Режиссер одобрительно кивнул, сел, подвинул телефон.
– Я позвоню на “Мосфильм”, закажу пропуска.
– Не стоит, мы и так пробьемся, – сказал Крячко. – В принципе я сумею договориться, но лучше, проще, если вы позвоните в съемочную группу, чтобы они нам дали своего костюмера.
Игорь смутился, после паузы сказал:
– Понимаете, я не Михалков, не Рязанов, по телефону мне такого вопроса не решить. Надо побродить по коридорам, разыскать знакомых.
– Поехали, розыск моя профессия. – Крячко повернулся к Гурову: – Вот так. Лев Иванович, я всегда тебе говорил. – Он вздохнул и направился к дверям. – Идем, Игорь! Хорошего актера тебе не дают, будешь мучиться с Гуровым.
Когда дверь за полковником и режиссером захлопнулась, Гуров прошел в ванную, уставился в зеркало, помял лицо, сказал осуждающе:
– Действительно, что-то здесь не так.
Глава 4
Сыщики и авторитеты
Утром двадцатого октября лужи замерзли, ветер гонял по обледенелым тротуарам и мостовым первые снежинки, обертки “Сникерсов”, обрывки газет с портретами вождей и прочий мусор, который москвичи и их гости выбросили за ненадобностью. Когда дворники получали гроши, то исправно выходили на службу и плохо ли, хорошо, но лопатами скребли. Сегодня дворник, обслуживая два участка, может заработать столько, сколько никакому инженеру не снилось. Однако никто к лопате не рвется, легче что-либо купить, перепродать, выпить и клясть чертовых демократов, сгубивших великую державу и обрекших россиян на голод и нищету.
Борис Михайлович Харитонов поднялся затемно, около семи. Собрался он с вечера, да и что собирать, уезжая под Москву на два-три дня.
Спал Борис Михайлович плохо, часто просыпался, все ему что-то виделось, казалось, в общем, чудилось. И что крутиться, запивать элениум коньяком, когда защищают человека с одной стороны Лялек с автоматчиками, с другой – полковник МВД? Да о такой защите ни один банкир или приватизатор мечтать не может.
Харитонов прошлепал босиком в ванную, долго стоял под душем, пуская попеременно холодную и горячую воду. Удовольствия никакого, одна жуть, но, говорят, полезно. И точно, когда он вылез из-под душа и начал бриться, то чувствовал себя превосходно.
В девять он, сидя за столом, пил вторую чашку кофе. Перед Борисом Михайловичем стоял телефонный аппарат, рядом лежали блокнот и две шариковые ручки. Пять минут десятого телефон вздрогнул, звякнул, Харитонов снял трубку:
– Слушаю.
– Вы заказывали номер в пансионате?
– Заказывал, заказывал.
– Запишите адрес. – Спокойный, невыразительный голос продиктовал адрес. – Платить наличными, кредитными карточками не принимается, паспорт обязателен, регистрация заканчивается в двенадцать тридцать. Всего хорошего.
* * *В одиннадцать часов Борис Михайлович вышел из дома, вывел машину из гаража. К нему подошел гаишник, стукнул по окну жезлом, представился и сказал:
– Хозяин, подвези сменщика.
– Охотно, если по дороге, командир.
– Ему по дороге. – Гаишник отошел, махнул жезлом, останавливая “Жигули”, проскочившие на желтый свет.
Харитонов открыл правую дверцу, мельком взглянул на штатского, воскликнул:
– Опять вы, полковник?
– Борис Михайлович, вы припаркуйте, а то в аварию попадем. – Крячко придержал руль.
Харитонов притормозил, прижался к тротуару.
– Меня прислал полковник Гуров, который решил ехать на сходку вместо вас. Место встречи и пароль, – протянул руку Крячко. – Давайте, давайте, у вас есть бумажка с адресом.
– А откуда я знаю...
– Слушай, козел! Я не Гуров, интеллигентностью не болею. Еще один вопрос, заткну твою паршивую глотку. Усвоил?
– Раз так решили, – промямлил Харитонов, вынул из кармана листок с адресом.
– Молодец, будешь слушаться, все будет о’кей! – Крячко достал из-под куртки телефонную трубку с антенной, крутанул диск, продиктовал адрес и пароль, хлопнул Харитонова по плечу. – Двигай.
– Куда?
– Пока на Тверскую, дальше зависит от тебя. Договоримся – поедем на конспиративную квартиру, где ты поживешь, пока ваш съезд не закончится. Не договоримся – двигаем прямиком в тюрьму.
– Простите, но Лев Иванович...
– Ты меня слушай, вякать опосля будешь, когда осознаешь. Гуров мой начальник, я его уважаю. Но с его методами работы не согласен. Генерал тоже не согласен. Гуров, конечно, ас, слов нет. Он в конторе в авторитете, но его фигли-мигли с вашим братом не всем нравятся. Я это к чему? У тебя когда первый выход на связь с Ляльком?
