Я дернулась и, как была, в одеяле, упала на пол. Пугающее змеиное шипение не прекращалось, лишь прерывалось тихими стонами и прочувствованным матом.
— Маугли? — вопросила я, спросонья не сообразив, что ругаются не на хинди, а весьма по-русски.
— Какая зараза построила баррикаду перед сортиром? — плачущим голосом вопросил Колян.
Я проворно выпуталась из одеяла и поспешила в прихожую. В притушенном шторами лунном свете в коридорчике, на развилке между кухней и санузлом, сидел, укачивая правую ногу, мой муж. Едва не плача от боли, он рассматривал ушибленный большой палец и при этом громко шипел и тихо матерился.
— Куда это ты направлялся? — с подозрением спросила я.
— В туалет!
— Зачем это?
— Ничего себе вопрос! — возмутился супруг. — Подумай своей головой, что можно делать в сортире?
— Не знаю, не знаю, — пробормотала я. — Если на балконе можно убивать людей, то и туалет тоже вполне годится для совершения преступлений!
— Ага, для мокрых дел! — Колян с трудом поднялся на ноги, отпихнул меня с дороги и, прихрамывая, проследовал в туалет.
Я прислушалась, убедилась, что санузел задействован мужем строго по назначению, и немного успокоилась. Пожалуй, Колян Диму не убивал. Человек, который умудрился произвести такой переполох при рядовом посещении санузла, при попытке совершения убийства разбудил бы весь дом!
— Подумаешь, вешалка ему помешала! — ворчала я, забираясь обратно в постель.
Колян прихромал из клозета и рухнул рядом со мной, обиженно сопя. Дождавшись, пока он уснет, я сбегала в прихожую и восстановила заградительное сооружение.
Моя бессонница бесследно прошла, но на смену ей, похоже, явилась прогрессирующая паранойя.
Понедельник
— Опаздываешь, — заметил дежурный редактор Сима, шумно отхлебывая из фирменной чашки с логотипом нашей телекомпании и идиотским девизом «Снимаем и показываем для Вас».
Двусмысленный слоган сочинил кто-то из наших рекламщиков. Выпороть бы дурака! Ну, что значит «снимаем и показываем»? Снимаем с себя одежду и показываем обнажившееся? Такие чашки больше подошли бы группе стриптизерш.
— Приятного аппетита, — сказала я, оглядываясь. — Что, все наши уже разбежались?
— Остались только вы с Сержем, — кивнул Сима.
Это его так зовут: Сима, полностью — Серафим. Любящие родители постарались и придумали единственному сыночку звучное и неизбитое имя. Серафим Петрович Коновалов! Интересно, не работает ли кто-нибудь из Симиных предков в нашем рекламном отделе?
— Мы последние, получаем остатки? Стало быть, нам достанется что-нибудь особенно гадкое, — вздохнула я.
— Ну, почему же? — фальшиво улыбнулся Сима. — У вас прекрасное задание, выезд за город, почти пикник на природе! Нужно сделать сюжет об открытии купального сезона в реке Кубани.
— А разве он уже открылся? — удивилась я.
— Откуда я знаю? — Сима пожал плечами. — Если еще не открылся, придется быстренько открыть. Эта тема понравилась Москве, и от нас ждут репортажа к вечеру.
Наша телекомпания время от времени поставляет столичному телеканалу новостные сюжеты, за которые Москва платит нам денежки. Не очень много, но достаточно, чтобы оправдать в глазах нашего экономного директора необходимость существования собственной информационной службы.
Позади меня что-то грохнуло. Я обернулась и увидела оператора Сержа, который пытался войти в редакторскую, но не мог этого сделать, потому что заброшенный за спину штатив заклинило в дверном проеме.
— Стой там, я уже иду, — сказала я напарнику.
— Камеру взял, штатив взял, кассеты, микрофон, петличку взял. Что еще? — не слушая меня, озабоченно пробормотал Серж.
Он невидящим взглядом посмотрел на Симу и многозначительно изрек:
— О! — после чего повернулся и скрылся в коридоре.
— Наверное, запасные аккумуляторы забыл, — сказал заинтересовавшийся этим представлением Сима.
Мы немного подождали, и тяжело нагруженный Серж вновь притопал к нашей двери.
— Камеру, штатив, аккумуляторы взял, петличку, микрофон, кассеты тоже. Что еще? — повторил Серж.
— Накамерный свет? — предположил Сима.
Посмотрев на него недобрым взглядом, оператор снова ушел.
— Свет-то нам зачем? — спросила я. — Мы же будем на улице снимать, а там солнце светит вовсю!
— Ну, должен же я был что-то сказать, — пожал плечами Сима, — Серж явно ждал подсказки!
