Не знаю, что подействовало: обещание двойной оплаты или мой жалкий вид, но таксист сжалился и отвез меня домой, не взяв лишних денег, хотя я ему их настойчиво совала.
Родная квартира встретила меня тишиной и пылью, которой были густо покрыты горизонтальные поверхности мебели и все ее деревянные завитки. С одного завитка я сняла пальцем пылевую пленку, зачем-то лизнула, как делала в детстве, и удивилось тому, что время так и не смогло уничтожить запаха и вкуса старинной полироли. Увечное трюмо по-прежнему стояло без зеркала и напоминало заколоченное фанерой окно в другой мир. Да так оно и было! Другой мир, открытый для меня этим разбившимся зеркалом, опять закрылся навсегда. Мамин дневник в бабулиной кулинарной книге лежал на диване, его красная обложка из искусственной кожи тоже была покрыта пылью. Я подсела к дневнику прямо на такой же пыльный диван и нарисовала пальцем на обложке унылую рожицу: точка, точка, запятая, минус, рожица кривая… Да-с… Представляю, какая у меня кривая нынче рожица…
Я старалась не жалеть себя. К чему? Теперь ведь наконец все пазлы встали на свои места и картинка сложилась. Май Лазовитый был очень расстроен серьезной ссорой с женой, и именно эта печаль туманила его чело и глаза, когда я первый раз увидела его в электричке. Да, он вспылил и даже съехал от жены на съемную квартиру, но, видимо, мечтал помириться. Не зря же собирался переделать старинную бриллиантовую серьгу в кулон, наверняка хотел сделать жене подарок к моменту примирения. Он даже туалетную воду подарил мне именно такую, какую любила его жена. Может быть, рассчитывал, что, обнимая меня и ощущая этот запах, станет представлять, будто обнимает жену. Возможно, порядочность все-таки не позволила ему настаивать на том, чтобы я пользовалась этой водой. Я-то думала, что он забыл про свой подарок, а он просто не смел настаивать… И меня он не соблазнял, ничего мне не предлагал, не обещал, а даже наоборот – всегда говорил о том, что не сможет мне ничего дать сверх того, что с нами происходило. А что происходило? А то! Мужчина, временно оказавшийся без любимой женщины, временно принял любовь нелюбимой, но любящей. А кто бы не принял? Физиологию-то со счетов не сбросишь! А от меня, кроме постельных утех, было много еще и другой, чисто практической пользы: вкусная еда, чистота в доме, выстиранное и отглаженное белье… Думаю, никто не отказался бы…
А что теперь? Теперь Май помирится с женой, и все у них будет хорошо. Меня он вряд ли когда-нибудь станет искать, но даже если бы вдруг захотел вернуть какую-то вещь, которую я, собираясь впопыхах, могла и забыть в его съемной квартире, найти меня не сможет. Он ничего обо мне не знает, кроме имени и того, что по специальности я инженер на одном из питерских предприятий… Ему даже моя фамилия неизвестна! Впрочем… нет! Стоп! Стоп! Стоп! Он знает, где находится моя дача! Но он же не станет меня искать! А вдруг станет? Зачем? Ну… например, чтобы извиниться за то, что его жена практически выгнала меня из квартиры. Все же я сделала Маю много добра, а он порядочный человек. Глупости какие… Зачем ему со мной встречаться, очередной раз испытывать чувство вины? Но даже если захочет, не потащится же ради этого в Ключарево! А если не ради этого, а по пути к храму, который его фирма может взяться восстанавливать? Только не это! Я больше не хочу его видеть, просто разорвусь от горя. Сейчас я как-то худо-бедно держусь, но если вдруг его снова увижу… Не надо! Дача должна быть продана! И я ее продам, чтобы вырвать из памяти все воспоминания о Мае. Лучше пожертвовать дачей, чем каждый раз травить себя, подъезжая к ней на электричке и вспоминая, как первый раз увидела этого человека. Я даже знаю, кому продать… Но у Катерины есть номера наших со Стасом мобильников! Ну и что?! Продам дачу и сменю номер! А вдруг Май станет искать меня через Стаса? Фу-ты ну-ты! Совсем с ума сошла! Для чего Маю такие сложности? Чтобы принести свои извинения и признательность? Прямо больше ему нечем заняться! Да ему надо заново крепить отношения с красавицей женой! Он наверняка уже завтра вытравит меня из своих воспоминаний навсегда!