– В двенадцать тридцать.
– Вот и ладушки, правь в сторону этого пансионата. Не доезжая двух километров, остановишься. В двенадцать тридцать ты доложишься шефу, а в конце завопишь, что машинка отказывает, присылать никого не надо... На связь больше не выйдешь.
– Зачем рисковать? – Харитонов понял, как Гуров рискует, агенту на жизнь мента было, конечно, наплевать. Но теперь его, Харитонова, жизнь намертво скована с жизнью полковника. Гуров провалится, Харитонова зарежут, хоть на воле, хоть в камере или зоне, но зарежут или повесят наверняка. – Зачем рисковать? – повторил он. – Лялек человек неуправляемый. Потеряв со мной связь, он чего угодно может выкинуть. Набьет две машины автоматчиков и заявится в пансионат. У меня с ним связь в двенадцать тридцать, затем в двадцать три или в ноль часов. Пусть Гуров сочинит сообщение, вы его примете, мы подъедем к пансионату, и я сообщение передам.
– Не хочешь в камере сидеть, чую, не хочешь. Ладно, раз ты такой умный и покладистый, будешь жить как человек. Лучше, чем обычный человек, тебя будут надежно охранять.
* * *Пансионат “У озера” – двухэтажный особняк, построенный в начале века, – некогда принадлежал русскому купцу Петру Мамонову. Пришли большевики, Мамонова не расстреляли, так как он, по случаю, проживал в данный момент в Ницце, где забавлялся, проигрывая жалкие копейки в рулетку.
Большевики, люди исправные, жителей особняка согнали гуртом, особо не разбирая, кто барин, кто слуга, и погнали в Сибирь. Как положено, дорогую обстановку растащили, сожгли, мраморную лестницу побили, паркет изуродовали, поселили семьи красноармейцев и активистов из соседних деревень. Во что превратилась барская усадьба – описать невозможно.
Когда власть встала прочно и партия натянула вожжи, разобралась, что же от России осталось, в особняке разместился райком.
В годы войны райком уехал, заглянули в особняк немцы, обустроиться не успели, бежали.
В последующие годы жили в особняке кто придется, ставили печки-времянки, взламывали паркет на растопку.
Партия была крепка и вернулась. Как люди ни издевались над особняком, он, красавец, временами ободранный, расстрелянный, так и стоял в вековом бору – особняком. Секретари менялись, время текло, люди рождались и умирали, в общем, жили, и некоторые дотянули до перестройки.
Демократы партийных функционеров разогнали, особняк отобрали, куда его девать – решить не могли, руки не доходили.
Партийцы надели другие костюмы, вступили в другие партии, наприватизировали деньжат и на аукционе, буквально за копейки, называется “по остаточной стоимости”, особняк купили.
Если бы Петр Мамонов на день воскрес и узнал, за сколько продан его загородный дом, купец моментом бы спрятался назад, в фамильный склеп под Парижем.
Умывшись, слегка подрумянившись, особняк, наращивая цену, переходил из рук в руки. Наконец ему повезло. Пришел Хозяин. Он оценил качество постройки, высоту потолков, вложил в реконструкцию миллионы долларов, назвал особняк пансионатом “У озера” и начал сдавать его за валюту иностранцам и всяким американцам, выгребать лопатой вложенную в реконструкцию и оборудование валюту.
* * *Около полудня на стоянку у особняка подкатил “Мерседес-300”, замер, но из машины никто не вышел. В течение пятнадцати минут, сверкая лакированными телами, подкатили еще четыре иномарки, водители вышли из машин, приблизились друг к другу.
– Здравствуйте, господа.
– Здравствуйте, отличная погода.
– Здравствуйте, рад знакомству.
– Здравствуйте, надеюсь, здоровье в порядке?
– Здравствуйте, спасибо, не жалуюсь.
Когда коллективный пароль был собран, приехавшие, раскланиваясь, уступая друг другу дорогу, прошли в особняк.
Здесь приехавших ждали. Молодой, лет тридцати, мужчина в элегантной тройке не российского пошива, с фальшивой улыбкой и идеально выведенным пробором, поклонился достойно, сказал:
– Здравствуйте, господа. Я благодарю вас за честь, которую вы оказали мне своим прибытием, надеюсь, останетесь довольны. Имеется бар, где вы можете перекусить и пообедать, при желании вы можете заказать еду и напитки. Небольшая формальность: несмотря на то, что особняк находится в частном владении, прошу сдать паспорта. Собственность частная, но она находится в России, порядки соответствуют. Власти о нас не забывают, порой заглядывают.
Господа сухо ответили на приветственную речь, отдали свои паспорта, после чего гостей развели по апартаментам.
Встречавший гостей директор, администратор или мажордом, можно назвать как угодно, Рубен Юрьевич Воронов внимательно изучил паспорта. Делал это он по укоренившейся привычке, так как догадывался, что документы липовые.
Аблынин Юрий Семенович, прописан в Москве, сорок пять лет, холост.
Басов Игорь Николаевич, москвич, сорок лет, холост.
Кольцов Валентин Сергеевич, москвич, сорок два года, холост.
Чертов Николай Андреевич, москвич, тридцать восемь лет, холост.
Фа и т Александр Александрович, москвич, сорок один год, холост.
Рубен Юрьевич собрал паспорта в стопку, запер в сейф и подумал, что собравшиеся друг друга не знают, каждый выписывал себе паспорт индивидуально, потому все уроженцы Москвы и холостые. Хороший опер, если посмотрит все пять паспортов вместе, сразу поймет, что липа. Пять мужиков в таком возрасте и все холостые. Липа, так не бывает.
* * *Крячко остановил свой “Мерседес” на шоссе у въезда в заповедник, повернулся к сидевшему рядом Харитонову, сказал:
– Что ни говори, а деньги – сила. Неплохое местечко выбрали авторитеты.
– Они и знать не знают, – ответил Борис Михайлович. – Я к благоустройству отношения не имел, но, судя по голосу, манере говорить, вопрос решал человек, окончивший университет, а не прошедший через КПЗ и зону. Мне пора выходить на связь.
– Сейчас выйдете. – Крячко взглянул на часы, вынул из кармана рацию, сказал: – Привет, коллега. Гуров ответил почти сразу:
– Привет, Станислав. Собрались, нас пятеро, люди культурные, одеты хорошо, говорят грамотно, особо я пока не приглядывался. Двухэтажный роскошный особняк, построен в начале века, оборудование современное. Станислав, в помещении с такими высокими потолками я в жизни не жил...
– Хватит ерунду пороть, командир. Главное, ты знакомых не встретил?
– Это вряд ли, знаешь, у меня память на лица отличная. Если кто-нибудь из них меня и видел, так мельком, узнать не может. Будь здоров, передавай привет, я приму душ, выпью рюмку и направлюсь обедать.
– Удачи. – Крячко отключился. – Слышал? Связывайся со своим ублюдком-шефом, докладывай.
* * *Обедали в баре, за большим, персон на двенадцать, столом, так что разместились свободно – так было сервировано. В центре стола хозяева разместили напитки, в основном импортного производства. Пепси-кола, кока-кола, тоник, сухие вина из Франции, Италии, Грузии, водка, виски, джин. В хрустальных ладьях сверкала икра красная, черная, зернистая и паюсная, балык, осетрина горячего копчения и заливная, грибочки маринованные и... Что говорить, накрыто было богато, со вкусом.
Чуть в стороне стояли три девушки: блондинка, брюнетка и рыженькая, все хорошенькие, в меру покрашенные, одеты фирменно, улыбаются, молча кланяются, встречают легким поклоном, тихим приветствием:
– Здравствуйте... Добро пожаловать... Милости просим.
Гости входили свободно, здоровались, некоторые целовали хозяйкам руку, рассаживались кто где пожелает. Когда все собрались, чуть мешкая, посмотрели друг на друга, первым заговорил Басов, мужчина элегантный, спокойный:
– Господа, уверен, некоторая неловкость, которую мы ощущаем, вполне естественна, но скоро пройдет. Я предлагаю выпить за нашу встречу; сегодня о делах не говорить, знакомиться, пообвыкнуть. Завтра утром мы решим, когда и где мы сядем за круглый стол. Забыл представиться, – он слегка наклонил голову, – Басов Игорь Николаевич.
Налили, выпили по первой, начали, не торопясь, закусывать.
– Господа, недавние товарищи, – сказал один из сотрапезников, голубоглазый, чуть выше среднего роста, с приятным, слегка замороженным лицом. – Считаю, негоже нарушать порядок, при котором мы родились и выросли. Коли есть политбюро, должен быть и генсек. – Он налил себе виски. – Нарушать негоже, а не нарушать мы не умеем. Выпьем за нас, людей свободных, отбросивших условности, переступивших через мещанский закон. Меня зовут Юрий Семенович Аблынин. – Он привстал и поклонился.
– Браво, Юрий!
– Вы в свободное время не пишете?
– Сегодня не пишу, – улыбнулся Аблынин. – Но десять лет назад писал приветственные речи для товарищей из ЦК. Говорят, что однажды – сам я, правда, не слышал – один из абзацев моих творений включили в выступление Леонида Ильича.
– Коллеги, меня зовут Валентин Сергеевич Кольцов. – Говоривший был высок и грузен, лет пятидесяти, возможно меньше, просто полнота придавала ему солидности. – Господа, дайте выпить и закусить, а то слушаешь вас, открыв рот, забываешь о главном.