— Камера, штатив, кассеты, батареи, все для звука, свет! Что еще? — с отчетливым раздражением в голосе спросил вернувшийся оператор.
— Купальник, — подсказала я.
Серж развернулся, отошел на пару шагов и остановился.
— Какой купальник? — донеслось из коридора.
— Желательно на меху, — попросила я. — А еще лучше, если с термоподогревом.
— Зачем купальник? — Серж сунул голову в дверной проем и по привычке вопросительно глянул на Симу.
— Это не мне, — покачал головой тот. — Это Ленке! Она сейчас будет купаться в Кубани!
— А разве купальный сезон уже открылся? — простодушно удивился Серж.
— О том и речь! — засмеялся Сима.
— Шагай в машину, — велела я оператору, мрачно шмыгнув носом. — Мы уже уходим.
— Не заплывайте за буйки! — крикнул нам вслед веселящийся Сима.
За купальником пришлось заехать домой.
— Мама! — выбежал навстречу мне обрадованный малыш.
Следом поспешала няня с ложкой, вымазанной кашей.
— Ты уже обедаешь? — Я отдала няне пакет с купленной по пути курочкой-гриль и подхватила на руки задорно визжащего ребенка. — Колюша — хороший мальчик, умница!
— Верни умницу за стол, хороший мальчик еще сырок не съел, — попросила няня.
Я отнесла малыша на кухню и посадила на табурет.
— Колюша будет творожный сырок? — спросила няня.
— Но, — решительно отказался малыш.
— В шоколаде! — поспешила добавить няня.
Мася внимательно посмотрел на тарелку и повторил:
— Но!
— А жареную курочку? — спросила я.
— В шукала? — серьезно спросил ребенок.
— Курочка в шоколаде? Ну, ты гурман! — засмеялась я. — Или это украинские корни сказываются?
— Почему — украинские? — заинтересовалась няня.
— Потому что Колян — киевлянин. А одна маленькая украинская кондитерская фабрика, я читала об этом в Интернете, наладила производство оригинального лакомства «Сало в шоколаде», — объяснила я. — Говорят, очень вкусно. Вся продукция идет на экспорт, тоскующие по родине экс-украинцы расхватывают глазированное сало в момент.
Няня положила на тарелку перед Масей добрый кусок нежной куриной грудки, и ребенок тут же забыл о моем присутствии.
— Иди, пока он занят едой, — шепотом сказала мне няня.
Я быстренько отыскала в ящике с бельем купальник, прихватила полотенце и удалилась.
Открыть купальный сезон удалось без особых страданий. Сержу пришла в голову прекрасная мысль: снять мои приготовления к купанию на берегу Кубани, а само погружение в речные воды и последующий заплыв — в старой заводи, куда сливает горячую воду городская ТЭЦ. После монтажа картинки должны были сочетаться вполне органично, так что поставленную перед нами задачу мы с оператором выполнили, и при этом пневмония мне не грозила. Тем не менее в телекомпанию я вернулась с твердым намерением заявить протест против использования журналистов в качестве подопытных животных. Сегодня я купание в Кубани открываю, а завтра на мне лекарства испытывать начнут!
В коридоре было тихо, в редакторской пусто. Бросив сумку на стол, я пошла на поиски Симы, которому собиралась высказать все, что думаю о людях, которые вынуждают своих коллег рисковать личным здоровьем ради сомнительного финансового блага компании.
Сима, а с ним еще пара журналистов и целая группа техников нашлись в аппаратной видеомонтажа. Народ сгрудился напротив телеэкранов за спиной сидящего на стуле оператора Вадика. Вадик был надут и красен, как первомайский воздушный шар.
— Ленка, спаси меня! Сними с креста! — заламывая руки, умоляюще вскричал он при моем появлении.
На экране сменяли друг друга бесконечные незаконченные «проездки». Камера начинала снимать людей, двигающихся по пешеходному переходу, потом обнаруживала в толпе симпатичную девицу и принималась «вести» ее персонально — до тех пор, пока в кадр случайно не попадало новое смазливое личико, пышный бюст или круглая попка. С этого момента оператор неотступно следил за новым объектом. В результате камеру хаотично и безостановочно швыряло из стороны в сторону, как в бурном море утлый челн, и в роли оператора мне виделся какой-то пьяный и сексуально озабоченный матрос. Учитывая, что итогом работы съемочной группы должен был стать информационный сюжет о работе городских светофоров, можно понять недовольство нашей телевизионной общественности этим видеоматериалом. Ни единого светофора в кадре не было.
— Распинаете несчастного? — спросила я нашего режиссера Славу, кивнув на Вадика.
— Вадька опять съемку облажал, — объяснил тот. — Мы ему публичную экзекуцию устраиваем. Дабы впредь неповадно было!