В общем, приходилось признать: мне очень хотелось, чтобы Май меня искал и чтобы сумел в этих поисках смести все преграды и преодолеть всяческие трудности, как всегда происходит в мелодраматических сериалах. Но жизнь – не сериал. Май не станет ради меня так надрываться. У него все хорошо! И я вовсе не хочу, чтобы у него было плохо! Он хороший человек и достоин счастья! А я?! А я поблагодарю судьбу за то, что все-таки подарила мне возможность любить! Поблагодарю маму за ее призыв, который придал мне смелости! А что потом? А потом еще раз начну жить сначала. Когда Стас решил со мной развестись, привычный мир рухнул, но я смогла преодолеть свою растерянность и страх перед одиночеством. Возьму себя в руки еще раз! Я постараюсь! Я очень постараюсь! Надо только найти, чем себя занять… Для начала можно пропылесосить квартиру и привести ее в нормальный вид. Вставить наконец зеркало. Да! С этого я и начну!
Но начала я все-таки не с этого. Я раскрыла сумку и достала фотографию, на которой мы с Маем, тесно обнявшись, сидели на мраморной скамье у фонтана Данаида в Петергофе. Золотая обнаженная девушка, возвышаясь над нами, лила в чашу нескончаемую воду из кувшина, и мне так хотелось тогда, чтобы мое счастье с Маем так же не имело конца. Хотя… Придет осень, и фонтаны отключат. Видимо, пришла осень моей любви. А за ней – зима и одиночество.
Я еще раз посмотрела на любимое лицо Мая и резко разорвала фото на мелкие части и даже сразу вынесла их в мусоропровод. Эта страница моей жизни перевернута. Возврата не будет. Я резко выдохнула и достала пылесос.
И потянулись длинные серые дни, которые казались таковыми даже в самую солнечную погоду. Я не давала себе расслабиться и спрессовывала будни, наполняя их бесконечным чтением, просмотром фильмов, которые давно хотела посмотреть, да все откладывала на потом. Я завела дневник, куда стала записывать свои впечатления от прочитанного и увиденного. Читала рецензии других людей в Интернете и на страницах своего дневника вела полемику с рецензентами. Конечно, можно было завести дневник не просто в своем компьютере, а в какой-нибудь социальной сети и полемизировать с реальными людьми, но я находила особый кайф именно в полемике с самой собой, и реакция посторонних людей на мои рассуждения меня не интересовала. Я ходила в театры, музеи и на выставки, благо в Санкт-Петербурге недостатка в них не было. В общем, изо всех сил старалась извлечь максимум пользы из своего одиночества. Поскольку мне не перед кем было отчитываться, не для кого было варить обеды и ужины, я могла задерживаться допоздна где хотела. И с кем хотела. Но я ни с кем не хотела. Единственное общество, которым я не пренебрегала, была семья моей сестры, где я часто бывала. Наташа, конечно же, мечтала снова выдать меня замуж и даже подыскивала кандидатов на роль нового мужа, но я наотрез отказывалась от свиданий с ними.
– Ты дождешься, что с тобой уже никто и знакомиться не захочет из-за твоего возраста! – разозлившись на меня, однажды сказала Наташа.
– Думаю, что до сорока лет у меня еще есть время, – с улыбкой, которая еще больше рассердила сестру, отозвалась я.
– К сорока годам все приличные мужчины уже женаты!
– Значит, найду себе неприличного!
Подобный бессмысленный разговор Наташа затевала снова и снова, он протекал в разных вариациях, но я каждый раз оставалась непреклонной. Я не хотела больше знакомиться с мужчинами. Мама в своем дневнике писала, что, потеряв первую любовь, есть смысл дождаться следующей, поскольку жизнь без любви бессмысленна и греховна, но ее опыт нельзя было применить к нашему варианту отношений. Мамин возлюбленный уехал, продолжая ее любить. Май не любил меня никогда. У нас все по-другому, мы сами другие. В отличие от мамы, до знакомства с Маем я уже имела опыт семейной жизни без любви и, конечно же, не стала бы повторять его вновь, даже если бы не удалось прочесть ее дневник. Но и мечтать о следующей любови или как-то приближать ее я не хотела. Во мне еще жила любовь к Маю Лазовитому. Мне нужно было дождаться, когда она сойдет на нет, и только после этого я могла бы знакомиться с другими мужчинами. Пока я не в состоянии полюбить другого. Никого! И Наташа совершенно зря старается!
