Ресторану «Августин» больше ста лет. Сводчатый коридор ведет к черной дубовой, обитой железом двери, в каменном полу – зарешеченный люк, через который виден муляж сидящего за столом человека с гусиным пером в руке.
По легенде, это незадачливый посетитель, у которого не хватило денег. Должника посадили в подвал, но он не унывал, а написал веселую песенку: «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин…» – которой и расплатился за обед. Песня с успехом полетела по Европе, якобы обогатив и хозяина ресторана, и автора.
В реальной жизни такая идиллия вряд ли возможна: творцы обычно всегда оказываются внакладе. Скорей всего, обогатился только ресторатор. Я склоняюсь над люком и бросаю монетку, целясь в стоящую на столе шляпу. Не попал – мой евро добавился к сотням засыпавших стол желтых и серебристых кружков.
Без трех минут час. Я еще немного полюбовался на богатого поэта-песенника и вошел внутрь. Заведение только открылось, и наплыва посетителей не наблюдается: в Европе так рано не едят. Что ж, тем легче будет узнать моего контактера.
В Альпийском зале развешаны гобелены с видами живописных горных перевалов и оленьи головы с развесистыми рогами. Сказать, что здесь немноголюдно, все равно что ничего не сказать: в зале находится один-единственный человек. Он сидит за первым столом справа, у окна, и увлеченно читает меню. Падающий с улицы свет не позволяет сразу рассмотреть его, но что-то в облике интуитивно кажется знакомым.
– Что это – поздний завтрак или ранний обед? – спрашиваю я, садясь напротив, причем между первыми и последними словами парольной фразы тон мой меняется, ибо я понимаю то, чего не мог понять со вчерашнего дня. ПОЧЕМУ ОН ВЫБРАЛ МЕНЯ. И странноватый отзыв безошибочно становится на место, как вщелкнутый в обойму патрон.
– Нет, это русские привычки, – отвечает Курт Дивервассер, с улыбкой поднимая голову. – Вопреки теории, случайности и совпадения в жизни все же встречаются. Я много раз в этом убеждался!
* * *– В моем распоряжении пять человек, и они справятся с задачей, – глаза Курта Дивервассера напоминают бело-синий скальный лед высокогорных районов Кавказского хребта, в котором так трудно пробивать скважины для зарядов взрывчатки.
– Трое имеют большой опыт боевых операций, у двоих… Словом, они тоже бывали в переделках…
– Криминал? – в подобных ситуациях я стараюсь избегать морализаторства, но «Керк Дуглас» уловил неодобрение в голосе.
– Мы пятнадцать лет не получали заданий, и тринадцать – жалованья! Чтобы люди не разбежались, надо было их чем-то занимать… Тем, что дает заработок. Что бы вы предложили? – с таким лицом настоящий Спартак, выставив широкий меч, атаковал противника.
Но мы-то союзники, и я плавно ухожу с линии атаки, уворачиваясь от острой холодной стали:
– Вы молодец, Курт, что сумели сохранить группу. Искренне восхищен вами! А это ваше вознаграждение…
Я незаметно кладу на подоконник заклеенный конверт, мой сотрапезник мгновенно его убирает. По лицу вижу, что на секунду он включил механизм оценки: то ли рентген, то ли аналитические весы. В конверте пачка купюр по пятьсот евро. Пятьдесят тысяч. В Москве скоробогачики из «новых русских» за вечер могут спустить столько в ночном клубе. Но для рациональной и бережливой Европы это хорошая сумма. Очень хорошая.
Дивервассер расслабился. Он ест медальоны из оленины под белое вино. Я не успел проголодаться, а потому заказал копченого лосося со спаржей и кружку «Пауланера». Великолепный лосось – свежий, сохранивший сочность и запах вишневых углей. В зале по-прежнему никого, только высокий полный официант появляется время от времени, контролируя ход нашей трапезы.
– Где вы думаете их держать? – я отхлебнул пива.
– В загородном доме дальнего знакомого. Он практически заброшен и стоит на отшибе. Идеальное место.
«Спартак» вновь вынул из кармана скомканную бумагу с несложной схемой: ресторан, две фигурки на выходе, чуть в стороне микроавтобус и легковой автомобиль, четыре фигурки с боков от двух, между ними сплошные стрелки, потом пунктирные линии к микроавтобусу… Теперь он рисует извилистую линию от машин к краю листа и изображает в конечной точке маршрута небольшой домик. Конечно, с художественной точки зрения слабовато, но по части информативности и наглядности – вполне сносно.
– Ясно, – киваю я.
Курт вновь сминает рисунок и прячет бумажный комок в карман.