И он скомандовал:
— Ату его!
— Куда камеру повел, басурман? — тут же закричали в толпе. — И затрясся, затрясся, как юродивый!
— Зело нетверда десница твоя, отрок! — сурово рек другой оператор, Женя, придавливая плечо Вадика тяжелой рукой. — Руки оторвать подлецу за поганую съемку!
— Сие есть произвол и беззаконие! Я невинная жертва еси! — заявил Вадька, весьма натуралистично изображая приступ эпилепсии.
— Цыц, злыдень! — прикрикнул на припадочного Сима. — Смотри на экран! Кто, ну, кто так снимает?
— У вас тут что, по совместительству — практикум старославянского языка? — поинтересовалась я у скорбно молчащей журналистки Наташи.
— Ну Вадька, ну ирод! — проигнорировав мой вопрос, со слезами в голосе воскликнула она. — Что ты снял, чудище поганое? Как я из этой срамотищи сюжет монтировать буду?
Наташа всхлипнула и залилась горючими слезами, как царевна Несмеяна.
— У-у, смерд! — зарычали в толпе. — Ты пошто боярыню обидел?!
— Так не корысти ради, а токмо волей пославшего мя редактора! — зайцем заверещал Вадька. — Это Симпсон велел мне побольше пригожих девиц наснимать!
— Ах, вот оно как? И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился? — с чувством процитировал Слава, разворачиваясь к притихшему редактору. — Сима, так это ты сбил невинное дитя с пути праведного?
— Он, он, лукавый! — с жаром прокричал Вадик.
— Изыди, сатана! — не оборачиваясь, повелел режиссер.
Вадька спрыгнул со стула и вышмыгнул из аппаратной, а вослед ему понеслось азартное улюлюканье и пара бумажных самолетиков из листочков настенного календаря с душеспасительными текстами. Пожав плечами, я вышла из аппаратной, где мои коллеги безотлагательно принялись терзать новую жертву — Симу.
— Это ты? — опасливо спросил Вадик, выглядывая из-за шкафа с кассетами в редакторской.
— Расслабься, наша свора теперь ощипывает и потрошит Серафима, — успокоила его я.
— Пасочку будешь?
Обрадовавшийся Вадька полез в холодильник и вытащил оттуда большой расписной поднос с разновеликими куличами и разноцветными яйцами.
— Ага, вот откуда церковно-славянская тематика, — догадалась я. — Кто-то щедро поделился с нашим коллективом пасхальным угощением?
— Точно, — кивнул Вадик, запихивая в рот целое яичко, только без скорлупы. — Приходил батюшка Андрей на программу «Свет Рождества», принес нам съедобные дары.
— Каковые вызвали у наших сограждан горячий прилив христианской любви и острый приступ милосердия, — съязвила я, прислушиваясь.
Судя по доносящимся из аппаратной звукам, напитавшиеся пасхальными куличиками коллеги с новыми силами тузили оплошавшего Серафима.
Вот, кстати, у меня родилась еще одна версия убийства, совершенного под покровом ночи на нашем балконе: это вполне могло сделать какое-нибудь потустороннее существо типа серафима! Серафимы — они же вроде ангелы смерти? Или я что-то путаю? Помню, есть еще херувимы, но те похожи на упитанных младенцев с крылышками и по идее должны быть добродушными… Между прочим, ведь и придурковатый Петрович упоминал нынче утром какого-то черного ангела, который не то сошел, не то взошел… в общем, как-то так пошагово переместился в пространстве! Черный ангел… Вот интересно, почему черный? Негр, что ли?
— Или в шоколаде, — пробормотала я, вспомнив придуманное Масянькой экзотическое блюдо.
Минуточку, а ведь если этот черный ангел в шоколаде в момент совершения своей пешеходной прогулки оказался в поле зрения Петровича, значит, бродил он подозрительно близко от места преступления, ведь балкон бородатого деда как раз над моим!
— А вот кому на монтаж? — сбив меня с мысли громким выкриком, в редакторскую сунулся видеоинженер Митя.
— Иду!
Я поспешно дожевала надкусанную пасочку и пошла готовить к эфиру свой сюжет про открытие купального сезона.
Где-то в четвертом часу, благополучно закончив работу, я пришла к выводу, что сегодня уже достаточно потрудилась на благо родной телекомпании, и пошла искать дежурного редактора, чтобы поделиться с ним этой гениальной мыслью.
Сима нашелся в нашем общем кабинете — как порядочный сидел за рабочим столом, вдохновенно сочиняя шедевр редакторской мысли — программу передач на следующую неделю. Прямо от двери хорошо видна была Симина макушка, увенчанная аккуратной проплешинкой в окружении темных кудрей. Микролысина блестела, как начищенный пятак, потому что аккурат на нее падал яркий свет настольной лампы. Невольно я вспомнила любимую Симину присказку: «Работайте, негры, солнце еще высоко!»