Сидевшие за столом рассмеялись, зазвенели бокалы, застучали ножи и вилки. Стоявшие поодаль девушки шептались, затем высокая полногрудая брюнетка отделилась от подруг, подошла к столу.
– Приятного аппетита. Могу предложить солянку из осетрины, борщ украинский, куриную лапшу. – Она кокетливо улыбнулась.
Гости начали благодарить и от первого блюда отказываться, лишь бритоголовый русак, окая, спросил:
– А можно из куриной лапши отлить чашку бульона? Меня зовут Александр Александрович.
– С превеликим удовольствием, Александр Александрович. – Брюнетка поклонилась, хотела отойти, но Басов взял ее за руку:
– Извините, красавица, как вас зовут? Неудобно окликать вас, как в забегаловке, “девушка”!
– Люся. – Брюнетка сделала книксен и убежала.
– Интересно, она обслуживает только за столом? – произнес Басов, сыто захохотав. – Коллеги, выпьем по предпоследней и будем жить дружно.
Он был широкоплеч, грузен и очень обаятелен, Басов Игорь Николаевич.
– Я единственный, кто не представился, – тихо сказал мужчина лет сорока, но совершенно седой. Он поправил массивные очки и продолжал: – Чертов Николай Андреевич.
– Ваше и наше здоровье, Николай Андреевич, – окая, сказал Александр Александрович, оглаживая бритую голову. – Я когда представлялся, назвал лишь имя-отчество, опустил фамилию. Тут девица стояла, а моя фамилия Файт, при моей русопятости требует объяснений. У меня прадед был Самуил Файт. Я на одну шестьдесят четвертую еврей. В школе меня “жидом” обзывали, я поклялся фамилию сменить. Когда повзрослел, задумался. Дед не сменил, отец не сменил, чего это я стану менять? Я мужик, как видите, русский, окаю не нарочно, отучиться не могу. Антисемитов не люблю. Полагаю, нелюбовь не от прадеда, а от образования.
Все снова выпили. Аблынин белоснежным платком протер губы, сказал:
– Делить людей по национальности может только кретин. Люди бывают умные и глупые, честные и подонки, а не черные и белые. – Он вновь наполнил рюмку. – Но принимать на работу, не учитывая национальность вообще, тоже глупо. Я очень настороженно беру на службу или приближаю к себе кавказцев. Я их не разделяю по национальности, сторонюсь.
– Разделяю. – Басов выпил. – Мы, русские, интернациональны, нас много, землю никто не мерил. Никакой начальник не возьмет на работу человека, при других равных условиях, только потому, что человек – русский. А грузин грузина, еврей еврея возьмет. У маленьких народов, у людей, чьи предки были разбросаны по нашему шарику, большая тяга друг к другу.
Обедали долго, из-за стола поднялись не разом, расходились по-английски.
* * *Крячко поселил Харитонова на конспиративной квартире, оставил двух оперативников, сказал: “На улицу не отпускать, глаз не сводить, в уборную сопровождать, ночью попеременно дежурить”, – и уехал к Орлову.
Генерал, сидя в своем кабинете, отвечал на телефонные звонки, принимал людей, не очень вникая, решал третьестепенные вопросы. Орлов ждал возвращения Станислава Крячко.
Полковник вошел, плотно прикрыл массивную дверь и, не обманываясь сдержанностью генерала, сказал:
– Все нормально.
Орлов откинулся в кресле, сцепил пальцы на животе, кивнул и закрыл глаза.
– Рассказывай.
Крячко доложил о происшедшем коротко, но достаточно подробно, в конце сказал:
– Голос у Льва Ивановича ровный и спокойный.
– У него всегда один и тот же голос. Однажды, когда очередной министр громыхал кулаком по столу и кричал, что отдаст Гурова под суд. Лева ответил, что суд будет позже, а графин с водой упадет сейчас.
– Да, Лев Иванович может. – Крячко даже за глаза никогда не называл друга по имени.
Орлов отлепился от спинки кресла, навалился на стол:
– Ты знаешь, где тонко?
Станислав понимал, ответа не ждут, молчал.
– Лева не знает ни границ территории, которую курирует группировка, ни споров с соседями.
– Так следовало с Харитоновым обсудить.
– Я Леве сказал, он воспротивился. И он по-своему прав. Пойми, Станислав, вопрос о территории и спорах с соседями возник после того, как было объявлено, что съезд назначен на двадцатое. Оставалось два дня. Начни Гуров обсуждать с Харитоновым, как, что и так далее, хитрый авторитет мог догадаться, что полковник собирается предпринять. Как он распорядится полученной информацией, неизвестно. Возможно, и предупредит шефа, мол, имею информацию, что менты собираются на съезд проникнуть.