Однажды, гуляя по городу, я забрела в маленький магазинчик, где продавали принадлежности для шитья и вышивки. У одной их моих блузок потерялась пуговица в виде маленького красного яблочка, и теперь требовалось сменить все, поскольку ничего похожего на это яблочко подобрать так и не удалось. Купив самые обыкновенные красные пуговки, я вдруг заинтересовалась отделом вышивки. Там продавалось огромное количество рисунков для этого вида рукоделия вместе с наборами ниток, иголками, пяльцами и прочими необходимыми прибамбасами. Небольшой рисунок ярких анютиных глазок почему-то настолько мне понравился, что я купила набор и никак не могла дождаться того момента, когда приеду домой и начну вышивать по канве, как это делали девушки в классических романах.
Надо честно признаться, что анютины глазки получились плоховато. Потом уже, читая материалы по вышивке крестом в Интернете, поняла, что именно сделала неправильно: все верхние стежки должны быть направлены в одну сторону, а я их делала вразнобой, и потому вышивка казалась неаккуратной, а цветы на ней неопрятно взъерошенными. Разумеется, мне захотелось сделать все, как положено, и я поехала за новым набором для вышивания. Купила снова цветы, на этот раз – пионы. Все стежки сделала в правильном направлении, но работа все равно выглядела непрофессионально из-за разного натяжения нитей. Я разозлилась на себя и в очередной раз поехала в магазин. В конце концов так увлеклась вышивкой, что уже не представляла себе вечера без пяльцев. От чтения книг и просмотра фильмов я перешла к прослушиванию аудиозаписей. Сначала трудно было вникнуть в суть повествования, поскольку мозг привык, что в качестве дополнительной информации перед глазами всегда есть видеоряд: кадры фильма или буквенные строчки. Я ловила себя на том, что теряла суть истории, которую мне читали замечательные артисты и профессиональные чтецы, уходя в собственные мысли. Потом постепенно привыкла и с удовольствием коротала вечера за вышивкой и прослушиванием аудиокниг или музыки. Под вышивки пришлось даже выделить целый ящик в дедулином комоде. Но в конце концов я уговорила себя бросить это неперспективное занятие, поскольку такое количество ярких тряпочек мне вовсе не было нужно. Две вышивки, с незабудками и ирисами, я пристроила на наволочки собственных диванных подушек, благо они гармонировали с голубыми шторами, а остальные совсем некуда было деть. В этот же ящик комода прямо на вышивки я свалила пяльцы, нитки, остатки канвы, но продержалась без рукоделия недолго. Я подумала, кому какое дело, куда я буду складывать свои изделия? Я вовсе не должна ни перед кем отчитываться. Мне нравится вышивать, и я буду это делать столько, сколько захочу! Захочу – куплю рамок и увешаю всю квартиру своими работами! Кто у меня бывает-то? Кто сможет осудить меня за это в общем и целом невинное увлечение или раскритиковать мои вышивки? Никто! И я с большим удовольствием снова поехала в магазин за новыми наборами для вышивания.
Через какое-то время картинки, вложенные в эти наборы, перестали меня удовлетворять. Пришлось в Интернете связаться с опытными вышивальщицами и через них выйти на художников, которые специально разрабатывали более сложные схемы для вышивки. Очень скоро стены квартиры я действительно украсила собственными работами, которые научилась вставлять в багет под стекло.
Однажды вечером ко мне зашла сестра и прямо с порога начала ругаться:
– Ты совсем одичала! Уже и к нам не заходишь! Маришка с Даником без конца спрашивают: «Тетя Галя куда-то уехала?», «Когда к нам придет тетя Галя?» Что мне им отвечать?
– Ответь, что скоро я непременно приду! – улыбаясь, сказала я.
