривал бежать, но я испугался.
Юрченко сидел на крыльце, подняв растопыренную ладонь. Иванов, высунув язык, бинтовал ему руку. Саня Кошелев лежал у стены дома. Лицо было накрыто шапкой. Ватная куртка и брюки были занесены тонким слоем снежной крупы.
— Только они его сразу поймали, — продолжал Братчцков. — По следам нашли. Сюда привезли. Заставили раскопать могилу, где лежал старший летчик, и здесь же застрелили.
— Кто стрелял? — спросил Морозов.
— Вон тот, — Братчиков показал на боевика, убитого Амелиным. — И еще хозяйский внук, Рахим. Он не хотел, но его заставили уже в мертвого выстрелить пять или шесть раз.
— Где могила, покажешь? — поднялся Амелин.
— Покажу. Они за кошарой лежат…
Когда раскопали яму и положили обоих летчиков в пластиковые мешки, Амелин, морщась, как от зубной боли, спросил Морозова:
— Вы этих гробов целлофановых много с собой набрали?
— Пять штук.
— Ты выбрось пятый. Хватит трупов.
— Выброшу, — пообещал Морозов. — Я понимаю.
Они пересекли границу на одном из небольших пропускных пунктов в стороне от Чемкара. Полицейский, перебрав стопку паспортов и виз, взялся было сверять фотографии. Амелин вложил ему в руку несколько десяти- и двадцатидолларовых ассигнаций.
— Все нормально?
— Нормально, — ответил полицейский, возвращая документы. — Проезжайте.
Пограничники на российской стороне заглянули в будку.
— Что везете?
— Груз двести…
Молодой лейтенант, предупрежденный о возможном возвращении группы на его участке, посмотрел на Амелина, потом на Морозова, сидевшего за рулем. Хотел было сказать что-то сочувственное, но, перехватив жесткий, почти враждебный взгляд небритого человека, сидевшего за рулем, козырнул, пропуская машину.
Шел снег. Барханы по обочинам дороги превратились в бело-голубые холмы. Зелеными темными шапками торчали кусты таволги. Редкие придорожные тополя роняли последние листья. Снежная холмистая равнина тянулась от горизонта до горизонта.
Владимир Христофоров
Грибное лето в Вязьме
От автора
Для некоторых читателей описываемые события будут узнаваемы не только географически, но и фактологически. В своих домыслах они окажутся, однако, не совсем правы, здесь есть смещение не только во времени, но и в местонахождении персонажей, ибо живут и здравствуют свидетели, жизнь которых подвергать возможной опасности автор не вправе.
Те читатели, которые подумают, что описываемые события происходили где-то рядом с Вязьмой, будут, несомненно, более близки к истине. Хотя истина известна только автору, да и то не до конца.
Дядя Вася Солидол
Апрельским солнечным деньком 1994 года из маленькой полузаброшенной деревеньки, что расположена в западной части Вяземского района, вышел человек, известный всей округе как дядя Вася Солидол. Работал он некогда колхозным механизатором и на любые неисправности сельскохозяйственной техники глубокомысленно изрекал: «Солидолу, стервецы, жалеете, вот и гробите механизму.» Отсюда и прозвище.
Итак, щурясь с похмелья на нетронутый снег в ближнем леске, Вася Солидол бодро шагал в этот самый лесочек, чтобы вырубить новый шест под телеантенну.
