Уф! Никто не сможет упрекнуть меня в недобросовестности и поверхностном подходе к делу. Я сделал все, что мог. И если уликовые материалы не обнаружены – значит, их просто нет!
Я привожу одежду в порядок, вытираю платком вспотевший лоб. Никогда еще мне не приходилось выделывать подобные дивертисменты в музее, даже не сняв пальто! Ирена тоже быстро застегивается, одергивается, поправляет волосы и расправляет складки одежды. Она тяжело дышит, так что ее дыхание отдается эхом чуть в стороне. Если, конечно, это не дыхание возбужденных рыцарей. На многих доспехах имеются стальные гульфики разных размеров: от скромных до весьма внушительных, и энергетика того, что в них находилось, вполне может привести в неистовство бесплотный дух, заточенный в железную оболочку.
Мне кажется, я слышу какие-то звуки: скрипы, едва слышное царапанье, скрежет… Как будто застоявшиеся рыцари переминаются с ноги на ногу… Про восковые фигуры говорят, что они оживают по ночам… А как ведут себя эти стальные панцири?
– Ну, ты и шустрый парень! – улыбается Ирена и гладит меня по щеке. – Никак не ожидала такого натиска!
Э‑э‑э, подруга, да ты не очистилась от греха лицемерия!
– Так уж и не ожидала?
– По крайней мере, здесь и сегодня!
Она успокоилась и выглядела как ни в чем не бывало.
– Тогда скажите, пожалуйста, прекрасная дама, зачем вы меня сюда пригласили? Ведь не для того же, чтобы провести музейную экскурсию?
– И для этого тоже…
– «Тоже»? А главная цель?
Ирена улыбнулась.
– Хочу задать вам один вопрос. Вы что-нибудь теряли?
– В каком смысле? Я очень организованный человек, я никогда ничего не теряю.
– Не вы лично. Просто у меня оказалась одна вещь, которая принадлежала Российскому «Авиакосмосу», сотрудником которого вы якобы являетесь.
– Почему «якобы»? – слегка обиделся я. – Могу показать официальный документ… Да и позвонить нетрудно, вам ответят, что Сергеев в командировке в Вене… А что это за вещь?
В облике Ирены что-то изменилось. Улыбка исчезла. Она смотрела на меня в упор, причем очень серьезно. Я даже не думал, что она умеет так смотреть.
– Один листок. Если он подлинный и принадлежит вашему ведомству, то можно вернуть остальные. За вознаграждение, разумеется.
– Какой листок?
Она запустила руку под жакет, вытащила лист бумаги, развернула. А ведь я слышал, как что-то шуршит во внутреннем кармане…
Серые сумерки сгустились настолько, что буквы сливались в слепые строчки. Ирена пошарила внизу колонны, щелкнул выключатель, и галогеновый свет залил стеклянный стеллаж с парадной шпагой императора Максимилиана второго и ружьем императора Рудольфа второго. Она поднесла листок к освещенному пространству. Лицо ее было уверенным и спокойным. Я взял документ в руку.
«КБ № 4, отделы 4, 6, 8, тема 12: проект «Вулкан», руководитель темы… главный конструктор… генеральный конструктор… подписи, печати…»
Дальше можно не смотреть. Да, это подлинный титульный лист из пропавшей папки: фотографии копии я изучил досконально. Тот самый документ, с пропажи которого начались все наши неприятности!
Тем не менее, я продолжал глубокомысленно пялиться в бумагу, поворачивать ее под разными углами к свету и молчать, потому что совершенно не знал, что сказать и как себя вести.
Подтвердить подлинность документа? Зачем? Какую пользу это принесет? И кому? Если бы его действительно хотели вернуть за вознаграждение, то почему не обратились в наше посольство? И в чем смысл его возвращения? Какой смысл нам платить? Копии всей разработки в КБ имеются, а похититель наверняка переснял ее за десять минут. Тайна, попавшая в чужие руки, в тот же миг перестает быть тайной. Вернуть украденный секрет невозможно, как и нарушенную девственность. Тогда что мы покупаем?
Многозначительно смотрю лист на просвет, задумчиво выпячиваю нижнюю губу.
Нет, что-то здесь не то! Украденные секреты не возвращают. Цель его демонстрации в другом… Похоже, Ирена просто хочет удостовериться, что документ подлинный. Значит, надо спутать ей карты! Если девочка думает, что поймала меня в «медовую ловушку» и теперь я у нее на коротком поводке, то она глубоко ошибается!