– Придет она! А почему столько времени не приходила?! Чем ты только занимаешься?
Не переставая ворчать, Наташа прошла из коридора в кухню, куда я пригласила ее выпить кофе, и онемела. Она принялась разглядывать мои работы, которыми была увешена вся стена над обеденным столом. Ткнув пальцем в натюрморт с фруктами и виноградом на черном фоне, сестра спросила:
– Это что?
– А то ты не видишь! Вышивка!
– Вышивка? Да ну… – Наташа смешно отмахнулась от меня, потом приблизила нос к самому стеклу. – Да, пожалуй, вышивка… – вынуждена была она согласиться. – А я думала, картина… может, маслом… или еще чем-то… я не знаток… – Она еще раз внимательно посмотрела на вышивку и снова спросила: – Крестиком, что ли?
– Да, простым крестиком, только мелким.
– Простым… ага… – повторила сестра. – А что, бывает еще не простой?
– Ну… бывает еще болгарский, славянский, итальянский…
– Хватит, хватит! Все поняла! А кто вышивал? – И она принялась разглядывать следующий натюрморт – копию с картины художника-фламандца, с прозрачным кувшином для вина, ломтиками лимона и корзиной с фруктами.
– Ну ты даешь! – Я изобразила притворное возмущение. – Я, конечно…
– Ты? – Теперь Наташа ткнула острым ноготком мне в грудь и, когда я кивнула в ответ, совершенно справедливо заметила: – Что-то раньше ты не вышивала…
– А теперь вышиваю, и мне это нравится!
– Ага! Лишь бы замуж не выходить!
– Ты опять пришла меня сватать? – спросила я уже в легком раздражении.
– Нет, хотя могла бы… Просто зашла узнать, что с тобой стряслось, и рада, что ты не запила горькую. Лучше уж вышивать. Ты только натюрморты вышиваешь?
– Нет, разное… – И я пригласила ее в комнату.
Наташа разглядывала мои картины с большим удивлением, потом плюхнулась в кресло напротив вышитого пейзажа с Мраморным мостом в Екатерининском парке города Пушкина и сказала:
– Ну ты даешь! Такой талант скрывала! Я просто влюбилась в этот мостик, и если ты мне его немедленно же не подаришь, то я готова его у тебя купить. Надеюсь, ты не возьмешь с родной сестры втридорога?
Я вдруг вспомнила, что у нас с ней разные отцы. Наташа об этом так и не знала, посвящать ее в тайну матери я не собиралась, но с тех пор, как сама ее узнала, все время искала в сестре те черты, которые она могла бы унаследовать от своего отца. Его фотографий у мамы, видимо, не было. Чужих черт в Наташе я так и не нашла. Мы с ней были очень похожи во всем, вплоть до жестов и интонаций. Она была мне самым родным человеком.
– Брось, Наташка, городить ерунду! – Теперь от нее отмахнулась я и разрешила: – Бери и этот пейзаж, и любой другой, который понравится.
Она тут же вскочила с кресла, бросилась в кухню и вернулась с натюрмортом на черном фоне, снова опустилась с ним в кресло и вдруг изрекла, подняв на меня глаза:
– Слушай, Галка! А может, тебе начать продавать свои вышивки?
– Ага! – совершенно в ее стиле выкрикнула я. – Прямо все выстроятся в очередь, чтобы покупать!
– Ну… может, не все… только любители… Вот я, например, сегодня прямо удавилась бы, если бы ты не подарила мне эти работы, честное слово! Стала бы тебе деньги предлагать, что отложены на новый холодильник, представляешь?!
Я рассмеялась. Потом мы пили кофе и говорили о насущных проблемах Наташиной семьи. Моих проблем не касались. Может быть, сестра боялась меня рассердить до такой степени, что придется отдавать назад мои картины. На прощание я сунула ей в руки две вышивки без рамок и сказала:
– Это тебе в детскую. Котятки для Мариночки, а песик для Даньки. Сама уж вставь в рамки и повесь над их диванчиками, ладно?
– Ой, Галка… – восхищенно выдохнула Наташа. – Конечно, повешу! Представляю, как они обрадуются! – Потом оторвала от работ глаза, перевела взгляд на меня и командным тоном произнесла: – Чтобы в субботу обедала у нас! Договорились? А то дети покоя не дадут!