На диване в углу комнаты сидели Слава и юная практикантка Сашенька, студентка журфака. Наш великий режиссер вещал, а барышня внимала ему, распахнув глаза, как форточки.
— Новостная программа в прямом эфире — это, не побоюсь такого слова, подлинная квинтэссенция телевизионного мастерства, — бархатным голосом говорил Слава.
По лицу практикантки было ясно видно, что она в отличие от Славы слова «квинтэссенция» немного побаивается. Почувствовав это, режиссер взял девушку за руку и успокоительно погладил тонкие пальчики.
— А что главное в ведении эфирной программы? — спросил Слава, неотрывно глядя в голубые очи Сашеньки.
Девушка нервно заерзала.
— Главное — это темпоритм! Не побоюсь этого слова, — облизнув губы, доверительно поведал ей режиссер.
— Бесстрашный ты наш, — мимоходом заметила я.
Сашенька посмотрела на меня с надеждой.
— Саша, хочешь посмотреть, как Митя монтирует сюжет? — сжалившись над девушкой, спросила я.
— Очень! — Сашенька попыталась приподняться с дивана, но неумолимый Слава цепко держал ее за руку.
— Темпоритм! — напомнил режиссер, маниакально блестя очками.
— А что такое темпоритм? — сдаваясь, спросила Сашенька.
— Темпоритм — это…
Слава замолчал, подбирая слова, которых он не побоялся бы.
Я подошла к Симе и, перефразируя его любимое присловье про чернокожих тружеников, спросила:
— Солнце клонится к закату. Негры могут быть свободны?
— Что с сюжетом?
— Все в порядке.
— Можешь топать восвояси!
Разговор получился таким живым и складным, словно мы с Симой заранее написали слова и хорошо отрепетировали диалог.
— Вот! — вскричал Слава, воздевая вверх указательный палец. — Вот что я называю словом «темпоритм»!
— Нужно разговаривать стихами? — удивилась Сашенька.
— Ах, деточка, тебя еще учить и учить! — сокрушенно вздохнул режиссер, вновь плотоядно облизнувшись.
Я с жалостью посмотрела на практикантку, которую наш режиссер явно беспардонно охмурял.
— Лена, можно мне вас кое о чем спросить? В приватном порядке? — в отчаянии выкрикнула девушка, видя, что я уже ухожу.
— Конечно! Проводишь меня?
Мушка вырвалась из паутины и полетела к выходу. Паук посмотрел на меня с укором и негромко произнес:
— Ленка! Ну как это называется?
— Это, не побоюсь такого слова, женская солидарность! — заявила я, пропуская вперед рвущуюся на волю Сашеньку.
Четверть часа на трамвайчике, два квартала пешим ходом — и я подошла к многоэтажной башне, в недрах которой, в неизвестном офисе неведомой фирмы, находилось рабочее место господина Желтикова. Во всяком случае Андрюха, который приволок в наш дом подкидыша Диму, уверял меня, что парень вышел именно из этой девятиэтажки и собирался в нее же вернуться.
Я запрокинула голову и без особой надежды оглядела монументальную башню из красного кирпича сверху вниз. Ладно, два последних этажа можно вычеркнуть: Колян сказал, что среди сотрудников «Партизанской правды» покойный Желтиков не значился. Стало быть, мне нужно обойти всего семь этажей. Площадь каждого, насколько я могу судить, стоя снаружи, около тысячи квадратных метров. На этаже — от одной до ста фирм, итого — от семи крупных до семисот мелких компаний. Если на каждую тратить минимум минут десять, процесс займет от часа с хвостиком до трех суток, это еще без учета времени на переход от конторы к конторе и переезды на лифте…
Мысленно я попросила о помощи своих ангелов-хранителей, неосознанным движением поправила сумку на плече и, чувствуя себя пилигримом, вошла в портал, увенчанный бесчисленными вывесками.
О, счастье! Какой-то ангел (возможно, тот самый, шоколадный) явно заинтересованно отслеживал происходящее. Против ожидания мои поиски увенчались успехом почти моментально: в просторном холле первого этажа, прямо напротив раздвижных стеклянных дверей, стоял небольшой металлический стенд типа «растопырочка». На нем была помещена увеличенная фотография покойного Димы, я его сразу узнала. Фотографию обвивала полупрозрачная черная лента, которую я рассмотрела с не меньшим вниманием, чем сам портрет, потому что тряпица подозрительно смахивала на черный капроновый чулок. Проверить, так ли это, я не смогла, потому что не увидела, заканчиваюся ли ленты «ногами»: края были тщательно заправлены под портрет.