– Вынужден вас огорчить, милая! – наконец произнес я, протягивая бумагу обратно. – Это грубая фальшивка. Каждый, кто знает подписи конструкторов, определит подлог с первого взгляда. Думаю, что какие-то мошенники хотят бессовестно вас надуть…
Казалось, что женщину ударили под дых. Она даже покачнулась.
– Как?! Поддельные подписи?
– Да. И это очень легко проверить.
От уверенности и невозмутимости не осталось и следа. Она пыталась сложить листок, но бумага не поддавалась, ухоженные руки с аккуратным маникюром заметно дрожали. Зря ты влезла в это дело, милая! Шпионские игры не для женщин!
– Давай уйдем отсюда, дорогая! – я снова перешел на свойский тон. – Пойдем в кафе, посидим, поворкуем… Я слышал, что в темноте эти железные истуканы оживают! Так что лучше держаться от них подальше…
– Что? Нет, нет, тут никого нет… Я сегодня не могу в кафе…
Ей, наконец, удалось справиться с упрямым листком и водворить его обратно в карман.
– Я зайду к директору за пальто, и он отвезет меня домой. А ты минут через пять-десять выходи через главный вход. Чтобы никто ничего не подумал…
Цокот острых шпилек изрешетил многозначительную тишину рыцарского зала, прокатился к выходу, отстучал по мраморным ступенькам и растворился вдали. Наступила мертвая тишина. Только мое дыхание эхом отдавалось от кирасы курфюрста Фридриха фон дер Пфальц. Почему оно такое тяжелое? Я ведь уже успокоился…
Серые сумерки продолжали сгущаться, готовясь перейти в стадию окончательной темноты. Угловатые силуэты рыцарей, казалось, увеличились. Или стали ближе. Я почувствовал себя неуютно. Подкрадываются они ко мне, что ли? Зря я обозвал их истуканами: без веской причины никогда не следует заводить врагов… Вдруг они действительно оживают? Хотя мы материалисты и не верим в подобную чепуху! Это только пустые оболочки, неодушевленный металл…
Я прошелся вдоль строя железных фигур, всматриваясь в темные провалы открытых или зарешеченных шлемов, пытаясь заглянуть в узкие глазницы опущенных забрал.
– Ну что, брат курфюрст? – покровительственно спросил у Фридриха фон дер Пфальц.
Но фраза оборвалась – слова застряли в горле, по спине пробежал ледяной холод, и волосы встали дыбом. Я ясно ощутил присутствие другого человека и почувствовал его взгляд! Да, да – сквозь прорези в миланской стали на меня смотрели глаза того, чье тяжелое дыхание я принимал за свое собственное!
Тело оцепенело, превратившись в камень. Две статуи – каменная и железная – замерли друг против друга. Обе не двигались и не дышали. Так застывают ковбои в крутых вестернах, ожидая, когда движение одного развяжет руки другому… Тот, кто прятался в стальной оболочке, не выдержал первым и тяжело втянул воздух сквозь дыхательные отверстия шлема. Это нарушило неустойчивое равновесие: я вышел из ступора и быстро направился к выходу. Сзади отчетливо послышался лязг поднимаемого забрала. Мне показалось, что сейчас за спиной раздастся железный топот преследователя…
Можете смеяться, но я побежал!
* * *Мимо таблички «Технический перерыв» я вылетел в следующий зал. Он был ярко освещен, пожилая служительница удивленно посмотрела сквозь круглые очки – я перешел на шаг, чувствуя себя полным идиотом. Если рассказать кому-то, как я убегал от оживших рыцарей…
Нет, это, конечно, останется тайной! Так же, как и эпизод с Иреной. Это только Джеймс Бонд трахает всех попавшихся на киноэкранном пути красоток при снисходительном понимании руководства. Но в реальной жизни неразборчивый в связях сотрудник «МИ‑5» мгновенно получил бы такого пинка, что вылетел бы из красивого голубого здания на берегу Темзы, опережая свой собственный жалобный визг!
А я вполне мог бы попасть под следствие внутренней контрразведки на предмет выявления государственной измены. Ибо все, что я делаю в интересах службы, должно происходить только с санкции руководства. То, что я проделал с Иреной, при наличии санкции называется «контактом W». А при ее отсутствии – б…вом и моральным разложением.