Прислушиваясь к гулу близкой автотрассы, он остановился, чтобы сладить самокрутку, и тут взгляд его остановился на человеческой руке, торчащей из-под весеннего снега. Сморгнув видение, Вася Солидол отвернулся и крепко выругался в том направлении мысли, что бабкин самогон, для духовитости сдобренный пригоршней махорки, может и до кондрата ивановича довести. Однако краем глаза скосил туда, где привиделось это. Рука, она и осталась рукой, сжатая притом в кулак, почерневшая и как бы побитая молью. Должно быть, птички поработали…
Бывший механизатор осторожно, шажок за шажком, приблизился, пытаясь разглядеть под снегом то, что должно быть рядом с рукой согласно анатомии человека. И разглядел, вернее уловил, под оплывшим снегом очертания этой самой «анатомии». Стремительно и троекратно перекрестившись, присел, достал из голенища кирзача нож, стал соскабливать снег там, где предполагалась голова. Ему хотелось увидеть лицо: а вдруг кто из знакомых, хотя вроде никто за эту зиму в округе не исчезал.
Вася Солидол не знал, что по криминалистическим соображениям как раз этого делать было нельзя: вытаявшая ткань тела на солнце быстро разлагается. Но свое вполне естественное любопытство он осуществил с предельной аккуратностью, даже увлекся работой, пожалев, что нет под рукой кисточки. И вот на свет выявилось лицо мертвеца, слегка повернутое на левую сторону. Лицо молодое, отрешенное, с плотно сжатыми губами, усы и волосы черные. А слегка сдвинутые густые брови словно говорили о предсмертной моментальной удивленности.
— Кто ж тебя, мил-человек, и за что? — пробормотал Вася Солидол, но, вспомнив вчерашнюю газетную статейку о разборке двух мафий в Самаре, подумал: «А можа, свои своего? Можа, за дело».
Тут ему пришел на память случай, всколыхнувший весь район. Ровно пятнадцать лет назад бесследно пропал в лесу его дружок-пастух, такой же забулдыга, как и он. Царствие ему небесное! Искали, предполагали всякое — тщетно! Как в воду канул. О пастухе забыли все, только не он, Вася Солидол помнил. Тот случай напомнил совсем другой, происшедший несколько месяцев назад. Короче, был пойман зверюга в образе человека: затащив (опять же с той же трассы) молоденькую девчушку в лесок, он изнасиловал ее, потом зверски убил. Вся беда в том, что и его Вася Солидол хорошо знал: пятнадцать лет назад он работал в этой же округе пастухом, потом приезжал-уезжал, и в последнее время, говорят, вернулся окончательно в свою деревню. С тех пор Вася Солидол его не видел…
То, что убийца пятнадцать лет работал пастухом, профессионально насторожило майора Фидинеева, талантливого сыщика, обладающего феноменальной памятью, к тому же уроженца этих мест. За давностью лет пропал у людей свидетельский страх, и кое-кто вспомнил, что в тот злополучный день, уже под вечер, пастух с женой подались зачем-то в лес. Вспомнил, что на следующий день женщину видели в Вязьме, в Троицком соборе, где она ставила поминальные свечи.
Это, естественно, не улики, тем более пятнадцатилетней давности, но Фидинеев на всякий случай провел стремительную психологическую атаку, сыграв на женском самолюбии супруги убийцы-насильника, в том плане, что тот, возможно, никогда не был удовлетворен совместной жизнью, что, дескать, есть такие женщины. Прием грубоват, но тут уж было не до деликатности. И без того горящая ненавистью к мужу-насильнику женщина, что называется, сломалась, сгоряча закричав: «Это я-то?! Да вы еще найдите такую… Что б он сдох, изверг! Я ему эту девчонку не в жисть не прощу, она же ему, кобелю, во внучки годилась… Я знаю, дадут лет десять, а отсидит половину. Уже было такое на памяти. Ни черта, к стенке его! Это он, он тогда по ссоре застрелил своего сменщика-пастуха. А закапывали тело в лесу вместе. Могу показать. Пожалела тогда, изверга, на свою голову…»
…Этот случай раскрытия убийства пятнадцати летней давности настолько поразил Васю Солидола, что он тут же уверовал, пусть с изрядной долей религиозности, в неотвратимость возмездия. К тому времени он ударился в веру. Факт этот повлиял на него и с другой стороны: больше всего он стал бояться нечаянного воровства с коровьей фермы, которую охранял. Не говоря уже о других возможных проступках.
