Я очистил три шкафа, утрамбовал гардероб в мусорные пакеты, вынес и сложил у контейнера. От избытка чувств ринулся мыть пол, пустил на тряпку джинсы от Ковалли. В таком чистом, с вымытым полом коттедже запросто заведется новая женщина. Даже не очень спортивный писатель возле этого камина покажется милым и подтянутым.
Вечером купил дров и вина. Счастливая жизнь началась. Сидел в кресле, смотрел в огонь. Однажды ко мне приедут друзья, запоют дурацкие песни и будут завидовать немножко. Впрочем, честно, они позеленеют от зависти. На то и друзья. А однажды заглянет Люся. За деньгами, например. Я крикну в глубину дома:
— Солнышко, принеси кошелек!
Сверху сбежит аккуратная шатенка, похожая на Кейт Бекинсейл. И все. Непонятно, чего еще желать. Только счастья для всех даром. Еще хорошо бы книжку сдать в срок. Я дотянулся до компьютера, набрал первую строку:
«Говорят, красное вино убивает радионуклиды. Страшной показалась прошедшая ночь моим радионуклидам».
В прихожей зашуршало. Кто-то нехороший ковырял замок. Было слышно: открылась входная дверь, хлопнула, закрылась. Повернулась защелка. Незнакомец вошел и топчется. В прихожей загорелся свет. Шерсть на моем теле встала дыбом, в глазах поплыли круги, в ушах зашумело, — все говорило о скорой драке. Возможно даже, предстоит фехтовать какими-нибудь железными предметами. Видимо, бандиты узнали, что дом пуст, и пришли спереть забытые ценности. Зря я выбросил одежду. Мог бы откупиться. Пока они бы перебирали и думали, куда что надевать, я бы сбежал. Странно, что машина моя их не насторожила. У самого подъезда ведь…
Стараясь не выдать себя ни скрипом, ни шорохом, я опустил бокал, перехватил кочергу на манер двуручного меча и тихо двинулся в прихожую. Выглянул в щель между дверью и косяком — женщина стоит. Одна. Некрупная. Лет двадцати семи. Не очень опасная внешне. Спиной ко мне, лицом к пустому шкафу. Даже по позвоночнику было видно, как она озадачена. Сняла уже сапоги и джинсы. Красивая такая, стройная, в одних колготках. Удивляется тому, насколько пуст и гулок ее шкаф. А ведь еще утром был полной чашей.
Она явно не верила глазам. Короб поражал ее своим внутренним простором. Я тщательно все из него убрал. Теперь нужно было объясняться. Я сделал шаг вперед и сказал «здрасте», негромко. Гостья обернулась, подпрыгнула, вскрикнула по-птичьи и прикрыла рот руками. На меня никто еще не смотрел с таким ужасом. Кажется.
— Не надо кричать… — сказал я и поднял примирительно кочергу.
Она кинулась к двери. Дергала, не справлялась с замком. Я смотрел, не шевелясь. Не хватать же ее за колготки. Наконец повернулся ключ, она выскочила вон. Пришлось идти следом, горячо шептать в спину, чтобы не тревожить соседей, уговаривать вернуться. Я говорил, что это ошибка, призывал все обсудить.
— Послушайте, вы от смеха упадете, когда я вам все объясню!
Женщина не прельстилась моим юмором. Она вообще меня не слышала, неслась быстрей звука.
Я вселился не в тот дом. Зря полы мыл. Походил по улице, почесал кочергой спину. Весь ее прекрасный гардероб сейчас трясется в мусорной машине. Контейнер пуст, мешки уехали. Странно, что ключ подошел. Проверил номер на стене — «КВ-7-Н» написано. Все точно, как сказал менеджер. Нужно будет вот этой кочергой объяснить ему потом принципы аккуратной работы с клиентами. Женщина меж тем, скрылась за поворотом. Лучшее, что я мог предпринять — это бежать в противоположную сторону.
Я вернулся, скрутил провода компьютера, сложил сумку и выскочил во двор. И остановился. Мне навстречу, рассыпая синие молнии, выехал воронок.