Стрелки часов показывают ровно семь. Я провел в музее всего полтора часа, а кажется, что прошла целая вечность…
На улице окончательно стемнело. Мимо широкой дворцовой лестницы спешат по домам закончившие работу венцы. Слева в тени топчется мужчина, и, хотя лица его не видно, я знаю, что это капитан Ивлев. Он здесь не один: еще несколько сотрудников перекрывают запасные выходы. В моем прикрытии задействовано пять или шесть офицеров, а я чуть не испугался пустых железных оболочек! Нет, до «чуть не испугался» было, конечно, далеко, но неприятные чувства, несомненно, возникали, это надо признать самокритично…
Стрелки часов показывают ровно семь. Я провел в музее всего полтора часа, а кажется, что прошла целая вечность…
На улице окончательно стемнело. Мимо широкой дворцовой лестницы спешат по домам закончившие работу венцы. Слева в тени топчется мужчина, и, хотя лица его не видно, я знаю, что это капитан Ивлев. Он здесь не один: еще несколько сотрудников перекрывают запасные выходы. В моем прикрытии задействовано пять или шесть офицеров, а я чуть не испугался пустых железных оболочек! Нет, до «чуть не испугался» было, конечно, далеко, но неприятные чувства, несомненно, возникали, это надо признать самокритично…
В аркаде дворца тихо и проникновенно играет на скрипке Моцарта молодой парень, глаза у него закрыты, на лице отражены переживания, – он весь в мире музыки. Если он старается из-за денег, то по виду этого не скажешь.
На площади стоят фиакры, остро пахнет навозом. Кроме запаха, присутствует и его материальная основа, рассыпанная на заснеженной булыжной мостовой, всего в сотне метрах от резиденции Президента республики.
Оказывается, гигиенические лотки под хвостами есть не у всех лошадей – вот тебе и хваленый европейский порядок!
Я чувствую, что устал. Перехожу узкую улочку, захожу в старинное кафе «Гринштайдл», заказываю венские колбаски, две бутылки пива, венские булочки, венский апфельштрудель и кофе по-венски. Расслаблено осматриваюсь по сторонам. Мебель темного дерева, много зеркал, круглые мраморные столики, гнутые венские стулья, буфет с пирожными, газеты в деревянных зажимах…
Зал почти полон. Венцы и приезжие пьют кофе с пирожными. За соседним столиком две пары средних лет оживленно разговаривают, смеются, прихлебывая маленькими глотками темное пиво из высоких стаканов. Судя по всему, они отмечают какое-то событие и сидят уже не меньше часа, но никакой закуски на столе нет, а три бутылки пива опустошены только наполовину. Оставшейся выпивки им хватит на весь вечер, и это никого не удивляет: здесь не принято много заказывать. Поэтому на обильно заставленный поднос, который мне приносит полная официантка, все смотрят с удивлением.
В том числе и сильно постаревший Спартак, поднявший когда-то восстание рабов в Риме. Не сам гладиатор, разумеется, а тот, кто воплотил его образ на киноэкране. Он сидит у двери – аккуратный… нет, назвать его старичком не поворачивается язык, – аккуратный пожилой человек в костюме и галстуке. Действительно здорово похожий на Керка Дугласа. Трудно определить возраст, но очевидно он одинок и пришел сюда, чтобы побыть на людях и развеяться. Маленькая чашечка кофе с конфеткой и стаканом воды стоит пять евро. Газета и праздничная обстановка – бесплатно. Может ли его московский сверстник запросто зайти в «Пушкин», «Ваниль» или, на худой конец, в «Пирамиду», чтобы отвлечься от одиночества и приятно провести время? Вряд ли, у пожилых соотечественников совсем другие заботы…
«Керк Дуглас» отложил газету, теперь он попеременно прихлебывает кофе, воду и, как он думает, незаметно, но с явным интересом наблюдает за мной.
Я жадно расправляюсь с сочными колбасками, горячими, только из печи, булочками, в несколько глотков выпиваю одну бутылку пива и наполовину опустошаю вторую. Соседи перестают смеяться и не спускают с меня глаз. Так бы они рассматривали предающегося чревоугодию Гаргантюа. Я выпячиваю грудь: «Знай наших!»
Через несколько минут голод утолен, и я приступаю к десерту. И почти сразу «Керк Дуглас» оказывается у моего столика. Это удивительно само по себе: в Европе не принято нарушать «прайвеси».
– Извините, вы из России?
Я чуть не поперхнулся: он говорил по-русски и почти без акцента!
– Можно я к вам присяду?
– Можно. Как вы узнали? И откуда так хорошо знаете язык?
«Спартак» тяжело опускается на стул напротив. Вблизи тоже не удается определить, сколько ему лет. Может, шестьдесят, а может, и все сто. Но взгляд у него живой, как у молодого. И искорки хитринки проскакивают в прищуренных глазах.
– Я был у вас в плену. Потом женился, жил под Саратовом. В шестьдесят втором вернулся. Так что русский вопрос изучил досконально…
Да, люди часто прокалываются на национальных привычках в еде. Американцы литрами пьют колу со льдом и запихиваются гамбургерами, итальянцев выдает пристрастие к пасте, испанцев – привычка поливать хлеб оливковым маслом, натирая чесноком и помидорами… А я, очевидно, слишком жадно жрал! Хорошо, что по легенде я действительно русский специалист. Иначе – расшифровка, а может, и провал…
– Неужели только русские быстро и много едят?