– Сожгу в туалете, – поясняет он, хотя я ни о чем не спрашиваю. – Здесь нельзя: о подозрительном поведении обязательно сообщат в полицию…
– Как вы меня идентифицировали? – спрашиваю я.
Это не имеет практического значения, но я всегда предпочитаю иметь полную картину происшедшего, не только в основных, но и второстепенных деталях. О чем бы ни шла речь.
Курт Дивервассер дожевал очередной кусочек мяса, глотнул вина и промокнул губы салфеткой.
– Очень просто: вы привлекли мое внимание. Когда Центр вышел на связь, я сообщил о случайном контакте с русским, дал описание внешности. Потом они прислали фото. Естественно, я решил иметь дело со знакомым…
Действительно просто.
Какое-то время мы ели молча. Все практические вопросы были обговорены, а пустые разговоры среди серьезных людей не приветствуются. Но после еды можно и поболтать – это такой же элемент дижистива, как кофе, коньяк и сигара. На этот раз мы пили граппу.
– И все же, наши правила безопасности вернее ваших, – сказал я после третьей рюмки. – В них заложен принцип: «Лучше перебдеть, чем недобдеть…» Это великий принцип, он никогда не подводит!
– Что такое «перебдеть»? Я не понимаю, – суровое лицо Курта слегка порозовело, морщины разгладились.
– Лучше перегнуть, чем недогнуть. Лучше перестраховаться. Лучше проявить излишнюю подозрительность! Лучше перебрать, чем недобрать! У нас не брали после плена на секретную работу, и вообще на государственную службу не брали! Помните наш разговор?
– Ну и что?
– А у вас такого принципа нет. И что в итоге? Вас завербовали, когда вы были в российском плену, а потом приняли в австрийскую политическую полицию! Разве это дальновидно?
Дивервассер развел руками.
– Меня бы не завербовали, если бы не этот батальон. Ну, тот, который я засыпал лавиной! Я всегда боялся, что это откроется и меня расстреляют… Потому и дал согласие. К тому же, без этого меня бы не выпустили обратно… Так что дело не в принципах, а в людях!
– Согласен. Люди – это главное. Кстати, я бы хотел посмотреть на ваших людей…
Руководитель нелегальной сети кивнул.
– Я это предвидел.
Он глядит в окно. Промозгло-холодные фасады старинных домов, заснеженный асфальт, хлопья снега, планирующие в вальсе с низкого темного неба…
– Настоящая русская зима, вам не кажется? Как картина…
Я не отвечаю. Это лирика. Сейчас она неуместна.
Мое настроение передается Дивервассеру. Либо он читает мысли, либо чувствует настрой биоволн. Во всяком случае, от возвышенной поэзии он мгновенно переходит к суровой прозе.
– Два парня у витрины магазина. Парень за рулем «фольксвагена». Четвертый – вон тот, в синей куртке. Пятого не видно – он в машине, на заднем сиденье…
Ледяной, бездушный, механический голос. Голос из далекого прошлого. Из войны. Таким тоном наблюдатель называет снайперу координаты целей.
У меня опустились руки. Но не от тона. Самому молодому «парню» не меньше сорока. Тому, кто за рулем, – за пятьдесят. Правда, у него лицо бывалого человека. Очень бывалого. Прямо говоря – головореза. И все же… Надеюсь, герр Дивервассер не шутит…
Я перевожу взгляд на своего сотрапезника. Нет, он явно не склонен к шуткам.
– Сами понимаете, люди стареют, а притока новых сил нет, – поясняет он, продолжая читать мысли. – Но когда-то считалось, что у меня одна из самых боеспособных групп в Европе. С тех пор мало что изменилось. Кое-что, конечно, изменилось, но не радикально. Я, например, и сегодня перебью выстрелом сигарету у вас во рту…
Ну что ж, в конце концов, мы партнеры и должны доверять друг другу. Тем более что особого выбора у меня нет. Да и не особого – тоже.
– Хорошо, что я не курю сигарет, только сигары. Сигара толще, и в нее легче попасть…
* * *– Может быть, лучше вы? – спрашивает Ивлев, задерживая палец над телефонной клавиатурой. Он заметно нервничает.
– Это будет подозрительно: ведь мы едва знакомы…
– Набирай, не тяни резину! – приказывает Фальшин.
Когда я объяснил, что руководителем акции «Л» стал не по инициативе Центра, а в силу привходящих обстоятельств, и это никак не связано с предстоящими кадровыми перемещениями, резидент заметно приободрился. В помещениях резидентуры телефонов нет, поэтому мы втроем сидим в официальном кабинете атташе посольства: для правдоподобия Ивлев должен звонить именно со своего аппарата. Но он застыл, как соляная статуя.