— Положите кочергу и поднимите руки! — сказал полицейский репродуктор.
Какие-то они в этой деревне мгновенные, дяди в форме гестаповцев. Они были куда сильней меня. Какая-то в них непропорциональная мощь. Скрутили, положили на капот. Проверили карманы. Натараторили чепухи насчет моих необъятных прав. Эта дура полоумная в колготках стояла рядом, смотрела брезгливо. Будто перед ней не перспективный литератор, а рептилия. Заполз в дом и все обслюнявил. Это еще она не видела того шкафа, который в спальне. Может, и правда лучше заночевать в каталажке.
Когда писали протокол, я представился работником искусств, эссеистом.
— Это мы видим, — сказал полицейский капитан, тряся объяснительной. Мой творческий путь его не интересовал. История о Саше Иванове казалась фабулой утопической новеллы. История доброго богача, разрешившего выбросить чужие вещи и спокойно жить в чужом доме, показалась стражам занятной, но совершенно неправдоподобной. Кому принадлежит здание — я не знаю. С кем Саша заключал договор, где настоящий хозяин, как его фамилия — ничегошеньки-то мне не ведомо и оправдаться нечем.
— Ну, давайте найдем этого вашего доброго человека — сказал капитан и ухмыльнулся. Он думает, я выдумал свою роль и литературного агента. Пришлось рассказывать ненужные подробности, все, что знаю. Мне нужна достоверность, хотя бы в ощущении. Работает Иванов в издательстве «Мост». Мы несколько раз встречались. Где-где встречались, — в ресторанах. Не в хрущевку же его приглашать. Да, у меня есть жилье, двушка в заводском районе. Трубку Иванов, разумеется, не поднимал. Загадочная менеджер Ирина в отъезде, юный ее заместитель трясется на дискотеке и телефона не слышит. Договора об аренде нет, имен соседей я не знаю. Почему бы не поверить такому честному рассказу, говорит капитан. Скоро приедет хозяйка, принесет опись пропавших вещей. Если ущерб превысит пятьсот латов, у господина писателя (он показал на меня) будет много времени для творчества. Лет пять. А то и семь. Потому что кочерга — холодное оружие. Помечтал у камина, называется.
Катя
Прибежала эта лярва. Джинсы не по размеру, будто одолжила. Очень злая. Молнии рассыпает не хуже полицейской машины. Накатала заявление, состоящее целиком из фамилий средиземноморских дизайнеров. Впредь, встречаясь с чужими туфлями, буду внимательней. Вдруг это настоящий Маноло Бланик за три тысячи евро.
Ее зовут Катя. И горе тому, кто ее обидит. Она попросила разрешения войти в клетку, чтобы лично меня загрызть. Не похоже, чтоб это могло ее успокоить. Ей же захочется потом меня оживить и еще раз замучить каким-нибудь новым способом. Я сидел за спасительными прутьями. Молчал, чтобы не провоцировать фурию. Клеть не казалась надежной. Пока дядя полицейский поднимет зад, чтобы мня спасти, все будет сделано. Он к тому же косил на тугую Катину попу и совсем не волновался о моей безопасности.
— Я хочу знать, где мои вещи! — звенела Катя.
— Послушайте, — сказал я спокойным, уверенным тоном. — Я все выплачу. Я богатый писатель. В крайнем случае продам квартиру.
— Рот закрой, гопник! — оборвал меня полицейский. Он хотел ей нравиться. Когда пострадавшая сторона такая ладная, аккуратная, с такими светлыми глазами и темными кудряшками, с такой аккуратной головкой и маленькими ушками, кто угодно захочет ее опекать. У меня была одна знакомая, жертва мужа-грубияна. Пришла в милицию, показала синяки на бедре и через неделю вышла замуж за майора МВД, очень нежного и заботливого. Да. А у нас тут капитан.
Он рассказал о новых криминальных тенденциях. В Юрмале много пустых домов. Русские богачи покупают, но не живут. Воры повадились сначала гостить пару месяцев, а потом уже выносить вещи. Особенно летом, почему бы не отдохнуть. Наглые типы. Снаружи и не скажешь. Тут полицейский снова посмотрел на меня.