Бывший военнопленный слегка улыбается.
– О, нет! И немцы, и австрийцы, и итальянцы… Все голодные мужики. Не в этом дело. Просто вы макали сосиску в горчицу, а так действительно делают только русские. Остальные мажут ее ножом или выдавливают из тюбика…
Очень ценное замечание! Но чтобы сделать его, мало быть наблюдательным человеком – надо уметь анализировать факты, классифицировать характерные признаки приема пищи и использовать их для национальной идентификации. Все это не приходит само собой – этому специально обучают…
– Разрешите угостить вас кофе? – уже с новым чувством я незаметно разглядываю нового знакомого.
У него высокий лоб, пронзительные, не потерявшие цвета и блеска голубые глаза, резкие черты худощавого лица, хищный тонкий нос, волевые носогубные складки, все еще мощный подбородок, только без ямочки, как у его знаменитого двойника. Ухоженная, покрытая горным загаром кожа, ровно подстриженные ногти. Отглаженный и вполне приличный костюм, свежая сорочка, новый галстук, завязанный модным узлом, запах хорошего одеколона…
Да… Если старость – это беспомощность, бедность и зависимость от всех и вся, то «Керк Дуглас» никакой не старик, а нормальный европейский мужчина. Вполне возможно, у него есть любовница… Даже наверняка есть!
– С удовольствием, только без кофеина. В моем возрасте иначе не заснешь.
Неожиданно он переходит на немецкий.
– Что показало ваше физиономическое исследование? Удалось составить представление обо мне?
Да, это явно не простой пенсионер. Но кто бы он ни был, наша встреча безусловно случайна, ибо я сам до последнего момента не знал, что зайду в «Гринштайдл».
– Боюсь, что вы преувеличиваете мои способности, – я делаю глоток кофе и беспечно пожимаю плечами. – Да и таких далеко идущих задач я не ставил.
– Извините. У вас был такой цепкий, изучающий взгляд… Позвольте представиться: Курт Дивервассер, бывший альпийский стрелок отдельной горно-штурмовой бригады «Эдельвейс» группы армий «Юг». Мы действовали в районах Кавказского хребта – Чегет, Эльбрус… Когда меня пленили, молодой русский капитан смотрел на меня в упор, просвечивая, как рентгеном… До сих пор помню его безжалостные голубые глаза!
Дивервассер поднес к лицу согнутые ладони, будто в каждой держал среднего размера яблоко и собирался вставить их себе в глазницы.
– За неделю до этого в бою лавиной засыпало ваш батальон, и капитан думал, что это сделали мы… Тогда меня бы расстреляли на месте!
Он на миг замолчал. Барабанившие по столу сухие пальцы выдавали волнение.
– Может быть, выпьем по рюмочке обстлера? – предложил я, переводя наше общение с корректно-сдержанного европейского пути на рельсы русского бесшабашного загула.
– С условием, что я угощаю, – поддержал меня испорченный пленом Курт.
Австрийская фруктовая водка имеет крепость тридцать восемь градусов, выпить крохотную рюмку – все равно что ничего не пить. Но рюмкой, как известно, дело никогда не ограничивается. Потом угостил я, затем опять он, потом снова я…
Компания за соседним столиком изумлялась все больше и, наконец, очевидно устыдившись собственной скаредности, допила свое пиво и покинула кафе. Другие столики тоже постепенно пустели. А мы продолжали угощать друг друга – пропорционально нарастали взаимные симпатии и расположение. Я рассказал своему новому другу о сложной миссии «Росавиакосмоса» в Вене, а он, подтверждая мои догадки, поведал, что тридцать лет прослужил в австрийской политической полиции, то есть контрразведке. И хотя уже давно находится в отставке, все еще поддерживает связи с коллегами и читает лекции для молодых сотрудников. Что ж, во всем мире ветераны передают опыт подрастающему поколению. Только одно странно…
– В России после плена вас бы не взяли на секретную службу, – сказал я и заказал еще пару рюмок. – Даже тем, кто мальчишкой жил на оккупированной территории, все дороги в органы власти были закрыты…
Мой собеседник пожал плечами.
– В каждой стране свои правила. И потом – у вас большая территория и много людей. А в маленькой Австрии – мало. К тому же мы проиграли войну. А значит, все были в плену или на оккупированной территории. Кому служить в армии, работать в полиции, избираться в парламент?