Я кивнула и пообещала:
– Конечно, приеду!
Через некоторое время Наташа позвонила мне в большом возбуждении и прямо-таки заверещала в трубку:
– Я же говорила, что на твои работы найдутся любители! Вчера к нам приходили сослуживцы Илюшки, все прямо так и разинули рты! А когда я сказала, что это вышивки, они вообще обалдели – думали, картины маслом. Дважды обалдели, когда узнали, что так талантливо вышивает моя родная сестрица. Хотят с тобой связаться, чтобы ты и им вышила за деньги. Я пока твой телефон не давала, так как хорошо знаю тебя – еще разозлишься, что у тебя не спросила! Так давать номер твоей мобилы или не давать?!
Я разрешила дать. Наташа велела мне ни в коем случае не продешевить и, совершенно удовлетворенная, отключилась.
Таким образом, с подачи сестры я действительно продала несколько картин. Признаюсь, что мне было очень жаль с ними расставаться, но я убедила себя: нужно гордиться тем, что теперь мои вышивки – в частных коллекциях, как принято говорить о живописи.
В связи со своим тотальным увлечением вышивкой я совсем оторвалась от жизни: не читала газет, забыла о телевизоре. Однажды за ужином все-таки решила посмотреть новости. Включила телевизор и выбрала петербургский канал. Закончился один сюжет, сути которого я не сумела уловить, поняла только, что он на медицинскую тему, и тут же перед моими глазами возник полуразрушенный брилевский храм. Занесенный снегом, он выглядел величественно, монументально и, я бы сказала, неприступно. Промороженный и заснеженный, он не казался сильно разрушенным, но я-то знала, что это всего лишь зимняя иллюзия. Сердце кольнуло, и сейчас, январским вечером, мне живо вспомнились начало лета, жаркий солнечный день, медовая речка, стрекозы с дивными прозрачными крылышками и тело Мая, долгое и прохладное после купания. Я помотала головой, стряхивая наваждение, и уставилась на экран. Телерепортер что-то рассказывал об истории постройки, но я никак не могла вслушаться и без конца теряла нить его повествования. Я была убеждена, что навсегда вытравила из воспоминаний летние дни медового рая, но обманулась. Они, эти воспоминания, сделались вдруг выпуклее и четче, чем действительность. Мне казалось, что комната моей квартиры наполнилась светом, звоном насекомых, тихими всплесками воды. Я чувствовала на губах вкус закушенной травинки и… поцелуев Мая. Глаза против воли наполнились слезами, и я разрыдалась. Я не позволила себе слез даже тогда, когда его жена выставила меня из квартиры, и они, видимо, застыли внутри меня ледяной глыбой, которая порой мешала мне дышать. Сейчас этот лед начал подтаивать, и слезам не было конца. Через некоторое время сквозь собственные всхлипы и завывания я услышала знакомый голос и решила, что схожу с ума. Потом поняла, что Май обращался вовсе не ко мне, как должно бы, наверно, быть при такого рода слуховых галлюцинациях. Он что-то говорил о храме Вознесения Господня, и я догадалась, что звук идет из телевизора. С трудом уняв слезы, я уставилось в экран. Некоторое время картинка расплывалась и чуть ли не капала на пол. Я вынуждена была несколько раз насухо вытереть глаза полой домашней куртки, прежде чем смогла разглядеть, что на экране происходит. На меня своими по-ангельски светлыми глазами смотрел Май Лазовитый. Он был в пушистой лисьей шапке с опущенными ушами, мех которых около рта покрылся изморозью. Его лицо мне показалось похудевшим и изможденным. «Похоже, твоя жемчужная леди тебя плохо кормит», – с несвойственным мне злорадством подумала я. Злорадство относилось, разумеется, не к Маю, а к его жене. Конечно, хорошо кормить мужей – не княжеское дело. Прислугу надо нанимать. Наверняка домработницы не могут долго терпеть гнусный характер княгини Лазовитой и быстро покидают неуютный дом. Интересно, как он выглядит, их дом… настоящий, а не съемная квартира на Ваське… Впрочем, это не моего ума дело…