– Звони, чего ты ждешь! – рявкает полковник, и палец Ивлева падает вниз, метко ударяя в клавишу, как атакующий из поднебесья орел бьет убегающего зайца. Клавиша издает жалобный писк. За ней пищат другие.
– Пип, пип, пип, пип, пип, пип…
Клавиатура пропищала номер Марка Уоллеса. Ивлев нажимает клавишу громкой связи, и длинные гудки наполняют кабинет. Время растягивается, становится плотным и противным, как остывающая жевательная резинка. Не обнаруживаемый с другого конца линии магнитофон старательно записывает каждый звук.
– Би‑и-и‑п… Би‑и-и‑п… Би‑и-и‑п…
– Хелло, – Уоллес берет трубку на четвертом гудке. Голос у него добродушен и приветлив, как у доброго дядюшки. Чтобы не спугнуть возможного «инициативника[1]».
– Привет, Марк! Как жизнь? Это Виктор Ивлев…
Капитан немного напряжен, и я показываю, чтобы он улыбнулся – это расслабляет. Но он не понимает моих гримас.
– О‑о‑о! – добрый дядюшка в восторге, будто ему позвонил любимый племянник – круглый отличник и лучший бейсболист школы.
– Скёлько льет, скёлько зьим! – последнюю фразу он говорит по-русски и сам приходит от этого в еще больший восторг. От оглушительного смеха динамик начинает резонировать.
Ивлев улыбается, и тон его становится естественней.
– Я помню, вы обещали показать нам чудесный ресторанчик… Игорь Сергеев собирается уезжать, поэтому сейчас самое время…
– Конечно же, я помню, Виктор! Я всегда помню, что я говорю, а тем более обещаю, – Уоллес переходит на деловой тон. – Давайте завтра. Чтёбьи не наклядьивать в длинньий ящьик… Я правильно говорю по-русски, дружище?
– Не совсем. Не накладывать, а откладывать. И не в длинный, а в долгий.
– Чтёбьи не отклядьивать в дьёлгий ящьик, – послушно повторяет Уоллес. – Так?
– Почти так. Только слишком мягкое произношение, – Ивлев усмехается. – Вы что, готовитесь работать в России?
– Пока нет. Если вы не уговорите меня за обедом. Мы будем вчетвером: я приду с Алланом Маккоем. Не возражаете?
Мы все трое многозначительно переглядываемся. Маккой – установленный участник операции против нашей резидентуры, и Уоллес берет его неспроста. Значит, он тоже не считает нашу встречу обычным обедом. Впрочем, было бы странным, если бы считал.
– Конечно, нет! Маккой отличный парень, – радуется Ивлев, причем довольно искренне. – В какое время?
– Думаю, в пять будет нормально? – Без заминки отвечает Уоллес.
Ивлев переводит вопросительный взгляд с меня на Фальшина и обратно. Полковник сосредоточенно смотрит на телефон и не замечает вопроса. Я киваю. Конечно, нормально. Обед займет не меньше двух часов, а в семь уже темно.
– Отлично! Мы будем ждать в машине возле посольства.
– Тогда до встречи. Господину Сергееву привет!
Магнитофон записывает короткие гудки. Ивлев, с трубкой в руке, обессиленно вытирает вспотевший лоб. Фальшин довольно улыбается. Я протягиваю руку и выключаю громкую связь, потом магнитофон. Ивлев выходит из прострации и кладет трубку.
Боевая операция началась.
* * *Аналитический отдел Центра не зря ест свой хлеб. Всего за сутки они составили подробную справку на моего арабского друга.
«Назиф бин Ахмед бин Салех Аль-Фулани, уроженец Иордании, сорок пять лет, не женат, в 1984 году с отличием окончил Кембриджский университет, где и был оставлен для преподавательской работы. В 1986 получил звание магистра, в 1989 – доктора естествознания. Сфера интересов – биохимия и фармакология. Автор пятидесяти научных трудов…»
Я просматриваю список публикаций доктора естествознания. Как и следовало ожидать – всякая ерунда про каких-то мух-дрозофил, какие-то медицинские препараты… Лет десять назад он не на шутку увлекся мышами: «Особенности фармакологического воздействия на организм белых мышей», «Особенности фармакологического воздействия на организм серых мышей», «Различия белых и серых мышей на генном уровне», «Мутационные процессы у белых и серых мышей»…
Да… Как характеризует диссертации всяких умников не жалующий науку Иван: «Влияние менструаций и поллюций на солнечные затмения»… Что ж, похоже!