— Кого это вы назвали наглым типом? — спросил я, делая вид что завожусь и могу быть опасен.
— Ха! — ответила Катя.
— Я литератор, мой литературный агент снял для меня этот дом. На полгода. Пока книгу не сдам.
— Литературный агент? — переспросила хозяйка.
— Ну да. Александр Иванов. Издательство «Мост».
Катя сложила губы, будто для поцелуя, посмотрела себе на ноги. Кеды на ней модные, но теперь, кажется, единственные. Она помолчала минуту, сложила губы утиной попкой. Прошлась туда-сюда. Потом повернулась к полицейскому и говорит:
— Мечтаю забрать свое заявление. Передумала. Вот такая я внезапная. Мне даже нравится, когда меня грабят. Вы ведь вернете мне бумагу? — и улыбнулась очаровательно.
— Это ваш дом? — Вдруг спросил полицейский.
Оказалось, и не ее. А чей — она не знает, договора у нее нет. Дом для нее снял, что характерно, некий Александр Иванов.
«Банда!» — подумал офицер. Я не стремился сидеть вместе с этой психической. Катя тоже хотела бы пойти домой, но в отделении прятался целый рой румяных капралов. За каких-то семь минут они ее скрутили, затолкали ко мне в клетку. До выяснения обстоятельств. Сказали: завтра в одиннадцать часов придет следователь, он любит народные сказки.
В камере
Сидели молча. Она вздернула носик, скрестила руки-ноги, смотрела в сторону. Надулась. Кудри спутались. Молодец, показала полицейским, что такое борьба за справедливость. Исцарапала все отделение. Смуглая, тонкая, глазищи в полнеба. Мешаная кровь. В параллельном мире, где я выше, моложе и богаче, обязательно приглашу ее пройтись по пляжу теплого моря. Но не теперь. Такой как сейчас — я даже Люсе не нужен. А Катя круче Люси в триста раз. И обходится в быту, наверное, во столько же раз дороже. У нее даже кеды от Маноло Бланик, возможно. Хорошо хоть, можно рядом посидеть. Думаю, ей обувь дороже живого человека. Но какая ж симпатичная, зараза!
В камере
Сидели молча. Она вздернула носик, скрестила руки-ноги, смотрела в сторону. Надулась. Кудри спутались. Молодец, показала полицейским, что такое борьба за справедливость. Исцарапала все отделение. Смуглая, тонкая, глазищи в полнеба. Мешаная кровь. В параллельном мире, где я выше, моложе и богаче, обязательно приглашу ее пройтись по пляжу теплого моря. Но не теперь. Такой как сейчас — я даже Люсе не нужен. А Катя круче Люси в триста раз. И обходится в быту, наверное, во столько же раз дороже. У нее даже кеды от Маноло Бланик, возможно. Хорошо хоть, можно рядом посидеть. Думаю, ей обувь дороже живого человека. Но какая ж симпатичная, зараза!
Старался думать о приятном. Представил, как наору на Иванова. Как он будет мельтешить и хватать меня за руку. Еще Кате расскажу про источник наших бед. Тогда совсем хана Саше-карапузику. Катя испепелит взглядом и его самого, и все его издательство. Ничто так не сближает далеких людей, как групповое избиение литературного агента. Возможно, мы даже подружимся на почве ненависти. Может же богатая красавица дружить с эссеистом.
— Какая нелепая случайность! — скажет Иванов, пытаясь оправдаться.
— Нелепая случайность — это пищевое отравление в театральном буфете! А ночь в кутузке — это катастрофа! — отвечу я остроумно. Катя оценит мою находчивость. Каким образом она попадет на место наших переговоров — неважно. Сидящий в тюрьме человек не должен ограничивать фантазию подробностями. Воображение — наша последняя свобода. Я даже благодарен Иванову. Без него не сидеть бы мне с ней на одной лавке. Но как менеджер он — полный идиот. Позвоню в издательство, пусть этого заберут, пришлют другого.
У меня в хрущевке нет кабинета, башни и никаких раздельных спален. Зато есть двухэтажная кровать.
Вечерами мы играем на ней в «отражение авианалета». Творим что хотим. И никто не врывается, не требует отдать туфли с кофтами. Еще есть диван в гостиной, преогромный. А коту весь мир кровать, он ночует где захочет. Ему везде мягко — думал я, сидя на жестком топчане. И вообще, если не в простоте счастье, то скажите в чем.
— Это я во всем виновата. У меня судьба такая — источать неприятности. Из-за меня страдают люди, — вдруг заговорила Катя.
Она ничем уже не напоминала женского терминатора. Нос опущен, губа дрожит. Я и подумал о том, как жутко ей в этой бетонной коробке. Воздух спертый, свет едкий, замок на клетке страшный. Опасаясь местного энтомологического разнообразия, она не решается даже сесть во всю попу. Скорей висит рядом со скамьей в позе сидящего человека. Редкая девушка признает вину, даже будучи виноватой. А эта прям княжна великодушная. Захотелось обнять ее, совершить героическое, как-то утешить. Стал отговаривать.
— Думаю, все ровно наоборот, Катя. Вы невинная жертва и хороший человек. Уж я-то в людях разбираюсь. Всему виной наш менеджер, Александр Иванов. Он проявил себя как настоящая, извините, фекалия!
— Не смейте! Саша прекрасный человек! Меня здесь вообще не должно быть. Я обманула его. Сказала, что уеду. Он мне дом в Калифорнии купил. С видом на океан. Он уверен, я сейчас там.
Этот Иванов и правда щедрый дядя. Катя писатель малоизвестный. Я ничего о ней не слышал. Однако ж он ей отслюнявил виллу с видом на Полинезию, если хорошо всмотреться. К таким работодателям не стоит относиться строго.
— Простите Катя, вы работаете, видимо, под псевдонимом. Осмелюсь предположить, что вы знаменитая Максимилиана Грейс… Мне очень лестно, что у нас один на двоих литературный агент. А я — Севастьян Свиридов, эссеист…
— Я не Максимилиана. А Иванов — мой муж. Бывший.
— Ах… Неожиданный поворот. Понимаю. Бывший муж…
В одно мгновение Золушка превратилась в коварную разведенку, в смазливую охотницу за миллионами. Люся в сравнении с ней лишь личинка хитрой стервы. Мало Кате дома в Калифорнии, подавайте дачу в Юрмале. Жадные бабы — источник всех земных бед. На втором месте глупые начальники, на третьем — ленивые мужья. Катя вздохнула.
— Это его дом. Я обещала уехать.
— Верно ли я вас понял, Катя? Ваш муж по фамилии Иванов сдал мне жилище вместе с бывшей женой, которая должна была, но не уехала?
— Ну да. Почти так. Он сам арендует дом, но хочет выкупить. Скоро выкупит.
— А почему не уехали? Самолет вас не дождался? Эти летчики ужасно нетерпеливы. Подлецы, я считаю…
— Неа…
Она пожала плечами. Точней, одним плечом, лишь чуть приподняла. Как-то очень мило, прям поцеловал бы. Некоторые маленькие жесты помнишь потом всю жизнь.
— Влюбилась.
Она снова переменилась. Только что выглядела сколопендрой, теперь шевельнула плечом и превратилась в тихого ангела. И так чисто прозвучало это «влюбилась», как ни один плохой человек не скажет.
— Знаете, Катя, у нас вагон времени. Следователь придет утром, и до одиннадцати нас ничто не разлучит, кажется. Расскажите. Я книжки пишу, мне интересно. Завтра мы расстанемся, послезавтра вы меня забудете. К тому же обещаю считать, что вы мне все тут врете. Клянусь не верить ни единому слову.
Она посмотрела, улыбнулась. Я бы служил у нее дворецким и еще приплачивал за одну улыбку в день. Вот за такую. Катя снова вздохнула и все-все рассказала.
Когда-то они были вместе. Иванов человек хороший. Но страдает необычным расстройством психики. Ему кажется, всякая женщина в двадцать пять лет становится старой калошей. Все, что старше, его бесит. Зато первокурсницы и старшеклассницы действуют как желуди на свинку. Себя забывает. Страдает, винится и не может справиться. Катя первая, кстати, из жен продержалась до двадцати семи. Есть теперь чем гордиться.
Иванов очень богат. Квартиры, дома там-сям. После развода ей не хватало воздуха в Москве, она приехала сюда. В Прибалтике осень, атмосферная вода перемешана с земной, серо все и сыро. Слезы тянутся к дождям, в таком антураже легко плачется. Катя гуляла по Юрмале, истоптала Ригу и однажды, непонятно как, пришла на Каменный мост. Погода была обычной дрянью, пешеходы прятались в кафешках. В центре моста стоял юноша. Богемно тощий, весь какой-то ломкий. Он смотрел вниз, где вместо воды лишь коричневая тьма. На Катю не взглянул. Она тоже была погружена в себя, но обратила внимание, как этот мужчина совсем уж не обернулся ей вслед. Прошла и поняла — это прыгун! Обернулась вовремя. Незнакомец уже закинул ногу на перила. Точно не гимнаст. Так неловко путаться в перилах могут только интеллигентные неврастеники, любимый Катин тип. Она подлетела, схватила человека за куртку, втащила назад, в жизнь. Было видно, он сердит, но не знает, как это выразить. Ему бы хватило сил вырваться, но было очень неловко. Пафос перфоманса был разрушен, а без него никак. Одно дело, попрощаться с миром, закрыть глаза, закинуть голову и разжать холодные ладони. Совсем другое, бухнуть комом после нелепой борьбы с чужой истеричкой. Такое событие раз в жизни случается. Никому не хочется уходить с суетой и визгом.
— Да отстаньте вы наконец! — сказал он, сбросив ее руки. Помолчал. Катя не уходила. Оба они не знали, что положено делать дальше. После того как один дурак спас другого. Он заговорил с обворожительной мрачной иронией.
— Меня зовут Генрих, и я вас ненавижу. Но, по социальному протоколу, должен предложить кофе. Идемте.
И взял Катю за руку, и повел на берег. Денег у него не было, Катя купила кофе и ватрушки.
— Я нисколько вам не благодарен, но готов объясниться, — сказал Генрих.
Оказалось, он пропащий, больной человек. Физически здоров, но в голове ужас. Зашел как-то раз в казино и не вышел. Душа и разум его теперь прикованы к зеленому столу. Бездушное, слепое тело выбирается иногда, чтобы раздобыть денег. И сразу назад. Раньше он был фотографом. Снимал для журналов. Сам Пако Рабан хвалил некоторые его портфолио. В смысле, которые он снимал. Но теперь все. Этот идиотизм надо прекратить. И способ выбран. Приятно было познакомиться.
Генрих допил кофе, легко поклонился и пошел к выходу. Катя упрямо пошла следом. У него были длинные пальцы и вьющиеся волосы, но дело не в них. И не в том, что женщины любят нервных мерзавцев. Просто добрые дела надо доводить до конца. «Раз уж начала спасать, нельзя сдаваться», — подумала она.
Догнала его, спросила, куда он идет. Генрих ответил, что домой, спать.
— Обещаю, завтра устроюсь на работу, преображусь внутренне, а внешне — заведу собаку. Прощайте, милая Катя.
Он свернул за угол, Катя шла следом. Она уже бывала замужем и не доверяла мужским вракам. И точно, Генрих возвращался к реке. Она боялась не успеть, почти догнала его. Он спросил, стоит ли ему бежать или она сама отстанет. Она сказала, ну хорошо. Прыгайте. Кому вы нужны, бегать тут за вами. Но если он смог бы отложить суицид на завтра, она была бы признательна. Если нет, то дело хозяйское. Она обещает не мешать. Просто постоит, посмотрит в сторонке. Зрелище-то редкое. Тут свободная страна, Катя вольна гулять где хочет. А он может прыгать, если уж так распланировал этот день. Но лучше бы, конечно, завтра.