…Еще раз взглянув на застывшее лицо мертвеца, дядя Вася Солидол хотел было уже бежать в деревню, но его взгляд снова приковала торчащая рука. Она подтаяла на весеннем солнце и приоткрылась. Ему почудилось, что в уголке ладони что-то сверкнуло. Еще раз трижды перекрестившись, тыльной стороной ножа он тихонько отогнул пальцы — на снег упала белая монетка. Вася поднял ее, отер о штанину: это была не монетка, а какая-то медалька, с колечком на ободке. На одной стороне просматривался женский профиль, а на другой — нерусские буквы.
— Да это же иностранец, — прошептал Вася. — Я сразу по обличью подумал. Во, дела! — Сунув медальку в карман, он затрусил в сторону деревни, потом остановился отдышаться, еще раз посмотрел в сторону леса и по каким-то своим неведомым приметам подумал: «А лето нынче обещает быть грибным. Ох грибным…»
Уже дома, переодеваясь в чистую верхнюю одежду, чтобы идти в соседнюю телефонизированную деревню, Вася Солидол вспомнил о медальке. Карман телогрейки оказался пуст, вывернув его, он обнаружил небольшую дырку. Успел походя наорать на старуху за нерадивость, но возвращаться искать было недосуг. «Прочешу местность после звонка», — решил он.
Майор Фидинеев
Звонок о трупе в весеннем лесу раздался у майора Фидинеева — средних лет блондина огромного роста и такой же силы — в 13.50.
«Как всегда, бутерброд падает маслом вниз», — сокрушенно подумал он и с тоской посмотрел на 20-литровую канистру в углу кабинета. Она была пуста. А в его отделе лимит на бензин кончился еще три дня назад. Перебивались дружескими связями, а то и собственным карманом. Бензин будет завтра, Фидинеев смотрел на часы: а вдруг сегодня пронесет и не будет дальних срочных выездов. Нет, проклятый бутерброд падает в голодные времена именно маслом вниз. Он любил мудреные афоризмы, но на ум приходил всегда почему-то этот, простейший как кирзовый сапог.
Между тем его мозг, как-бы независимо от его хозяина, обрабатывал всю полученную информацию о трупе, хотя телефонные звонки трещали ежеминутно.
Телефон уже давно стал бедой майора. Вернее, телефон тут был ни при чем. Причина заключалась в свойстве характера Фидинеева: его знала в городе (как тут не прибегнуть к избитой фразе?) каждая собака. А учитывая еще его стремление к справедливости, изначальное человеческое участие и, наконец, просто мужское обаяние, майор стал для одних своего рода «телефоном доверия», для других — «скорой помощью», для третьих — «ходячим городским справочным бюро», для четвертых… Впрочем, об этой категории пока помолчим… Достаточно и этого набора, чтобы служебный телефон майора к концу дня раскалялся, словно ствол крупнокалиберного пулемета. Фидинеев злился на себя, но не мог никому отказать в совете или практической помощи.
А кроме того, у него была еще и основная работа. Удивительное заключалось в том, что эти «помехи», с одной стороны, мешали основной работе (в том смысле, что приходилось работать чуть ли не круглые сутки), а с другой — помогали.
Вот и сейчас, отвлекаясь на второстепенные звонки, он непрерывно думал о найденном трупе в нескольких десятках километрах западнее Вязьмы.
Особенно раздражал второй звонок — бывшего одноклассника Тольки Завихряева. Нынешней ночью с его мотоцикла, который, кстати, можно назвать мотоциклом лишь в минуту сильного воображения, сняли заднее крыло. Толька был в глубоком трансе и нудно ныл в трубку:
— Как же я теперь? Он мне как друг… Я ему даже имя дал — Жамочка. Жамкнешь по педали, а он уже из-под тебя, подлец, норовит выпрыгнуть.
Зная все это, Фидинеев направил к Тольке опытного участкового. Нет, тот опять звонил, интересовался, как идут розыски, достаточно ли задействовано агентов и милицейских сил. Кое-как отвязался от этой Жамочки.
«А труп этот — безнадега, висяк, — размышлял майор, — не наш труп».
Вообще к трупам Фидинеев относился как к своим законным клиентам, если так можно назвать убитых. Он даже их как бы любил, как может врач любить своих пациентов… Аналогию можно продлить, если включить в этот список патологоанатомов, но не станем продолжать эту скользкую тему.
Телефон снова затрещал:
— Это я, Татьяна Николаевна…
Она же — Танька Блеф, проходившая по делу подростков-рэкетиров. На этот раз Татьяна Николаевна трезвым, слегка плачущим голосом сообщила: ее квартиру обчистили до нитки.
— Золотая моя, ты сначала скажи: давно «сошла со стакана?»
— Вот те крест, бриллиантовый мой! В глухой «завязи» с прошлого месяца. Аж самой стыдно за бесцельно прожитые дни и трупы поклонников у ног.
— Про трупы молчи, мне и без тебя хватает. С кем сейчас тусуешься?
— Все те же, но реже: возраст, дорогой. Помоги, я так нищенствую, а тут последнее…
— Конкретнее — что пропало?
— Видак, посудешка хрустальная, главное — тряпки…
— Родная моя, найдем мы твои «лантухи». К четвергу. Сейчас некогда. Кстати, твой Герман получил квартиру. Вполне могло туда перекочевать твое барахло.
— Да-а?! Вот новость! А он мне — ни-ни и к тому же слинял дня три назад. Спасибо, миленький! Чао!
«А труп не наш, — сверлило мозг. — Пропавших с такой внешностью не было ни в прошлом, ни в позапрошлом году. Этот-то лежит с зимы, ну, может быть, с поздней осени».
Опять звонок, на сей раз из морга.
— Товарищ майор, думаю задержать по некоторым прикидкам Коровина…
— Кольку Коровина? — переспросил Фидинеев. — Нет, этот парень такое не сделает. Я его знаю. Если кто и решится чем-то поживиться с трупа, то иди к Спиридонову Витьке. Коровина не трогай…
Близкая автотрасса нередко поставляет в местный морг жертв дорожно-транспортных происшествий. Вот и находятся любители поживиться с еще теплого покойничка.
«А выезжать, как ни крути, надо. И чем быстрее, тем лучше», — с грустью решил майор. Он взглянул на часы, прикинул: пока бензин, пока дорога, а темнеет быстро: что там в темноте разберешь? Нет, пролежал зиму, пролежит еще до утра, лишь бы в деревне не нашлись свой Спиридоновы…
Утром Фидинеев ехал на место происшествия с обычным чувством профессионального интереса: что на этот раз?
Оперативная группа собралась приличная — на двух машинах: сам начальник вяземской милиции, начальник уголовного розыска, судмедэксперт, криминалист, старший оперуполномоченный…
Фидинеева сразу чем-то очень насторожил дядя Вася Солидол. Во взгляде из-под шапки, напоминающей брошенное воронье гнездо, таилось какое-то дополнительное беспокойство, испуг. Так бывало почти со всеми, кто обнаруживал трупы, но здесь было что-то еще, чего майор понять не мог. Господи, извечный страх стать свидетелем, а то и соучастником… Живет в народе проклятый 1937-й…
Вася Солидол повел всю оперативную группу к месту происшествия.
— Сколько же ты раз, дядя Вася, бегал туда-сюда? — вдруг спросил Фидинеев, рассматривая следы на снегу.
— Два, — выдавил старый механизатор, — р-рогожкой лицо п-покрыл. Воронье тут… По-честному, гражданин начальник, то три. Приглядывал, мало ли что…
— Сторожил, выходит? — улыбнулся Фидинеев.