Ничего не поняв в трудах Назифа, читаю «объективку» дальше:
«…Участник ряда международных конференций и симпозиумов, кавалер медали международного общества фармакологов, почетный профессор Сорбоннского университета…»
Оказывается, лощеный красавчик успешен не только в любовных похождениях… Вон какие серьезные показатели! Как говорят интеллигентные люди: «Это тебе не пуп царапать!» Папа Ахмед и дедушка Салех могут гордиться продолжателем рода! Хотя как раз в этом направлении он-то и не преуспел: трахает всех подряд вместо того, чтобы воспроизводить законных наследников… Что ж, идеальных людей не бывает.
«…Живет преимущественно в Европе: Великобритания, Франция, последние три года – в Австрии. Научную деятельность прекратил, во всяком случае – ее видимую часть: уже пять лет не публикуется, в конференциях не участвует…»
Странно, Назиф! Почему же ты отошел от науки? Опубликовал последнюю статью: «Параллели расовых отличий в ДНК белых и серых мышей» – и замолчал! Странно… Чем же ты увлекся?
«…Активно сотрудничает с организациями, пропагандирующими ислам, финансирует некоторые из них. Два года назад французская разведка случайно зафиксировала в Дубае его контакт с Абу Мусабом аз-Заркави – главарем „Аль-Каиды“ в Ираке…»
Ай‑ай‑ай, Назиф, нехорошо! Вроде такой приличный человек… Что бы сказали на это Ахмед и Салех? Наверное, огорчились бы… Или возгордились еще больше: Восток, как известно, – дело тонкое, а извивы души здесь столь же извилисты, непредсказуемы и малопонятны, как следы гюрзы на песчаном бархане… И горе змеелову, перепутавшему причудливые петли ухода и возвращения!
«Включен в картотеку Интерпола как связь одного из руководителей „Аль-Каиды“, однако дальнейшая отработка этой линии никаких результатов не дала. В настоящее время переведен в категорию 3 „В“…»
Ну да, конечно: контакт такого уровня не спишешь на случайность, теперь сын Ахмеда будет до конца жизни относиться к потенциально подозреваемым в причастности к террористическому подполью. Другое дело, что сделать ему в гуманной Европе ничего нельзя, разве что соли на хвост насыпать… Надо ждать, пока он захватит самолет или взорвет небоскреб… Гуманность и права человека – прежде всего! Правда, этот прекрасный лозунг оборачивается, почему-то, против честных и порядочных людей, исправно работая на интересы всевозможных негодяев и отпетых злодеев.
Раздался звонок мобильного телефона, и я отложил справку-объективку.
– Господин Сергеев, это инспектор Вернер, – послышался в трубке знакомый голос. – Ваш свидетель Ифрит исчез…
– Как исчез?! – более глупый вопрос невозможно задать при всем желании. Но и ни один умный в такой ситуации в голову не приходит.
– После встречи с вами он не вышел на работу, – терпеливо разъяснил полицейский. – На съемной квартире он тоже не появляется. Почти все его вещи пропали. Вот так он исчез. Не знаете, где он может быть?
– Но откуда? Я видел его один раз!
– И этого оказалось достаточно…
– Что значит «достаточно»? Достаточно для чего?
– И подозреваемая вами Ирена Касторски исчезла. Ее нет ни дома, ни на работе. Никто из знакомых не знает, куда она пропала. А вы, случайно, не знаете? Или не случайно?
– Герр Вернер, я вас не понимаю, – сказал я как можно более строгим тоном. – Что вы имеете в виду?
– Ровно ничего, – голос у Гуго Вернера почти бархатный. Как «бархатный» напильник. – Вы же встречались с ней накануне? В музее?
– Ну… Не знаю, накануне чего, но в музее мы действительно встречались.
– Извините, господин Сергеев, но… Факты таковы: после встречи с вами эти люди исчезли, и их местонахождение неизвестно!
Ни фига себе выводы! Эдак он скоро захочет надеть на меня наручники!
– Герр Вернер, вы наверняка знаете латинскую пословицу: «После этого – не значит вследствие этого…»
– Конечно, знаю, коллега! Ее преподают в курсе полицейского права. Но жизнь показывает, что в большинстве случаев она неверна. Как правило, тот, кто последним видел пропавшего человека, тот и причастен к его исчезновению!
– Но это я, черт возьми, обратился к вам с заявлением! Без него вы бы понятия не имели – пропали они или нет!
– Это верно, – после паузы согласился Вернер. И аккуратно отработал назад: – Я же вас ни в чем не обвиняю. Просто сообщил некоторые факты.
– Спасибо. Вы очень любезны.
– И не забудьте, что я вам говорил насчет незаконных расследований!
С учетом того, что мы задумали, его предостережение попало в самую точку. Но я ответил без малейшей заминки: